- Ее звали Светой. Не помнишь? Я сознался, что Свету не помню. Но в целом они смотре-лись и были ну почти как... Как "маленькие лебеди"...
- Да ты должен был запомнить! - сказал Серега, постаравшись не заметить упоминание о лебедях. - Она сидела от тебя по левую руку... - и добавил со смешком: - От нее-то и сбежали!
- Сбежали... На Байкал? - спросил я.
- С Байкала тоже.
Далее рассказ зашел о самой свадьбе, которую сыграли по всем правилам, одарив молодых и цветами и стихами. И в спальню, как водится, проводили, и...
- Ну к чему такие подробности? - запротестовал вдруг Петя. - Сами-то мы были не очень...
- Не очень - что?
- Не очень - кто, - поправил он. - Не очень были мужчинами.
- Ну, ты преувеличиваешь, - вяло возразил Андрей. - Смылись. Правда. Но ведь и дела были... На Байкале.
Оставив новобрачную в номере, пока она спала и видела золотые сны, на зорьке, крадучись, поэты удрали на Байкал, и молодожен Серега тоже. Любовь его к этому времени поостыла. А бегать от женщин он, сдается, привык.
Через день получили от молодой жены Светы телеграмму, что она едет к ним на Байкал и просит дождаться ее в Слюдянке. Недолго раздумывая, поэты рванули в Усть-Баргузин. Новобрач-ная их догнала, застав в гостинице. Но пока объяснялась с дежурной, они махнули через окошко на пристань, благо у причала стоял рейсовый теплоход "Комсомолец"...
Света помахала им ручкой с причала и направилась к знакомым геологам, подсев на вертолет, который направлялся в верховье Байкала. Но, видимо, не рассчитала: пока добиралась от геологов на попутном вездеходе до Верхнего Ангарска, дав по рации знать в поселковый совет, чтоб поэты ее ждали, последние немедля вернулись на теплоход, который заночевал в Ангарске, и уплыли в Листвянку, а оттуда в Иркутск.
В иркутской гостинице она их таки настигла. Дежурная торжественно объявила Сереге, что к нему приехала жена и ждет его в номере.
- Жена? - переспросил он почему-то охрипшим голосом. - Это какая?
- А у вас их что, много? - удивилась дежурная. - Ну, значит, та, что половчее других...
Бедный Серега аж зарыдал от горя... Он так соскучился по Москве, по москвичкам, по ресторану в Доме писателей... Хочет туда лететь!
При упоминании о ресторане друзья немедля поддержали его.
Ну и далее: самолет, такси, Дом, ресторан...
- И чемодан, - добавил без улыбки Петя.
- Это и правда неожиданность. - Я с сочувствием посмотрел на Серегу. Он снял очки, на глазах его были слезы.
- И как это я... - всхлипнул, шмыгнув носом. - Ума не приложу... Но она мне правда понравилась...
- Великолепная девчонка, - подтвердил Андрей. - Выпьем за нее?
- А если она в Москву нагрянет? Великолепная ваша... - поинтересовался я и посмотрел на чемодан. И вслед за мной все посмотрели на чемодан.
Серега вздрогнул, слезы у него мгновенно просохли.
- Нет, - сказал он, заикаясь. - Не может приехать. Не должна... И зачем?
- Как - зачем? Ты муж? Или не муж?
- Не знаю, - бормотал Серега.
- Но ты хоть написал ей?
- Я потом, - пообещал Сергей. И, подумав, добавил: - Когда успокоюсь.
- Хочешь, я напишу, - предложил Петя. Теперь все смотрели на Петю, он невозмутимо уплетал картошку, сочно похрустывая гурийской капусткой.
- М-да, - промычал Андрей. - А такая была любовь! - Мне показалось, что он ерничает.
- А у поэта не бывает "не такой любви", - парировал Серега.
- После которой остается лишь чемоданчик... - съязвил Петя, подцепив на вилку масля-нистый бочок селедочки.
- Ну ладно вам! - завопил Серега. - Разве я один... Играл... В свадьбу?
Так странно оговорился.
- Ты прав, старик, мы все играли, - качнул могучим плечом Андрей и шумно вздохнул. - И Петя тоже прав, предлагая вернуться к закуске...
Андрей слишком старательно разливал водку по рюмкам, потом окинул глазом стол, подвинул к себе картошку, масло и, вдруг решившись, выдохнул:
- За "маленьких лебедей", что ли?!
Пока друзья-поэты пируют, хочу отвлечься и попытаться понять, что же произошло.
Конечно, не за столиком, это я потом додумал.
Мне вовсе не хочется, чтобы все тут рассказанное (и кое-что нерассказанное) выглядело как издевательство столичных сытых мальчиков над бедной провинциальной девушкой.
Тем более что история на этом не кончается. Верней предположить иное, что в пылу праздника, когда блистательно сошлись воедино молодость, вино и стихи, Серега и взаправду влюбился.
Тогда можно как-то объяснить (и даже оправдать) поведение почти незнакомой мне Светы, которая не смогла противостоять напору и решилась в одночасье круто изменить судьбу.
