моей первой женщиной, а я для неё – первым мужчиной.
На следующий день мы подали заявление в ЗАГС и через два месяца стали мужем и женой.
Та, которой нужен я, не нужна,
Той, которая нужна, я не нужен.
Той, которой нужен я, стану мужем,
Та, которая нужна – так важна!
Без неё придет зима, всё завьюжит,
Равнодушно память мне заметёт.
Та, которая нужна, не осудит.
Та, которой нужен я, всё поймёт.
Как разбита колея на дороге,
Не допрыгнуть мне до неба никак.
Той, которая нужна, я от бога.
Той, которой нужен я – просто так.
Только ночью у костра станет зябко,
Вздрогнут плечи и огонь догорит.
Та, которой нужен я, скажет – «ладно»…
Та, которая нужна, промолчит.
Оттоскует, отболит, отсмеётся,
Будет жить, за сотни вёрст, как княжна.
Той, которой нужен я – Я не нужен.
Та, которая нужна – сожжена.
Странно звучит – «стали мужем и женой». По крайней мере, для меня тогдашнего. Я продолжал жить как жил раньше – просто к жизни прибавилась жена. Я ещё не понимал, что это значит.
В очередной раз, оставив институт, я переехал в Ленинград.
Город поразил меня – я сразу влюбился в эти улицы, здания, мосты. Мог часами просто гулять по старому городу, вдыхая его историю и всё внутри звенело от эмоций. Ленинград стал камертоном, настраивающим мой внутренний мир.
Мы прожили год вместе, прожили хорошо, почти не цапались – так, по мелочам разве что, но этот этап притирки знаком всем. А через год приехала она.
Я старался, очень старался не вспоминать её всё это время. Получалось с переменным успехом, но молодость, город и красивая женщина рядом, которая тебя любит, делали своё дело – я чувствовал себя счастливым. Её видеть я был совсем не готов – боялся этого, честно, боялся. Меня страшило – это полностью разрушит ту хрупкую гармонию, что создавалась так медленно.
Ну, в общем, так оно и получилось.
Мы встречали её в Пулково.
Она шла, улыбаясь, по движущейся ленте – стройная, слегка похудевшая, повзрослевшая, красивая, помахивая сумочкой и высматривая нас. Увидев, замахала рукой и вспорхнула по лестнице: «Привет, ребята!»
Скулы, очерченные румянцем, слегка обозначились, на голове лохматая шапка – ей шло, она была всё та же. Ей всё шло. А вот глаза… Глаза изменились. Появилась какая то сталистость, словно вызов нам, миру, всем кто встанет на её пути. Изменилась и она сама, это была уже не та девочка-школьница – это была молодая женщина, знающая, чего она хочет от жизни, юная львица, готовая к обороне. А возможно, всё это лишь маска, которую она одела, скрывая ранимость.
Вечером мы сидели за ужином. Горели свечи, вино в бокалах поблёскивало рубином, говорили, говорили, шутили, вспоминали школу и весь класс – у нас был очень дружный класс. Все дни рождения, праздники отмечали всегда всем классом.
Она стремилась выглядеть взрослее, часто размышляла довольно прагматично, подчёркивала свою независимость. Меня не покидало ощущение – я не вижу её. Всё это лишь ширма, шторы, занавес за которым она прячется. Рассказывала много об учёбе – в будущем году она, как и жена, оканчивала институт, о своих планах, о мужчине с которым она сейчас – «Он старше, но мне с ним интересно». Мне запомнилось это «интересно». Какая-то искусственность была во всём.
Вечер отыграл финальный аккорд, наступала ночь.
Нужно было ложиться. Мы снимали тогда однокомнатную квартирку на Витебском проспекте. Кровать, вернее тахта, была одна, но очень широкая. Я хотел лечь на полу. «Да ладно, поместимся!» – рассмеялась она. Так и легли – жена посередине, а мы по краям. Долго я не мог уснуть, выходил курить. Мыслей не было – ватная пустота – внутри, снаружи, словно весь мир погрузился в густой вязкий туман. Наконец уснул.
Проснулся поздним утром. Жена уже убежала на занятия. Она мне очень верила. Очень. И была гордой – не унижала себя сомнениями.
А рядом, на моей руке спала она. Такая горячая, тонкая, в одной коротенькой ночной сорочке, слегка приоткрыв пухлые губы, длинные волосы разметались по подушке. Я почти не дыша, боясь разбудить, смотрел на неё. Смотрел и не мог понять, как случилось, что мы не вместе. Тихо перебирал её густую гриву – так и не начала краситься, да и то сказать, зачем марать такую красоту. Она заворочалась и повернулась набок, обхватив мою руку посильнее. Мне очень хотелось быть с ней. Очень. Рядом со мной спала сама Весна.
Но она так высоко…
Тихо-тихо, что бы не будить, я высвободил руку, встал и пошёл на кухню. Оделся, поставил варить кофе.
Вскоре и она присоединилась, вышла в спортивном костюме, уселась на стул, поджав ноги и обхватив коленки руками, посмотрела как то грустно, а может так казалось…
Говорили ни о чём. Потом я неожиданно для себя, спросил:
– Скажи, а почему ты не ответила тогда на те письма? Испугалась?
– На какие?
– Ну, на те, где я звал тебя, полтора года назад, перед самой зимой – неужели не помнишь?
– Я отвечала тебе… не понимаю… – она смотрела на меня таким честным, пытливым взглядом, – Всегда, на все письма отвечала… Знаешь, я поссорилась сильно с одной девчонкой, и она стала таскать и выбрасывать мои письма с полочки в вестибюле общежития. У нас всю почту раскладывают внизу на такие полочки по алфавиту. А что ты писал тогда? Куда звал? Встретиться?
Подлость! Мелкая человеческая подлость, изменившая всю нашу жизнь!
У меня оборвалось в груди, словно души лишился. Я опустил голову, не мог смотреть в её глаза, пытающиеся понять, что же произошло. Замолчал не отвечая.
Она знала, случилось, что-то очень скверное, сидела расстроенная.
– Что же ты молчишь, а? Что было в тех письмах? Ты что, приехать не мог, если это было так важно?
Она права, права на все сто – я что, приехать не мог? Мальчишка, просто глупый, самовлюбленный мальчишка.
Я продолжал молчать, не поднимая на неё глаз. Так и сидели, пока жена не пришла с занятий. Посмотрела на нас, поняла, произошло что-то, но не подала вида.
На следующий день мы её провожали. Она много шутила, смеялась. Когда нужно было уже идти на посадку, оглядела нас придирчиво: «Счастья вам, ребята!» – поцеловала жену, потом меня, как тогда у взлётной полосы на севере, сильно обняв и крепко поцеловав в сухие губы. Потом отстранилась как то сразу. Глаза у
