Он уже ничего не мог различить перед собою: горы сгрудились вместе, враждебно придвинулись к путникам, черные, немые. Обложенное облаками небо мрачно. Слева едва серела скала, в холодный гранит которой упирался дрожащий локоть Степана. Мысль работала напряженно, она вся без остатка увязала в этой тьме, выхода не было, и Степан, зло сопя, скрипел зубами:
- Будь оно проклято, это дьявольское Беловодье.
И неизвестно, шло или остановилось время. Степан перестал чувствовать коня под собою, не ощущал земли, не знал, жив он или нет. Мрак убил его, он как в могиле, весь холодный, недвижимый. Грудь переставала дышать, мысль пресеклась, он - мертвец.
"Фу ты, леший... Неужто смерть?" - вдруг вздрагивала вся его душа.
Степана бросало в мгновенный жар, волосы на голове шевелились, сердце ударяло полной силой. Степану тогда представлялось, что кругом пусто: ни земли, ни неба, одна тьма, и что он среди этой тьмы подвешен на гнилой веревке, в пустоте. Один, совсем один. Веревка вытягивается, потрескивает, еще минута - и веревка лопнет: враз засвистит в ушах ветер, обомрет дух, а тело будет падать, падать, падать - хрясь!
- Ох, ты...
Вот раздался грубый трубный звук. Тьма откликнулась и замерла. Это ревет горный козел. На душе стало легче - не умер, жив.
Афоня хныкал, бормотал:
- Экие страсти, батюшки мои... Голова чего-то у меня кружится.
- Ну?..
- Тово гляди сорвусь.
- Держись. А то костей не соберешь.
- Пресвятая ты моя богородица... Заступница...
Вдруг облака стали серебриться.
- Никак месяц, - радостно сказал Степан.
Из-за хребтов взнялась луна, облака разорвались, пространство посерело, потом вдруг наполнилось ровным голубоватым светом. Столпившиеся горы враз отпрянули на свои места, внизу засверкала серебристым шнуром речка, из мрачных провалищ плыл туман.
- Батюшка Степан... Сорвусь!
- Завяжи глаза.
- Страшно шевельнуться.
Степана покоробило. Он чувствовал, что Афоня вот-вот опрокинется в пропасть, и не было силы помочь ему. Степан шевельнул повод, лошадь вздохнула и осторожно двинулась вперед.
- Поезжай полегоньку. Ежели страшно - защурься! - крикнул Степан и привычным ухом поймал, как сзади цокают о камень копыта.
Тропа быстро пошла книзу, стала шире, от сердца Степана отлегло. Облака то наплывали на луну, то разлетались. Тропа чуть поднялась вверх и круто стала спускаться. Речка здесь разлилась широко, была молчалива и тиха: рухнувшие скалы подпирали ее течение. При лунном свете Степан ясно различал над ее поверхностью мокрые, блестящие лысины камней.
"Слава богу, выбираемся", - облегченно вздохнул он.
Но вот его лошадь приостановилась, подобрала все четыре ноги в одну точку и скакнула вниз. Степан едва усидел, схватившись за шапку.
Еще прыжок - Степану больно стукнуло ружье о спину.
- Эй, держись! - закричал он Афоне.
Но в этот миг что-то загрохотало сзади. Степан круто обернулся, обмер: лошадь Афони сплоховала - всхрапывая и цепляясь передними ногами о край скалы, она грузно сползает задом в пропасть.
- Афоня! Афоня!
Еще мгновенье - и, высекая копытами искры, лошадь со ржанием покатилась вниз.
- Афоня!! - чужой, отчаянный крик вылетел из груди Степана. Он соскочил с коня и бросился к краю пропасти. - Афоня, где ты? Эй!
Лунный сумрак молчал. Только разрывало сердце смертельное лошадиное ржанье внизу, сменявшееся тяжким кряхтеньем и почти человеческими ее стонами. Конь Степана тревожно ржал в ответ и бил копытом о камни.
- Степан, умираю... Степан... - слабо раздавалось возле Степана, немного ниже, во тьме.
Степан, как лунатик, стал осторожно переступать с карниза на карниз. Он не думал об опасности, его кто-то вел, указывал, куда ступить, он сделался легким, бездумным, странным, ноги враз прозрели, руки к скале магнит к железу, крылья опасности поддерживали его над бездной, страх вел книзу бесстрашным для души путем.
- Помоги... Ради Христа.
Степан склонился над Афоней. Тот завяз в расселине скалы. Степан догадался: на том проклятом месте Афоня не усидел, упал и этим сразу нарушил точно рассчитанный прыжок коня.
- Руки, ноги целы? - спросил Степан, ощупывая старавшегося приподняться товарища.
- Кажись, целы... Ведь я не высоко летел, сажени с две... Бок зашиб, голову.
- Сиди. Дожидай...
Степан, так же по-кошачьи карабкаясь, стал быстро спускаться к лошади.
Он не знал, долго ли и как спускался, - он был не свой, не здешний, он спустился в пропасть, широко открыл глаза. И содрогнулся. Чалая лошадь Афони, падая с огромной высоты, напоролась животом на остро торчавший ствол сломленного крепкого деревца. Она упиралась в камни передними ногами, зад же лошади, подпертый пронзившим ее стволом, висел в воздухе. Она ржала мучительно, с смертельной тоской, била задними копытами по воздуху и крутилась, стараясь освободиться. Но крепкое острие все глубже уходило в распоротый живот. Рот ее был оскален и покрыт пеной, голова бессильно моталась во все стороны. Степан с маху ссек топором лесину, лошадь стала на все четыре ноги - и зашаталась. Степан потянул из живота ствол - вместе с хлынувшей кровью вывалились внутренности, как кольчатые змеи. Лошадь протяжно охнула, опустила голову и застонала по-человечьи; задние ноги ее отказывались служить, подгибались, словно она собиралась сесть. Степан засопел. Лошадь повалилась на бок. Шатаясь и скривив рот, Степан зашел спереди, опустился на колени и обнял лошадь за шею.
- Миленькая моя... Лошадушка... Детишка моя, лошадушка... Лошадушка!
Он целовал ей глаза и лоб. Глаза ее были влажны и под луной блестели умоляюще. Она вся затихла, чего-то ожидала покорно.
- Миленькая, лошадушка.
Степан глухо крякнул, перекрестил ее, вскинул ружье и выстрелил ей в ухо.
Глухо, перекидисто загрохотал в горах выстрел, долго перебрасывался от горы к горе, и последние отзвуки его где-то зарылись в туманах.
V
Теперь приятели плелись пешком, Степанов конь тащил на себе весь груз. Торбы с хлебом и сухарями стали тощи, а сказочное Беловодье не подавало о себе никакого голоса. Путники приуныли. Афоня шел с обмотанной головой, припадая на правую ногу. Тяжкая дорога и ушибы мешали ему молитвенно настроиться, но он все же молился молча и за убившуюся вчера лошадь и за свое спасенье. Шли ровными лугами, блестело утреннее солнце, красовались цветы в траве, от самоцветных гор веяло теплым, смолистым запахом. Вчерашний ужас еще не иссяк в глазах Афони, бледное, постное лицо его сосредоточенно, все думы его там, среди мрака ночи, и слух наполнен липкими звуками предсмертного ржанья. Он не видел солнца, не замечал росистых трав кругом.
- Хоть бы черт повстречался, - буркнул Степан.
- Что ты такое слово вымолвил! - ответил Афоня и взглянул в хмурое, озлобленное лицо Степана.
Степан сказал укорчиво:
- У тебя ведь душа коротка. Ты все над землей привык порхать, по-птичьи. Сказки бы тебе бабьи слушать, а не... Я знаю, о чем ты думаешь... Вот ужо тебя богородица или андел божий на крыльях прямо в Беловодье, к кисельным берегам. Нате, кушайте, Афанасий Митрич. Хы! А своими ногами не хочешь пошагать?
- Вовсе даже не об этом я думаю, - печально молвил Афоня и, помолчав, спросил: - Степан, отчего Чалка так ржала? Сердце за нее болит. Это я сгубил ее.
- Ничего не ржала. Тебе погрезилось... Сразу насмерть зашиблась.
- Пошто ты выстрел дал? Пристрелил?
- Ничего не пристрелил. Козла увидал, да промазал.
Афоня вздохнул, испытующе посматривал в притихшие глаза друга.
Обедали у ручья, в тени густого кедра. Степан набрал грибов, хлёбово было вкусное. Афоня повеселел, взор вновь окрылился сказкой, мысли отлетели от земли. Но Степан отрезвил его:
- По расчету, вчера на месте должны быть, а еще и белков не видно. Шестые сутки путаемся. Поколеешь тут.
- В Беловодье отдохнем.
- Плохой ты товарищ. Беловодье... Кажись, сказано тебе ясно, что Беловодья на свете нет! - отрубил Степан.
- Куда же оно девалось? Есть. Мне видение было, сон. Вот уснем в беде, а проснемся у молочных рек.
Степан насупил брови и махнул рукой.
Тропа опять ударилась в горы. Шли каменистыми россыпями. Путь труден, неподатлив. У коня из сбитых ног сочилась кровь.
Вдруг на повороте внезапно вырос всадник. За ним шла в поводу свободная, незаседланная лошадь.
Мрачные морщины на лбу Степана разлетелись, лицо ожило. "Ну, теперя доберемся, - подумал он, с надеждой посматривая на приближавшегося всадника. - Кровь пролью, а лошадь будет наша".
- Куда? В Урянхай, что ли? - зычно спросил всадник, поравнявшись. За хребты?
Путники рассказали ему все. Афоня захлебывался от радости, умильно посматривая в свинячьи глазки великана всадника, и юлил перед ним, как повстречавшая хозяина заблудившаяся собака.
Всадник пудовой горстью огладил круглую бороду, сказал:
- Вертайте, самоходы, назад. В белках вам крышка.
- Выберемся, - возразил Степан, оглядывая огромную фигуру мужика. Взад оглобли поворачивать не рука нам.