Признаемся, а разве мы в какие-то минуты, не самые лучшие, не ждем чуда, которое бы перевернуло нашу жизнь?
Спустя полгода встретил я Андрея и узнал финал истории, который при всей нашей фантазии трудно вообразить. Света, покинутая в первую брачную ночь, приехала-таки в Москву в поисках своего непутевого мужа. А Серега трусливо удрал на дачу и там отсиживался, пока самый добропорядочный из всех троих, Петя; опекал ее. И, опекая, влюбился. Разумеется, с согласия Сереги, - хотя, если подумать, при чем тут он, - Петя и вступил с ней в настоящий брак. Концовка получилась совсем в духе американских киномелодрам... Но концовка ли...
Знаю, что прожили они счастливо лет десять, пока Светлана в тридцать своих лет не умерла от порока сердца. У Пети на руках остался ребенок, девочка, ее воспитанию он посвятил свою жизнь.
Сейчас, когда я рассказываю эту историю, ребенок вырос, а сам Петя изрядно поседел, хотя выглядит бодро и пишет оптимистические стихи. Только не о любви. Иногда я встречаю его в нашем писательском клубе. Но всех троих вместе не видел ни разу.
Здороваясь с Петей, я спрашиваю о дочке, о делах. Разговариваем о чем угодно, только не о прошлом. И все равно, я замечаю, как темнеют его глаза. Как Байкал в грозу. Прямо-таки ощу-щаю, как накапливается в них тоскливая тяжесть. Мы торопливо прощаемся. Но я еще успеваю глянуть ему вслед и подумать о том времени, когда были мы молоды. И резвы. Так беспечно резвы, что казались почти счастливыми...
Где же это все? И отчего тоскливо сжимается сердце, когда сознаешь вдруг, что никаких неожиданностей в жизни уже не будет; Петя оглядывается и тоже смотрит мне вслед.
Наверху что-то громыхнуло. Я решил было, что это опять коты, но тут же услышал громкий шепот и звук поцелуя.
Задрав голову вверх, до ломоты в шее, окликнул, но не громко:
- Эй, там! Кто-нибудь меня слышит?
Наверху замолчали, а потом раздался женский негромкий смех и всякие "охи" и "ахи", говорящие о том, что там происходило самое что ни на есть любовное действие.
- Эй! Лю-ди! - крикнул я сильнее. - Вы - люди или... Не люди?
Никакого отклика на мой призыв не последовало. Там наверху шла своя ночная жизнь. Мое появление ни в чьи планы не входило.
А значит, меня как бы и не было.
От подступившей обиды завопил во все горло, мой крик разбудил бы мертвого.
- Эй-черт-бы-вас-побрал! Трахайтесь себе на здоровье... Сколько влезет... Но помогите же! Человек пропадает! - И повторил по слогам: Че-ло-век про-па-да-ет!
Шум наверху стих, но вскоре возобновился, и стало даже слышней, я отчетливо различал, как всхлипывает от сладкой страсти женщина и бормочет, бормочет слова любви, понятные только им двоим.
- Это неприлично, - проговорил я, но уже самому себе. - Это несправедливо и беззакон-но. Сидеть тут в железной клетке, да еще слушать, как они там...
И топнул с силой ногой. Но этих двоих ничего не интересовало. Кроме, конечно, их самих. Любовь грохотала по всем этажам, и никому от этого, кроме меня, не было плохо. Чтобы не слышать, я стал напевать какую-то песенку, но все равно эти, наверху, были громче меня.
- А все-таки любовь должна быть поскромней, - безнадежно решил я, обращаясь к нарисованной девице. - "Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне..." Так я запомнил с юности. А может, любовь - это как раз и вздохи, и прогулки? И вот так...
Я присел на пол и песенкой постарался заглушить звуки...
...Был взгляд рыбачки светел...
И, как Байкал, глубок...
В лифте голос звучит глухо. А о "култукском ветерке" только в подвале с крысами и вспоминать. Но кстати... Кстати! Там на Байкале была еще встреча с Мироновым... Но где он, среди моих дружков-застольников... Вглядываюсь в память...
БАЙКАЛ ЧЕРЕЗ ПОЛ СЛЫХАТЬ
(Мироновы)
К Миронову я зашел потолковать о жизни. Зашел домой, но не застал. "Он на пристани, - сказали. - Да вы его узнаете, длинный да сутулый... Его тут все знают".
И правда, Сергей Афанасьевич - человек видный издалека: в белой рубахе, худощавый, жилистый. Он стоял у воды и глядел на Байкал.
Я встречал таких людей, живущих близ воды, они по-особенному к ней относятся.
Знакомый мужичишка на Селигере сядет на берегу и смотрит. Часами. Спрашиваю: "Смот-ришь?" - "Смотрю". - "Ну и чего высмотрел?" - "А ничего. Просто смотрю... Ведь красиво?"
Сергей Афанасьевич, будто меня и ждал, по-свойски протянул руку:
