- Да; шашки - ничего.
- Вот, говорят, шахматы другое дело,- продолжал Ипатов,- говорят, это игра претрудная. Но по-моему...а, да вот и мои идут! - перебил он сам себя, взглянув в полурастворенную стеклянную дверь, выходившую в сад.
-Владимир Сергеич встал, обернулся и увидал сперва двух девочек лет около десяти, в розовых ситцевых платьицах и больших шляпах, проворно взбегавших по ступеням террасы; вскоре за ними появилась девушка лет двадцати, высокого роста, полная и стройная, в темном платье. Все они вошли в комнату, девочки чинно присели перед гостем.
- Вот-с, рекомендую,- проговорил хозяин,- мои дочки-с. Эту вот Катей зовут-с, а эту Настей, а эта вот моя свояченица, Марья Павловна, о которой я уже имел удовольствие вам говорить. Прошу любить да жаловать.
Владимир Сергеич поклонился Марье Павловне; она ответила ему едва заметным наклонением головы.
Марья Павловна держала в руке большой раскрытый нож;
ее густые русые волосы слегка растрепались, небольшой зеленый листок запутался в них, коса выбилась из-под гребня, смуглое лицо зарумянилось, и красные губы раскрылись; платье казалось измятым. Она дышала быстро; глаза ее блестели; видно было, что она работала в саду. Она тотчас же вышла из комнаты, девочки побежали за ней.
- Туалет-с немножко в порядок привести,- заметил старик, обращаясь к Владимиру Сергеичу,- без этого нельзя-с.
Владимир Сергеич осклабился ему в ответ и слегка задумался. Марья Павловна его поразила. Давно не видывал он такой прямо русской степной красоты. Она скоро вернулась, села на диван и осталась неподвижной. Волосы свои она убрала, но платья не переменила, не надела даже манжеток. Черты ее лица выражали не то чтобы гордость, а суровость, почти грубость; лоб ее был широк и низок, нос короток и прям; ленивая и медленная усмешка изредка кривила ее губы; презрительно хмурились ее прямые брови. Она почти постоянно держала свои большие темные глаза опущенными. "Я знаю,- казалось, говорило ее неприветное молодое лицо,- я знаю, что вы все на меня смотрите, ну смотрите, надоели!" Когда же она поднимала свои глаза, в них было что-то дикое, красивое и тупое, напоминавшее взор лани. Сложена она была великолепно. Классический поэт сравнил бы ее с Церерой или Юноной.
- Что вы делали в саду? - спросил ее Ипатов, желавший вовлечь ее в разговор.
- Сухие сучья резали и копали гряды,- отвечала она голосом несколько низким, но приятным и звучным.
- И что ж, вы устали?
- Дети устали; я нет.
- Я знаю,- возразил с улыбкой старик,- ты у меня настоящая Бобелина! А у бабушки были?
- Были; она почивает.
- Вы любите цветы? - спросил ее Владимир Сергеич.
- Люблю. .
- Отчего ты шляпы не надеваешь, когда выходишь? - заметил ей Ипатов,посмотри, как ты раскраснелась и загорела.
Она молча провела рукой по лицу. Руки у ней были невелики, но немного широки и довольно красны. Она не носила перчаток.
- И садоводство вы любите? - опять спросил ее Владимир Сергеич.
- Да.
Владимир Сергеич принялся рассказывать, какой у него в соседстве прекрасный сад у богатого помещика Н *.
- Главный садовник, немец, одного жалованья получает две тысячи рублей серебром,-сказал он между прочим.
- А как зовут этого садовника? - спросил вдруг Иван Ильич.
- Не помню, кажется Мейер или Миллер. А вам на что?
- Так-с,- ответил Иван Ильич.- Фамилию узнать. Владимир Сергеич продолжал свой рассказ. Девочки, дочери
Михаила Николаича, вошли, тихонько сели и тихонько стали
слушать...
Слуга показался в дверях и доложил, что Егор Капитоныч
приехал.
- А! проси, проси! - воскликнул Ипатов.
Вошел старичок низенький и толстенький, из породы людей. называемых коротышками, или карандашами, с пухлым и в то же время сморщенным личиком вроде печеного яблока. На нем была серая венгерка с черными шнурками и стоячим воротником; его широкие плисовые шаровары, кофейного цвета, оканчивались далеко выше щиколок.
- Здравствуйте, почтеннейший Егор Капитоныч,- воскликнул Ипатов, идя ему навстречу,- давненько мы с вами не видались.
- Да что,- возразил Егор Капитоныч картавым и плаксивым голосом, раскланявшись предварительно со всеми присутствовавшими,- ведь вы знаете, Михаил Николаич, свободный ли я человек?
- А чем же вы не свободный человек, Егор Капитоныч?
- Да как же, Михаил Николаич, семейство, дела... А тут еще Матрена Марковна. И он махнул рукой.
- А что ж Матрена Марковна?
И Ипатов слегка подмигнул Владимиру Сергеичу, как бы желая заранее возбудить его внимание.
