Жаклин ушла. Я опять остался один на один со своими мыслями. Сидел и думал, зачем мне выпала такая доля - возглавлять народ. Нет, пока возглавляешь, все нормально. Но приходит срок... А тут еще мой попугай прилетел из леса, сел на плечо и начал: "Бедный, бедный Валера! Говорил же тебе, что политика до добра не доведет - в тюрьму посадят или из-за угла прибьют. И нужна была тебе эта власть?" Это попугай мне. А я ему говорю: "Ты прав. Но я могу сказать даже больше: и на хрен не нужна - я из народа. Разве я хотел? Так получилось. Я хотел жить в хижине как простой туземец, ничем не выделяться, а меня взяли и выбрали. Избранничество, брат, это такая вещь..."
Попугай обозвал меня нехорошим словом и улетел. А я, пока Жаклин не позвала обедать, еще немного подумал - по национальному вопросу. Жаклин сама часто допытывается у меня, из какой страны я прибыл на остров, но я не говорю - черт его знает, а вдруг это военная тайна? И вообще, если трезво прикинуть, никто не знает, к какой нации он принадлежит. Точно знают про свою национальность только англичане. Они никогда ни под кем не были, их только бомбили немцы. А тут то монголы, то турки, то псы-рыцари. В одном двадцатом веке - две германские оккупации. А солдат всегда солдат, хоть бы и советский, где-нибудь в Берлине, а баба всегда есть баба, хоть и в оккупации - не всегда ждет, когда вернутся "наши".
Что касается меня, то я хоть и родился после войны, своего отца никогда не видел, а мама видела один раз... Когда я, после этого, родился, записали на маму.
А что касается Жаклин... Она в общем-то неплохая женщина - и приготовит, и пострижет, постирает мою закаканную набедренную повязку... Геморрой, сволочь, удел всякого философа. Но полного понимания между нами нет, она не всегда меня понимает, особенно когда я рассказываю ей, что на родине, где жил раньше, у меня есть жена, красивая женщина, которую я очень любил. А она мне только временная сожительница, придет корабль, и я уплыву. Бывает, что и плачет. Но что же делать, раз так получилось. Все зависит не от нас. Зря я ей сказал про Мэри... Зачем? Может, и не было никакой Мэри, чистой-непорочной, только мечта. Ничего не было. Были одни...
Если когда-нибудь вернусь - на родину, - напишу книжку для детей: "Как бывший пионер Валера Кравцов жил на необитаемом острове". Ничего не поделаешь, придется приврать: не могу же я написать для детей, как жил - на обитаемом, слишком много натурализма. По-моему, Робинзон Крузо тоже жил на обитаемом, но он хорошо понимал, что для детей можно, а чего нельзя. На острове не было ни одной женщины, это понятно, но Робинзон даже ни разу не подумал о них за все двадцать или сколько там, не помню, лет. Я еще в четвертом классе обратил на это внимание; только - Провидение, Провидение... Воспитывался в набожной семье. А я жил совсем в другое время. Когда меня принимали в пионеры, мы с моим другом Яшкой, сыном хирургической медсестры, после церемонии повязывания галстуков и вручения пионерских значков уединились за школьной уборной на тридцать посадочных мест и торжественно поклялись, что больше никогда не будем ругаться матом, курить "чинарики" и, конечно же, не будем заглядывать из-под парты под юбку Анне Митрофановне, интересуясь, какие сегодня на ней панталоны. У нее были все разных цветов. Но иногда, в мае, в конце учебного года, когда уже стояла настоящая летняя жара, она приходила без панталон, чтобы хоть немного продувало. Мы с Яшкой и смотрели... А телевизоры в Херсонской области тогда были только в красных уголках и у зажиточной элиты. Но что тогда показывали? Вести с полей.
Что-то меня потянуло на воспоминания, все чаще и чаще вспоминаю, как мама давала мне десять копеек на кино и десять на мороженое, и какой я был счастливый. И какие все были счастливые вокруг меня. Это симптом: наступил заключительный период, еще не размягчение мозгов, но уже воспринимаешь действительность неадекватно. В этот период, чтобы сохранить мозги, лучше всего уйти от дел, жить скромно, полностью отдавшись созерцанию: ловить рыбу, часами созерцая поплавок, или собирать в лесу грибы. И я бы так и сделал, я не держусь за власть, если бы всякие придурки не грозились: скоро ты за все ответишь. Ага, буду сидеть по шею в смоле и лизать раскаленную сковородку... Но за что за все? Я не ангел. Если бы Бог хотел, он создал бы меня ангелом, а не летчиком палубной авиации. Значит, такой я ему больше нравлюсь. А они все равно кричат: мы в тебе ошиблись! Мы ошиблись! Не оправдал надежд! Не сделал того, не сделал другого, не просыхал... Но разве я собирался что-то делать? По-моему, меня принимают за кого-то другого. При чем тут я? Я летел на самолете, самолет стал падать, и я катапультировался. Вот и все. А вы...
Черт их знает, может, и ошиблись. Но странная логика: ошиблись они, а отвечать должен я? Вот идиоты.
4. Народ мой
Но как бы там ни было, мне повезло с народом, доставшимся мне в управление. Не говоря уже о климате, в который я попал. Бывает, правда, жарковато, но в набедренной повязке ничего, а сплю я вообще голый. Мутит воду и возбуждает страсти, в основном, элита: сместишь кого с хлебной должности сразу в оппозицию, я для него уже говно. Говорю: сам ты! Чего же ты тогда со мной пил? Должна же быть ротация в верхних эшелонах? Должна. Раньше вообще расстреливали - наркомов, маршалов, - чтобы не было оппозиции. В этом что-то есть. Простые люди это понимают и потому всегда более лояльны к верховной личности, чем элита. Элита, когда уйдешь, скажет: и хрен с ним, нам никогда не был близок его образ мыслей. Это еще самое лучшее, что скажет. А то обгадят не узнаешь себя, таким изобразят монстром. А народ, когда уйдешь, будет долго вспоминать, какая вкусная колбаса при тебе была, "любительская" и "докторская", какие невинные девушки маршировали строем, какие жизнерадостные песни пели. А то, что при тебе кому-то отрезали уши, забудут или скажут: так ему и надо, рыжему, он думал - самый умный. Иногда думаешь: а не был ли я слишком либерален, поддавшись господствующим настроениям? Эти настроения... Может, надо было еще кое-кому отрезать, а не одному ирландцу, чтобы не гавкали - я им, видите ли, не наладил производство мануфактуры, народ как ходил голый, так и ходит. Будто он до меня ходил во всем импортном! Зато я не загрязнял атмосферу дымом фабрик и заводов.
Народ хороший. Мало того, что все свободно владеют английским, почти каждый день моют ноги перед сном, воинственны, хотя никогда ни с кем не воевали, так, иногда набьют друг другу морду, но на другой день помирятся, так они еще - не пьют! Я первое время, когда открыл ручей со спиртом, малость побаивался: сопьются, а мне потом отвечай. Другие бы народы, чукчи или нивхи... Но этот сам по себе веселый и жизнерадостный. Могут целый день купаться или валяться на траве, предаваясь безделью, просто так смотреть на плывущие в небе облака, и никому в голову не придет пойти и для разнообразия выпить - в какой-нибудь "Голубой Дунай". Чего не скажешь об элите. Эта попивает. В пьяном виде матерится и предается оргиям. Дошло уже до того, что Минька с Бертраном воруют у меня спирт, вместо того чтобы самим сбегать. Говорю: да что вам - трудно? До ручья меньше километра. Никакой очереди, никаких талонов. Я бы эту элиту разогнал, но без привилегированных слоев тоже нельзя, с кем-то время от времени выпить и поговорить о жизни надо. Иногда хожу в народ, но о чем можно говорить с этими детьми - что они о жизни знают? И политика им до одного места: кто пришел на ту или иную должность, кто ушел, где взять инвестиции...
Бывает даже, предложишь какому-нибудь проходящему мимо усадьбы туземцу слабенький коктейль - я на лавочке сижу, смотрю на дорогу, - так нет, качает головой: ноу, сэр, не употребляем, нам это без надобности. Не хочешь? говорю. Так чего же ты хочешь?! Грызет яблоко или грушу и смотрит на тебя, как на идиота. А потом запустит огрызком в небо или в пробегающую мимо курицу или кошку и доволен. Я этого долго не мог понять, хотя ведь и сам когда-то был равнодушен к спиртному, но это было давно... Изо дня в день наблюдая жизнь этого своеобразного народа, я наконец понял - в чем дело.
Дело в том, наверное, что другие народы пьют потому, что, как только станут взрослыми, обречены на постоянный труд, с утра до вечера. Особенно земледельцы. Чтобы прокормить себя, земледелец должен неустанно пахать, сеять, жать и молотить, удобрять землю. Он должен получать избыток урожая, чтобы кроме себя содержать скотину (в качестве тягла и мясо-молочной пищи), а также чтобы кормить военнослужащих, элиту и рабочий класс, который производит для земледельца сельскохозяйственный инвентарь. Это общеизвестно. Но кому до этого есть дело: земледелие, которое всех кормит, самое неуважаемое занятие на свете. Проституткой быть почетней - и деньги всегда есть, и по телевизору покажут. Разозленный такой несправедливостью, усталый земледелец приходит вечером домой и напивается. Утром похмелится и - опять на работу. И то в пьяном виде попадет под трактор, то свалится в силосную яму. Сплошные стрессы. А мои туземцы не пьют, потому что они по-настоящему не работают. Какие им снимать стрессы? Два-три хлебных дерева у самого порога хижины почти не требуют ухода и плодоносят каждый год. Не надо думать о прошлом и будущем: прошлого у туземцев, как и у детей, нет, по крайней мере оно, ввиду отсутствия письменности, не зафиксировано ни в каких анкетах - было-не было? - а будущее материально хорошо обеспечено. Возле каждой хижины пасется пара упитанных свиней и гуляет стая кур. И в огороде все растет, знай сорняки дергай. А устал - бросил огород полоть или собирать яблоки, пошел поел, а потом, в самое горячее время дня, когда солнце печет так, что нельзя ступить на землю босой ногой, залез в какой-нибудь бурьян выше головы и спи сколько захочешь. Секс доступен... Никто не боится СПИДа - остров не посещают иностранцы.
