Сама я и сейчас, спустя почти десяток лет жизни здесь, не могу безоговорочно назвать "своей" эту пеструю общность, эту, булькающую на солнце, горючую смесь. Хотя, иногда бывают поразительные порывы кровной причастности.
Помню, в один из дней войны в Персидском заливе, я возвращалась с работы в автобусе. Разумеется, как и у всех израильтян в те месяцы, у меня с собой была коробка с противогазом. Она редко раскрывалась днем, воздушную тревогу, как правило, объявляли ночью, на рассвете. Впрочем, существовала и инструкция на тот случай, если сирена воздушной тревоги застанет в транспорте. Автобус должен был остановиться, пассажиры - надеть противогазы... Рядом со мной сидела совсем ветхая старушка, у нее было спокойное и даже отрешенное выражение лица...
Я вдруг подумала - еще не хватало, чтоб сейчас завыла сирена! Как мне тогда быть, и что делать с этим божьим одуванчиком? Да она умрет от страха тут, на моих руках. И, как водится в таких случаях, (не поминай черта всуе!) именно взвыла сирена. Старушка обернулась, внимательно посмотрела на меня, сказала спокойно: "Не бойся, девочка", и стала быстро раскрывать мою (!) коробку, чтобы помочь мне надеть противогаз.
И вот тогда перед моими глазами мелькнул выколотый на ее предплечье синий лагерный номер.
Она-то не боялась этой дурацкой воздушной тревоги. Она прошла такое, по сравнению с чем воздушную тревогу в израильском автобусе можно было даже считать развлечением.
Помню, в ту минуту меня окатило безысходно горькой волной родственности. Буквально: пронзило трагическое ощущение длящейся в тысячелетиях обреченности, потрясла извечность - не ситуации, не жизни, не судьбы...а экзистенциальной невозможности увильнуть от участи всего народа...
Говорят, повстречав заграницей соотечественника, израильтянин от избытка чувств бросается ему на шею. Не знаю. По-моему, израильтяне заграницей - это особый жанр, особое батальное полотно. Они все время и везде орут. Их видно: на улицах, в магазинах, в музеях, в кафе, на вокзалах и в аэропорту. Итальянцы тоже ведут себя заграницей весьма свободно. Но условно говоря, итальянцы меня не волнуют, мне за их державу не обидно. И где-нибудь в Амстердаме на площади Рембрандта, услышав за спиной радостный вопль на иврите: "Офир, Офир, глянь на эту прикольную штуку, ой, я умираю!!" - я стискиваю зубы и говорю мужу: "Господи, ну почему они везде орут!" На что он мне спокойно отвечает - евреи, мол, столько веков повсюду вынуждены были говорить вполголоса, что до сих пор наораться не могут.
Я стесняюсь израильтян заграницей так же, как стеснялась бабушки, которая в трамвае говорила с соседкой на идиш. Я дергала ее за подол и шипела: "Бабушка! Говори по-русски!" Кстати, поскольку человек платит по всем счетам, заплатила и я: по приезде моя пятилетняя дочь требовала, чтобы, заходя за ней в садик, я не говорила по-русски.
- Лучше молчи, - умоляла она, - пусть думают, что ты немая.
А когда - через два года - в переводе на иврит вышла моя книга, она схватила ее и потащила в школу, показывать учительнице. Признаться, по наивности я думала, что она гордится: вот, мол, мама - писательница...
- Да нет, - сказала моя дочь, торжествуя, - я покажу им, что ты - тоже человек.
Уже вошла в анекдоты зацикленность евреев на себе, своих интересах, своих проблемах, своих горестях. До известной степени, это правда. Я сужу не только по опыту всей моей жизни в России, но и по уже немалому опыту жизни в Израиле. Любые новости из сферы внешней политики рассматриваются под вековечным углом зрения: "чем это грозит евреям?" И, знаете что? - в конечном счете оказывается, что в этой древней настороженности кроется свой трагический глубинный смысл. По-прежнему, все торговые и военные дороги проходят через нас - через наши местечки, наши города, нашу страну. Недаром в любой сводке новостей обязательно присутствует Израиль.
Один мой знакомый ученый утверждает, что вся мировая история - это в той или иной степени выяснение отношений между собой двенадцати израильских колен. А что в это время делали остальные народы? - спрашиваю я. "Болтались между этих колен", - уверенно отвечает он.
Меня всегда смешили попытки в любой ситуации и любом повороте событий "искать еврея", в любом человеке раскапывать еврейские корни. Эти поиски, эта уверенность в том, что "без еврея не обойдется", подчас выливаются или в трагические или, по закону жанра, комические ситуации.
Одна моя приятельница в начале девяностых годов была направлена министерством иностранных дел Израиля в деловую и политическую поездку по Украине. Ехала она не одна, а с известным израильским политиком, женщиной легендарной судьбы: йеменская еврейка, совсем молоденькой девушкой та стала одной из самых ярких и бесстрашных фигур еврейского подполья в Палестине.
И вот, едут они вдвоем по городам Украины на машине, которую им любезно предоставили местные власти. Проезжают Бердичев...
- Скажите, - обращается моя приятельница к шоферу, - вон та церковь, не в ней ли Бальзак венчался?
Шофер пожимает плечами, он не знает. Возможно, он и Бальзака не знает. И тут легендарная израильтянка, которая, разумеется, по русски не говорит, но своим еврейским ухом улавливает какую-то странную фамилию, спрашивает:
- Кто такой Бальзак?
- Один французский писатель, - отвечает на иврите моя приятельница.
- Он еврей?
- Нет, он француз.
- Так на что он тебе сдался! - искренне восклицает та.
Впрочем, в человеке, всю жизнь посвятившем себя борьбе своего народа за независимость, строительству своего молодого государства, эта гипернациональная ориентированность как раз неудивительна.
Но вот совсем иная судьба. Иная страна, иное воспитание...
Отец моей приятельницы родился в белорусском местечке, при рождении получил нормальное еврейское имя Хаим, в подростковом возрасте ринулся в комсомол, в мечту о всеобщем равенстве и братстве. Выбрал новое имя - Вил ( как вы догадываетесь, аббревиатура от - "Владимир Ильич Ленин"), и всю жизнь выкорчевывал не только из себя, но из бедной своей матери всяческое напоминание о еврейских корнях. Слышать не хотел ни о каких евреях, при чем тут евреи, когда мы строим новый прекрасный мир, в котором будет только один народ - советский!
В пятидесятом его взяли. Ему чудовищно повезло: несмотря на страшные побои и пытки, он ни на кого "не подписал", и на него "не подписали". Поэтому, он отделался неслыханно легкой мерой: пять лет ссылки в Красноярский край, село Ярцево, семьсот километров вниз по Енисею.
На рассвете августовского дня его ссадили с этапа на какой-то пристани. Он постоял на дощатом причале, не зная - куда идти, и вдруг увидел киоск. Там сидела продавщица Рахиль, тоже сосланная, отбывающая свой второй срок... Потом всю жизнь они дружили семьями. Вот как описывает Рахиль эту их первую встречу:
"Подходит такой, губами еле шевелит. Спрашивает: "Скажите, евреи здесь есть?" Я ему говорю: "А на что вам евреи?" - "Попросить три рубля, дать телеграмму домой."
Я абсолютно убеждена, что три рубля бывшему комсомольцу Вилу дал бы любой сердобольный человек, каких, ей-Богу, всегда в России было множество. Что должен был пережить этот человек, и что должно было произойти в его сознании (или подсознании?), если инстинктивно, как больное животное - целебную травку - он искал "своих"?
Так вот, страшная путаница со времен Авраама - кого считать евреем. И как правильно - еврей или иудей? К тому же, это не всегда совпадает. Ведь иудеем можно стать, вовсе не будучи евреем по рождению. Достаточно взвалить на себя этот немалый груз - исполнение всех заповедей, и никто в общине не посмеет отделить тебя от еврейства. Ибо такой человек (гер) считается более праведным евреем, чем тот, кто рожден еврейской матерью.
Ну, хорошо, а как определять и что делать с теми, кто по рождению нееврей, по вероисповеданию - христианин, а по всему остальному: по языку, по знанию истории и литературы, по страстному устремлению души, по истовому служению идишистской и ивритской культуре, по сути своей, наконец, по суматошно-въедливому характеру, - самый настоящий еврейский еврей?
Я уже писала про своего знакомого Петю Черноусова и про его еврейскую судьбу. Талантливый идишистский поэт, знаток литературы, истории, религии, он - так уж вышло - к евреям не имеет ни кровного, ни религиозного отношения. Только страстно-культурное.
Какое-то время я работала в городском Доме культуры, организовывала вечера. И однажды пригласила Петю выступить. Он явился: вдохновенный, пылкий, как всегда. Публика у меня в основном была пожилая, как принято говорить культурная, все московско-ленинградские старики с высшим образованием. Люди воспитанные, доброжелательные.
Петя стал читать свои стихи на идиш. Прошло несколько минут. Публика слушала преданно и даже благоговейно - так, затаив дыхание, смотрят на канатаходца под куполом цирка. Это действительно сильный аттракцион: нетрезвый русский человек Петя, читающий свои стихи на идиш.
