Так ушли отсюда, достигнув своего, некоторые люди, с которыми меня сводила судьба на дорогах странствий. Теперь они где-то далеко и, может быть, иногда вспоминают время, проведённое здесь; может быть, в их воспоминаниях об этом периоде жизни есть даже нота ностальгии и сожаления о тех незабываемо ярких днях или годах, в которые они достигли своего зенита. Но назад нет возврата, потому что этот этап уже пережит. Возможно, таков один из основных законов жизни - всё переживать, изживать, исчерпывать до конца, с лёгким сердцем оставлять, как уже ненужное, и идти дальше. Но в этом есть и доля грусти, потому что знаешь, что всякое, даже самое любимое место неизбежно будет когда-то оставлено, а неугомонный человеческий дух поведёт дальше по тому пути, у которого нет конца.
В ноябре закончилась навигация и нашу пристань потянули буксиром в Переяслав, где она должна зимовать. Продолжалась сухая тёплая погода, ярко светило низкое солнце, а чистое небо было в туманной осенней дымке. Стоя у борта баржи, я смотрел на едва угадываемую среди волнистой гряды бучацких гор вершину Вихи, прощаясь с ней до будущего лета.
Через несколько часов мы были в Переяславе, привязали тросами пристань к бетонному причалу, сдали её под охрану и не другой день могли на автобусе уезжать домой. Вечером я натопил железную печь, лёг на кровать в своей каюте и в умиротворённом настроении смотрел в окно на догорающую зарю. За стенкой, в другой комнате, возился Алексеевич, мой начальник вместе с женой они собирали вещи, готовясь к отъезду. У них был включен приемник и какая-то музыка, плохо слышимая через стену, в своей неотчётливости казалась совершенной, прекрасной и уносила за собой туда, в яркую красную зарю, где вдали за Днепром были те горы, уже невидимые отсюда.
"Да, я достиг, что хотел" - думал я. "Но достичь этого на дорогах бучацких гор - ещё только пол дела. Нужно суметь сохранить такое состояние в условиях городской жизни, а это гораздо труднее"... Потом музыка закончилась, заря угасла и я заснул.
На следующий день начальник переяславской пристани отвёз нас на своей машине на автовокзал - а была такая же солнечная погода без ветра, с синим небом и мягким небесным светом на стенах автостанции, пустынной в этот будний день. Мы сели в автобус и через полтора часа были в Киеве.
Сухая солнечная погода продолжалась до конца месяца. Переполненный чувством умиротворения я бродил по улицам, вспоминая события прошедшего лета; купался на Трухановом острове в холодной реке и с интересом рассматривал дома города, воспринимая их так, как будто это береговые обрывы.
Однажды вечером я зашел к Волохану, в его квартиру №20 - он женился, купил себе хату в Полтавской области и всё лето я его не видел. Волохан сидел в кресле, обложившись книгами, и что-то писал. Я долго рассказывал ему о событиях прошедшего лета, о наших похождениях с Мишей, Шри Филиппом и Максом, а потом разговор перешёл на опыт тех состояний, которые я познал среди лесов и гор. Мы говорили о том, что хотя в большинстве случаев не способны изменить окружающий мир, у нас есть возможность изменять своё сознание. Ведь сознание - единственное, что мы реально имеем, кроме, разве что, потёртых джинсов и нескольких книг. А осознавать происходящее единственный способ стать хозяином собственной жизни. Кто-то достигает власти над своей жизнью с помощью денег, а такие как мы - с помощью сознания. Отсюда и это постоянное стремление постичь природу своего "Я".
Ещё мы говорили о том, что в духовных традициях есть разные способы объяснять сущность переживаний всеединства. Поскольку я в те годы отождествлял себя с йогой, то вдруг понял, что должен перевести "Йога-сутры" Патанджали. Впереди был длинный отпуск до начала апреля, который почти весь оплачивался, и зимой можно было не работать. Поскольку уже на протяжении нескольких лет я занимался изучением санскритских текстов, то задача представлялась вполне реальной.
Волохан идею поддержал, пообещав помочь достать оригинальный текст "Йога-сутр".
Выйдя из тёплой квартиры, я шёл по пустынной в этой поздний час улице, приободрённый крепким чаем. Дул сильный ветер и чёрные ветви каштанов раскачивались в синеватом свете уличных фонарей. И вдруг то самое нечто, огромное и всевмещающее, вошло в моё сердце. Весь мир и вся жизнь в одно мгновенье.
Этот миг всё длился и длился... Казалось, что так можно идти по ночной улице бесконечно навстречу ветру, в ту Даль, открывшуюся мне на дорогах Волшебных Гор и продолжающую присутствовать здесь, в мире человеческого бытия. Но как сохранить устойчивыми такие высокие состояния здесь, в городской жизни, где человек неизбежно вовлечён в разную деятельность и совсем другой ритм существования, не похожий на природные ритмы тех гор?
