Медведь был громадный, не чета нашему незабвенному Мишке, с которым Груздев разве что не целовался, и Николаич перевел станцию на осадное положение. Стрелять медведя без крайней необходимости он категорически запретил (штраф семьсот рублей), но по лагерю велел ходить с оружием и быть начеку. Случай редчайший: такие широты медведи обходят стороной, сытно пообедать здесь проблема, ведь не на каждом шагу встречается Валя Горемыкин; значит, сделал вывод Николаич, между станцией и Шпицбергеном, откуда, наверное, прибыл высокий гость, ледяные поля не сплошные и имеется множество разводий, в которых он добывает нерпу. Ну, а нерпа здесь обитает - одну мы видели даже в приполюсном районе.
Хотя по лаю собак всегда можно было определить, где находится медведь, приходилось соблюдать крайнюю осторожность: насколько он голоден, мы не знали, а к утверждениям, что медведи никогда не нападают на человека, полярники относятся более чем скептически. Такие случаи имели место - с Николаичем, к примеру, дважды и один раз с Рахмановым: когда желудок у медведя недели две пустует, вряд ли он станет разбираться, какого рода съестные припасы попадаются на его пути: малограмотная нерпа или научный сотрудник с кандидатским дипломом. Острить-то мы острили, даже инструкцию в кают-компании вывесили: "1. Помни, что медведя нужно бить влет! 2. Пять патронов в медведя, последний в себя! 3. Если медведь не сдается, от него убегают!" - но вздохнули с облегчением лишь тогда, когда от него откупились.
Произошло это так. Всю ночь медведь шастал в торосах, а утром, махнув рукой на сходящих с ума собак, сорвал палатку, где хранились последние полтора мешка мороженой рыбы, и, урча, стал заталкивать ее в пасть. Мы открыли пальбу ракетами, стреляли из карабинов в воздух, и когда медведю этот фейерверк надоел, он прихватил мешок с рыбой под мышку и помчался в торосы. Вне себя от ярости Валя влепил ракету ему в спину, но медведь так и удрал, не расписавшись за довольствие и оставив лишь отпечатки лап, каковые мы посоветовали Вале снять и переслать в уголовный розыск.
Ну, а самое главное событие - Белов сбросил почту! Полосу расчистить после пурги мы не успели, сесть ЛИ-2 было некуда, но от одного лишь вида самолета дрогнули наши сердца. Я бы никогда раньше не подумал, что у отдаленного рева моторов может быть запах! Хотите верьте, хотите нет, но когда над нами пронесся самолет, запахло домом: пусть обман чувств, наваждение и чертовщина, но Веня клялся и божился, что в этот момент ощутимо почувствовал запах свежего пива, а я с ним не спорил, потому что на меня самого дохнуло живой зеленью и чем-то еще, что на Льдине нам могло только сниться.
Я получил пять писем: Нина, по старому нашему уговору, пишет раз в месяц и присылает скопом с оказией. Есть невероятное наслаждение в том, чтобы читать их по порядку, медленно и со вкусом, вскрывая конверт за конвертом и, вживаясь в семейную летопись: письма были посвящены главным образом Сашке, к каждому прилагались его фотография и перечень подвигов. Чудо!
Последние месяцы я весьма тактично вкрапливал в каждую свою радиограмму намеки по адресу Махно: какой он чистоплотный, умный, ласковый и храбрый (в жизни не видывал такого отъявленного труса), и как благотворно влияет собака на воспитание ребенка. Моя диверсия, однако, успеха не имела: Нина с присущей ей деликатностью напомнила, что коридор у нас крохотный и спать вместе с Махно мне там будет не очень удобно, а другого варианта она, к сожалению, не видит. Но я не очень огорчился, Махно возьмет с собой Веня - это наш запасной вариант.
В эту ночь кают-компания превратилась в проходной двор: одни приходят, другие уходят спать, опять возвращаются - какое там, разве заснешь, когда завтра лететь домой!
Растревожился народ,
Водки нет, так кофе пьет,
Ждет, когда же самолет
Лыжами скользнет на лед
И поднимет в небо сине.
Там-там-там!
К Нине, Оле, Вере, Зине
Там-там-там!
импровизирует под гитару Веня.
Я ведь, братцы, не медведь!
Я хочу ласкать и петь!
Снег, пургу, мороз, торосы
К черту позабыть!
И твои густые косы,
Всю тебя любить!
- В-веня, д-давай ту, - заикаясь, осипшим голосом просит Горемыкин, - про з-зеленоглазую, к-которая ждет.
Валю без смеха слушать невозможно.
- Расскажите, товарищ повар, какие чувства вы испытывали, когда тот грубиян нарушил ваше уединение? - вытаскивая блокнот и изображая из себя репортера, спрашивает Кузьмин.
- Пошел вон, хам! Не видишь, читаю! - подсказывает Осокин.
- В-всех б-без компота оставлю! - грозит Горемыкин. - М-мерзавцы!
Входит Кирюшкин и с глубоким подозрением смотрит на Веню, который делает честнейшие глаза.
- Твоя работа?
- Какая, дядь Вася? - наивным голосом спрашивает Веня. Часа два назад он извлек из знаменитого дяди-Васиного сундучка половину инструментов и сунул вместо них ржавую десятикилограммовую втулку.
- Сукин ты сын, паря, - благодушно говорит Кирюшкин, наливая себе кофе и присаживаясь. - Опыта у тебя мало, не так сработал. Мы, бывало, сюрприз в чемодан отзимовавшему товарищу подкладывали за пять минут до посадки, да сами его вещи в самолет вносили, чтоб по тяжести не догадался и не проверил. Мне, помню, таким манером здоровый камень на добрую память упаковали, чуть не надорвался, когда сундук из самолета, вытаскивал.
- Спасибо за совет, дядь Вася, - проникновенно благодарит Веня.
- Смотри, паря, прибью! - обещает Кирюшкин.
- Вам хорошо, - завистливо вздыхает Кузьмин, - есть что паковать, а наши вещички ищи теперь в бюро находок у Нептуна.
Груздев, Непомнящий, Осокин и Рахманов грустно кивают. Они бездомные, христарадничают - живут на подаяниях, у них даже своих зубных щеток не осталось.
- Эт-то т-тебе хорошо, - мстительно говорит Горемыкин, - т-тебе много не надо, од-ни штаны на двоих!
Эта история обещает стать фольклорной; месяц назад, когда станцию последний раз ломало, Кузьмин и Груздев в полной темноте вскочили с нар одеваться и сунули каждый по ноге в одни и те же брюки. Домик накренился - под ним прошла трещина, вокруг грохочет, ничего невозможно понять светопреставление! Пока разобрались, от страха чуть богу души не отдали!
- Самолет!
Раздетые, мы выбегаем из кают-компании. Никакого самолета нет, ревет дизель. Кузьмин смеется: это он нас разыграл за напоминание об истории с брюками. Его беззлобно ругают - в такой обстановке разыграть нас ничего не стоит. Чтобы это понять, достаточно посмотреть, как Груздев и Рахманов играют в шахматы. Лучшие на станции специалисты по молниеносной игре, они сейчас невыносимо долго размышляют над каждым ходом, обвиняют друг друга в тугодумии, злятся, и ("Ленский пешкою ладью берет в рассеяньи свою") - Груздев чужим ферзем объявляет Рахманову мат! Что ж, все это знакомо и не раз пережито: в последний, быть может, день зимовки от полярника нельзя многого требовать, здесь, в кают-компании, только бренная его телесная оболочка, а душа и мысли ох, как далеко. Я сам ни о чем путном не могу думать: устрой мне сейчас элементарный экзамен, вели изложить методику извлечения занозы из пальца - я позорно провалюсь. Сейчас большинство из нас не повторило бы в уме таблицу умножения.
Из радиорубки звонит Костя, ругает последними словами Рахманова: Белов требует погоду!
- Музыка! - Веня блаженно закатывает глаза и - речитативом: - Белов требует погоду!
Кирюшкин смотрит на часы.
- Иди Дугина меняй... артист!
- Праздной публике - мое почтение!
Веня берет разухабистый аккорд, вешает гитару на стену и уходит, но тут же вваливается обратно, держась за живот. Следом с двумя чемоданами и рюкзаком входит заспанный, но сияющий Шурик.
- Я готов! - докладывает он.
- Держите меня! - скулит Веня, валясь на пол и стуча по нему ногами.
Мы ничего не понимаем.
- К чему готов, Шурик? - ласково, как больного, спрашивает Груздев.
- Так ведь объявили посадку! - удивляется Шурик и, оглушенный общим хохотом, ошалело и с недоверием оглядывается. - Ой, неужели мне присни-и-лось?
Тут слышится хлопок - будто кто-то под ухом ударил в ладоши. Мы выбегаем из кают-компании.
- Слезай, братва, приехали!
Поперек бывшего разводья, нашей взлетно-посадочной полосы, расходилась широкая трещина.
СЕМЕНОВ - СВЕШНИКОВУ
"В 04:40 расположении станции начались подвижки льда тчк Результате торошения разрушены основной аэродром медпункт кают-компания утонул трактор тчк Ходе спасательных работ получили травмы Груздев перелом ребра Осокин вывих плеча тчк Покидаем станцию выходим запасному аэродрому куда вылетели ЛИ-2 Белов Крутилин тчк Торосы подступили радиостанции связь прекращаю тчк Семенов". ЧУТЬ ПОВЕРНУТЬ ГОЛОВУ
Люди спали. Семенов только-только загасил спиртовку, и в гроте было тепло. Тоскливо, по-волчьи, выла пурга, снег забивал щели в стенке, сложенной из, кусков льда, и Семенов каждые несколько минут прочищал веслом отдушину для прохода воздуха - главная забота дежурного. Он был доволен и своими ребятами и временным своим убежищем. Полдела сделано, пусть отдохнут, пока пурга. А там видно будет. Томилин и Филатов как сидели на мешке, так и уснули, прижавшись друг к дружке, а Бармин - тот свернулся калачиком на брезенте у их ног, голова на филатовских унтах. Не будить - проспят сутки, но будить придется. Вряд ли ты будешь шутить, когда я тебя подниму, беззлобно подумал Семенов. Эх, ты, остряк. "Как красиво! - пропел, оглядывая крохотный грот с нависшей над головой глыбой льда. - Если завалит, отличный склеп получится!". Шутка Семенову не понравилась, он не любил, когда в опасной ситуации вспоминали про смерть, даже в шутливой форме. Смерть не надо дразнить, лучше оставить ее в покое. Тем более, начнись снова подвижки льда - и Саша того и гляди не успеет осознать, каким провидцем он оказался...
