Пусть они возят кирпич и месят раствор. Выбракованные панели, электросварка. Свяжем. Порядок. Копеечное дело. Вы, папа, не хуже...
Он что-то измерял шагами, чертил палочкой на песке, даже записывал в блокнот. Потом включил транзистор. Тактичный человек, сосед-генерал, отозвав меня в сторону, сделал замечание. Зять выключил транзистор и развёл костёр неподалёку от милой яблоньки. Я предупредил:
— Подальше бы, Коля. Припалишь.
— Ничего с вашим деревом не станется...
Они уехали, оставив пустую бутылку и чертежи на песке, которые смыл назавтра дождик. Припалённые листья яблоньки пожелтели и усохли.
Я живу в контейнере. Странно выглядит он, почерневший от дождей, среди коралловых домиков, как грибы после дождя выросших на песчаных пустырях. В это лето строительная горячка охватила многих садоводов: то там, то тут возникали штабеля кирпича, ревели самосвалы, гулко перекликались молотки. Одному мне некуда было торопиться.
— Чего не строитесь, Анатолий Андреевич, чего бастуете? — часто спрашивает меня сосед по садовому участку, массивный, коренастый, словно из бронзы отлитый, работник медицинского института Козорез. Он не медик и что делает в этом институте — неизвестно. Одно ясно, что это неутомимый труженик, настоящий умелец. Масштабы его деятельности поначалу удивили всех. Когда мы в нерешительности ещё только ковыряли песок лопатами, он уже свалил на свой участок несколько машин жирного чернозёма и первоклассного перегноя, тут же вручив некоторым из нас талоны на перегной: делай как я. Он заготовлял впрок какие-то поржавевшие швеллеры и уголки, упаковочные ящики, древние оконные рамы и отскрипевшие двери. Он ни с кем не советовался, ничьим мнением не интересовался: первым высадил клубнику, воткнул карликовые деревья рядом с обычными, устроил замысловатую поливную систему. Никто ему не помогал, всё он делал сам и даже водопроводные работы вполне успешно выполнил, орудуя разводным ключом и плашкой, которую нарезал концы.
Его внимания и энергии хватало на десяток участков окрест, он успевал побывать у каждого из соседей и посоветовать, подсказать, как поступить лучше. Он тотчас же стал как бы нашим лидером, заражая всех неистощимой энергией. Он щедро раздавал, кому что понадобится из своего хозяйства. У него можно было разжиться вентилем и куском трубы, доской, потрёпанной оконной рамой, десятком кирпичей и карликовым саженцем. Его разводной ключ побывал с хозяином не в одном саду новосёлов, топор тоже нередко сверкал в его руках за межой козорезовского участка. И времени у Козореза хватало на всех, и мускулатура играла: «Вот, мол, я какой... Делай как я». Однако делать как он не всем было под силу. Он сам, без посторонней помощи, выкопал траншеи для фундамента и огромную яму для погреба. Работал он в одних плавках, чем, правда, вызывал нарекания придирчивого и неспокойного женского сословия. Его волосатая грудь выдавала богатырскую силу, которую он, повторяю, охотно обращал на пользу окружающим.
Как я узнал позже, возраст его уже перевалил за пенсионный, но тем не менее Козорез успевал справиться с делом и на службе, и в саду. Вскоре нам стало известно, что он — бывший интендант, отставник, по специальности снабженец и, в общем, добрый человек. Некоторые завидовали ему, его практической хватке и мудрой хозяйственности. Ни для кого не было неожиданным, что первые фрукты на его деревьях оказались самыми крупными.
Дом он замыслил просторный, однако в ходе строительства изменил первоначальный план и соорудил скромное жилище в две комнатушки, но зато с объёмистым погребом. «Буду прятаться от зноя, дети природы...»
Вот этот-то Козорез и спросил меня невесть в который раз:
— Что не строитесь, Анатолий Андреевич, почему бастуете?
Я покачал головой:
— Не потяну, Иван Дмитриевич. Вот вы всё умеете. А я не пойму, где достать то, другое... Смотрю на вас как на волшебника и радуюсь.
— Иные завидуют, Анатолий Андреевич... А я, ей-богу, не виноват.
— Зависть — это плохо, — сказал я. — Она может бог знает до чего довести.
— Надо строиться, Анатолий Андреевич. Нехорошо смотрится ваш контейнер, со всех сторон нехорошо. Хотите — подсоблю? Сил у меня избыток, да и материалы найдутся.
— Зять у меня строитель, он всё сделает, — нерешительно сказал я. — Спасибо за внимание. Он не такие объекты строит. Слышали про вторую очередь рельсобалочного цеха? Так это его забота... Он меня навещал давеча.
— Ага, видел. Что-то он у вас молчаливый. С чего бы? Все мы — дети природы, чёрт возьми! Надо уметь радоваться. Вот мы сады затеяли. На песке — сады, шутка сказать! Вспомним, что здесь было прежде. Пустыня. А нынче что? Удовольствие вокруг, дети природы! Надо строиться, Анатолий Андреевич. Почву улучшать, деревья растить, цветы, чтобы красиво было у нас. И не бояться усталости. Устаёте вы?
— Устаю иной раз... Но здоровая это усталость.
— Правильно, рабочему человеку усталость приятна. А иной как отдыхает, скажите? На бочок и храпачок. Должен человек умеючи отдыхать. Отдыхать умеючи. Скажем, с топором в руках или с лопатой, что ли... На свежем воздухе. Вот деревцо. Это чудо. Не в том суть, что два ведра яблок соберёте... нет, дорогие граждане. А зелёный убор, по-вашему, ничего не стоит? Каждый листок — лаборатория. Переработка солнечная. Воздухоочистка, кислород, дети природы!
Я улыбался. Козорез так вдохновенно излагал общеизвестные сведения, что мне вдруг захотелось обнять его, грузного, шумного, сверкавшего бронзовой от загара лысиной.
— А что, в самом деле, чем я хуже других? — спросил я не столько Козореза, сколько самого себя. — Надо обживаться. Скромно, по-рабочему, но не быть сиротинушкой.
— Вот именно, — обрадовался Козорез. И, повинуясь свойственной ему склонности к действию, предложил: — Ежели, например, виноград задумаете разводить — саженцами поделюсь. Отличные у меня имеются сорта, однополчанин прислал из Семипалатинска. Могу тюльпанов вам подкинуть, хочу высадить пятьсот штук, чтобы глаз радовался и людям весело было. Шутка — пятьсот! Целое подразделение, можно сказать, а я вроде бы командующий, дети природы...
Он победоносно смотрел на меня. Всё у него масштабило на пятьсот, на тысячу, на миллион, и в самом деле он показался мне «начальником природы» — и одновременно её сыном, простодушно-наивным, открытым каждому человеку, деревцу или травинке.
Вот такие люди у нас в садах живут. Как говорит Козорез — дети природы. Мне нравится наблюдать их, обдумывать их слова и поступки. Нигде так не открываются люди, как на природе. Дома не то и даже на работе не совсем то.
Публика у нас здесь подобралась трудовая, хорошая. Иной, может, попадётся себялюбец или грубый человек. Может, нечестный какой или жадина. Жадина-говядина, как говаривает мой внук. Что ж, из песни слов не выкинешь, придётся помянуть на этих страничках ту или