Я вспомнил строки из стихотворения Богдана Антонича
Щоденний клопiт - i щоночi вiчнi зорi; життя, що найтруднiше iз усiх мистецтв...
В городском образе жизни должно быть найдено какая-то опора для моего духа, как вечные звезды - "вiчнi зорi", - или это настроение на ночной улице; метафизическое основание, общее с миром Волшебных Гор и неподвластное "дневным заботам" и повседневным проблемам; точка соприкосновения с трансцендентными первоначалами бытия. А главное - я чувствовал, что ветер силы, пронёсший меня и через прошлые годы странствий, и через это лето, подарил мне власть над моей жизнью. Мне казалось, что сейчас возможно всё - главное захотеть, и тогда весь мир будет идти мне навстречу, осуществляя любые желания.
Путешествие в голубую даль
На следующий день выпал снег и началась зима. Её начало было холодным, особенно сильные морозы были в конце декабря. Мы с Мариной встречали Новый год на Андреевском спуске. Там только что открыли одно из первых кафе, стилизованное под старинный дом, в котором даже была печь. Играла музыка, мы пили греческое вино "Loel", в печи с гудением горел газ, напоминая о печи в сельской хате, а на улице было -26 и в небе мерцали яркие звёзды.
Я уже начал работу над "Йога-сутрами" после того как знакомый Волохана, некто Сережа Герук, принес мне санскритский текст. Патанджали, автор "Сутр", жил две тысячи лет назад и писал необычайно лаконично, поэтому его трактат и оставляет такой широкий простор для толкований. Но скоро я понял его основную мысль, бывшую уже в самых первых словах: "Йога - читта вритти ниродха", т.е. "Йога - это устранение волн с поверхности сознания" с помощью отрешённости от всего.
После этого сознание становится прозрачным и подобным зеркальной поверхности воды, в которой весь мир отражается таким, как он есть, не искаженный рябью волн; однако при этом отражение не изменяет самой зеркальной поверхности воды.
В какой-то момент я соотнёс этот образ "озера Читты" - "зеркально гладкого озера сознания" - со знакомыми мне состояниями, и тогда понятным стало всё остальное.
Работа над "Йога-сутрами" отнимала много времени, но и вдохновляла. Днем я выходил на несколько часов на прогулку по зимнему городу, а потом снова погружался в санскритские словари.
А в начале 1987 года часто бывала морозная солнечная погода, и тогда над городом раскидывался куполом свод синего неба, прозрачного, как "озеро Читты" и зовущего в голубую даль. К началу февраля я почти завершил работу и достиг того, что хотел. Я понял, "что это было"; понял, что означали те мгновения в полдень под палящим солнцем или в час зари, когда я лежал на вершине Бабиной горы и чувствовал, как мое "я" исчезает, становясь частью чего-то далекого и безбрежного - всё во мне и я во всём.
Конечно, я не хочу сказать, что "Йога-сутры" - это трактат, в котором содержатся ответы на все вопросы о Пути. Точно так же я не могу сказать, что полностью отождествлял себя с йогой. Когда я ходил по ярам в поисках точек пересечения невидимых "линий силы", мне были близки миры Карлоса Кастанеды. Когда экспериментировал с различными субстанциями, расширяющими сознание, я чувствовал себя таким же исследователем запредельных пространства, как Джон Лилли. Когда держал в объятьях женщину, мне казалось что я последователь кашмирских тантристов. Когда смотрел на иконы Андрея Рублева, я чувствовал себя христианским отшельником с горы Афон. Когда медленно шёл босыми ногами по мокрой от росы траве, я был частью мира дзэн. Однако многие мгновения высочайшего экстаза и погружения в запредельное я связывал в те годы именно с йогой. На самом деле, конечно же, я не был ни тем, ни этим - всегда, на протяжении всех жизней, всех веков и всех эонов я оставался только самим собой.
Однажды в начале февраля я встретил в библиотеке Академии наук Диброву, с которым я последний раз виделся в летом 1984 года на горе Маркiв Шпиль.
- Ну що, дядьку, - спросил Владимир в свойственной ему прикольно-стёбной манере, - пiдемо на лижах в Монастирець, через Днiпро з Переяслава?
Намерения его оказались вполне серьезными - а он с Кисой уже путешествовал когда-то на лыжах по льду из Канева во Ржищев - и вскоре мы с Дибровой и Максом приехали рано утром в Переяслав, правда без лыж, и возле насосной станции вышли на лед замерзшего водохранилища.