- Да известно,- возразил Егор Капитоныч, садясь,- все мною недовольна, будто вы не знаете? Что я ни скажу, все не так, не деликатно, не прилично. А почему не прилично, господь бог знает. И барышни, дочери мои то есть, туда же, с матери пример берут. Я не говорю, Матрена Марковна прекраснейшая женщина, да уж очень строга насчет манер.
- Да чем же ваши манеры дурны, Егор Капитоныч, помилуйте?
- Я и сам то же думаю, да, видно, ей угодить мудрено. Вчера, например, говорю я за столом: Матрена Марковна (и Егор Капитоныч придал голосу своему самое вкрадчивое выражение), Матрена Марковна, говорю я, что это, как Алдошка лошадей не бережет, ездить не умеет, говорю; вороного-то жеребца совсем закачало. И-их, Матрена Марковна как вспыхнет, как примется стыдить меня: выражаться ты, дескать, прилично не умеешь в дамском обществе; барышни тотчас из-за стола повскакали, а на другой день Бирюлевским барышням, жениным племянницам, уже все известно. А чем я дурно выразился? посудите сами. И что бы я ни сказал, иногда неосторожно, точно,- с кем этого не бывает, особенно дома,- Бирюлевским барышням на другой день уже все известно. Просто не знаешь, как быть. Иногда сижу я этак, думаю с своей манерой,- я, вы, может, знаете, дышу тяжело, - Матрена Марковна опять меня стыдить примется: не сопи, говорит, кто нынче сопит! Что ты бранишься, говорю я, Матрена Марковна, помилуй, надо соболезновать, а ты бранишься. Уж я теперь дома больше не думаю. Сижу и на низ все так гляжу. Ей-богу. А то еще на днях, спать мы ложились: Матрена Марковна, говорю я, что ты это, матушка, своего казачка как избаловала, ведь он, говорю, поросенок этакой, хоть бы в воскресенье лицо-то вымыл. Что ж? ведь, кажется, далеко, нежно сказал, а и тут не потрафил, опять начала меня Матрена Марковна стыдить: не умеешь, говорит, в дамском обществе держать себя, а на другой день Бирюлевским барышням все известно. Где уж тут о выездах думать, Михаил Николаич?
- Это для меня удивительно, что вы говорить изволите,- возразил Ипатов,- я этого не ожидал от Матрены Марковны;
кажется, она...
- Прекраснейшая женщина,-подхватил Егор Капитоныч,- примерная, можно сказать, супруга и мать, насчет манер только строга. Говорит, во всем нужен ансамбль, и будто у меня его нет. Я по-французски, вы знаете, не говорю, так только понимаю. Но какой же ансамбль, которого у меня нет!
Ипатов, который сам не больно был силен во французском языке, только плечами пожал.
- А что ваши детки, сыновья то есть? - спросил он Егора Капитоныча немного погодя.
Егор Капитоныч посмотрел на него сбоку.
- Что сыновья, ничего. Я ими доволен. Барышни, те от рук отбились, а сыновьями я доволен. Леля служит хорошо, начальство его одобряет; Леля у меня ловкий ребенок. Ну Михец - тот не так: филантроп какой-то вышел.
- Отчего филантроп?
- Господь его знает, ни с кем не говорит, дичится. Матрена Марковна его больше конфузит. Что, говорит, с отца пример берешь-то? Ты его уважай, а в манерах подражай матери. Вырав-няется, пойдет и он.
Владимир Сергеич попросил Ипатова познакомить его с Егором Капитонычем. Между ними завязался разговор, Марья Павловна не принимала в нем участия; к ней подсел Иван Ильич, да и тот сказал ей всего слова два; девочки подошли к нему и начали что-то шепотом рассказывать... Вошла ключница, худая старуха, повязанная темным платком, и объявила, что обед готов. Все отправились в столовую.
Обед продолжался довольно долго. Ипатов хорошего держал повара, и вина он выписывал недурные, хотя не из Москвы, а из губернского города. Ипатов жил, как говорится, в свое удовольствие. Душ за ним числилось не более трехсот, но он никому не был должен и именье привел в порядок. За столом разговаривал больше сам хозяин; Егор Капитоныч ему вторил, но в то же время не забывал себя: кушал и пил на славу. Марья Павловна все молчала, лишь изредка отвечая полуулыбками на торопливые речи двух девочек, сидевших по обоим ее бокам; они, по-видимому, очень ее любили; Владимир Сергеич пытался несколько раз заговорить с нею, однако без особенного успеха. Складная Душа Бод-ряков даже ел лениво и вяло. После обеда все пошли на террасу пить кофе. Погода была прекрасная; из сада несло сладким запахом лип, стоявших тогда в полном цвету; летний воздух, слегка охлажденный густою тенью деревьев и влажностью близкого пруда, дышал какой-то ласковой теплотой. Вдруг из-за тополей плотины примчался конский топот, и спустя мгновенье показалась всадница в длинной амазонке и круглой серой шляпе, на гнедой лошади; она ехала галопом, казачок скакал сзади ее на небольшом белом клеппере.
