Лев Толстой - Том 20. Избранные письма 1900-1910

Надеюсь, что письмо это застанет вас здоровым и на отъезде.

Лев Толстой.

24 июля 1900.

1900 г. Августа 1/13. Ясная Поляна.

Всем сердцем одобряю идею плебисцита против войны. Я работаю изо всех моих сил над тем, чтобы результат всемирного плебисцита мог бы быть благоприятен для всеобщего мира*.

Лев Толстой.

1900. 12 августа.

1900 г. Августа 2. Ясная Поляна.

Дорогая Ольга Константиновна, к сожалению, слухи о моей поездке за границу несправедливы*, и я не могу исполнить моего и вашего желания приехать к вам и повидать Арвида в его доме*. Пишу вам не своим почерком, потому что был нездоров и теперь еще слаб. Я сижу дома и все время был занят статьею «Рабство нашего времени», которую на днях отослал в Англию*. Мне кажется, что мне удалось сказать кое-что новое о тех экономических вопросах, которые так занимают теперь общество и которым посвящена эта статья. Очень рад буду, если она понравится Арвиду и он переведет ее*. Вы говорите о тяжелых условиях, в которых находится Арвид; в чем состоят они, напишите мне*. Рад был узнать из вашего письма, что вы возвращаетесь в ту рабочую семью, в которой жили*. Я вследствие своей старости и болезни и других условий лишен этого близкого общения с рабочим людом и очень больно чувствую это лишение, в особенности теперь, когда я писал свою статью и все более и более уяснял себе всю преступность и жестокость нашей барской жизни. Прощайте, желаю вам всего лучшего. Привет Арвиду и его брату*.

Любящий вас

Лев Толстой.

2 августа 1900.

1900 г. Сентября конец. Ясная Поляна.

Сейчас опять читаю из «Книжек Недели» «Очерки прошлого» и восхищаюсь*. Я не все еще прочел. Но везде, где ни открою — прелестно. Это без всякого сравнения лучше всего того, что печаталось во весь год в «Неделе». Пишу это только затем, чтобы поделиться с вами моим впечатлением. Судя по времени, которое она описывает, это уже не молодая женщина. Как она с таким талантом утерпела не писать и хорошо сделала. Это одно из тех истинно художественных произведений, которые открывают в том, что давно видишь, новые невиданные и прекрасные вещи. Поблагодарите ее от меня.

Лев Толстой.

Ваша статья о Горьком мне очень понравилась*.

1900 г. Октября 2. Ясная Поляна.

Милостивая государыня

Людмила Андреевна,

Письмо ваше с рисунками и писаниями мальчиков я получил, но не отвечал потому, что ничего определенного не мог ответить*. Особенных талантов по тому, что я видел, незаметно. Ежели же они и были бы, то, по моему мнению, ничего для поощрения этих талантов делать не нужно. Если есть талант, то он сам выбьется. Отрывать же мальчика от крестьянской жизни, переводя его в городскую и в школу, я считаю преступлением.

Стихи мальчика, который пишет, никуда не годятся, но рассуждение его показывает ум и серьезность. Тем более надо желать, чтобы этот ум и серьезность остались в деревенской трудовой среде, а не увеличили бы и так ужасающее количество журнальных писак.

Пожалуйста, не сетуйте на меня, что отвечаю не согласно с вашими желаниями, и примите уверение моего совершенного уважения.

Лев Толстой.

2 окт. 1900.

1900 г. Октября 15. Ясная Поляна.

Соскучился о тебе, милая Маша, и о том, что ты обо мне не соскучилась и не пишешь. Главное, о твоем здоровье духовном (прежде) и телесном. У нас все по-старому. Мне хорошо. Я третьего дня, гуляя на прешпекте, упал и так повредил больную руку, что не мог ей двигать. Но сейчас уже лучше и пишу. Сейчас заехал Миша* с А. Дьяковым и Лузиным. Он купил именье за 80 тысяч 900 десятин. И живет хорошо. Завтра опять заедет. Живет уже у себя, 13 верст от Ильи*. Я бы уже был у Тани, если бы не рука и грязь, которую надеялся переждать, но все-таки поеду с Юлией Ивановной* дня через два*.

Работал я все два «воззвания», помнишь, которые мне прислал Чертков, прося их напечатать. Я все над ними работал и нынче отослал последнее*.

Хочу баловаться, т. е. писать художественное, да совестно. Много нужно важного.

Последние дни густо шел литератор. Началось с Веселитской, потом молодой марксист Тотомьянц из «Северного курьера», потом Поссе, редактор «Жизни»*, потом Горький*, потом Немирович-Данченко*. Это все от того, что прошел слух, что я написал драму, а я только набросал*. Целую Колю*. Дай бог, чтобы его сиденье с тобой не пропало даром. Подробно опиши свое здоровье.

Миша уезжает, и оборвал. А главное о дяде Сереже*. О нем всегда думаю.

Л. Т.

1900 г. Октября 31. Кочеты.

Благодарю высокочтимого маестро Верди за то чистое наслаждение, которое я испытывал с моей ранней юности, слушая его прекрасную музыку*.

Лев Толстой.

31 окт. 1900.

1900 г. Декабря 12. Москва. 12 дек.

Получил вчера ваши вторые письма о делах переводов* со вложением статьи «Revue B[lanche]»*.

Я никакому Блуменау не давал авторизации, кажется и не получал от него письма*. Я знаю, как важно для дела и, главное, для вашего спокойствия, чтобы я твердо держался установленного порядка, чтобы за границу все мои писания проникали только через вас, и потому строго держусь и буду держаться этого.

Драму я, шутя, или, вернее, балуясь, я написал начерно, но не только не думаю ее теперь кончать и печатать, но очень сомневаюсь, чтобы я когда-нибудь это сделал*. Так много более нужного перед своей совестью, и так я себя чувствую вот уже скоро 2 месяца неспособным к умственной работе, не чувствую потребности к ней. Сначала это меня огорчало, а теперь думаю, что это хорошо. Душа не chome pas* — идет другая работа, может быть — лучшая.

Как хорошо, что вы довольны своими помощниками.

Затея издания кончилась*. Я жалею, по слабости. Это поощряло бы меня писать легкомысленное.

Прощайте, целую вас. Присылайте мне, что напечатаете.

Так вы никогда не верьте, чтобы я кому-либо дал разрешение без вас, и, пожалуйста, имейте ко мне доверие, что я не то что доверие к вам имею — между нами не может быть такого слова, а что я благодарен, и то не хорошо, а просто радуюсь, что вы есть и что вы делаете дело, которое мы думаем, что оно не наше, а его. И то боюсь думать. Его дело только то, чтобы стараться быть совершенным, как он, а это так — только потому что надо же что-нибудь делать.

1901 г. Января 24. Москва.

Да, было время, что я надеялся побывать у вас, и очень радовался этому. Мне так душой хорошо у тебя и Маши*. Но теперь и не мечтаю. С того времени — 4-й месяц, как поехал к Тане в Кочеты* и прищемил палец дверью вагона, так что ноготь сошел и до сих пор не вырос, — чувствую, что вдруг опустился сразу ступени на три старости; кроме маленьких физических недугов, главное то, что нет охоты писать, и я, к стыду своему, нет-нет да и пожалею об этом. Так я привык к этой работе. И иногда кажется, что нужно еще что-то сказать. Но это все вздор. И без меня всё скажут, и людей много, и времени впереди много.

Читаю много газет и книг. Но рекомендовать ничего не могу: нешто Мопассан «Les dimanches d'un bourgeois de Paris»*. Хорошо написано и забавно. Постараюсь прислать тебе, а из так называемого серьезного: «Буддийские Сутты», перевод Герасимова*. Для возбуждения желчи читаю Ничше*. Стоит прочесть, чтобы ужаснуться перед тем, чем восхищаются.

Я рад, что Верочка* с вами. Маша мне немножко пишет про нее. Целую ее и очень жалею, что не пришлось повидаться. Таню ждем к свадьбе или скоро после. Свадьба (Мишина) будет 31-го. Смотрю на них, на всю их глупость молодую и стараюсь вспоминать свою глупую молодость, чтобы не осуждать их.

Мне хорошо в своей внутренней жизни, и все становится лучше и лучше, все больше и больше научаешься не осуждать людей и во всем, что случается, видеть для себя урок испытания и приготовления. Далеко до лета, а очень хотелось бы повидаться с тобой. Это одна из радостей моей жизни.