– И всё это – свободно вслух?
– Совершенно! Сейчас говорят – всё, что хотят.
Все те же скудные хвойные стволики в снегах – и вдруг оскалится гранитный валун.
Как будто и легче стало в движении. Наверное, в этом всё дело – требовалось движение.
А нет. Та вчерашняя посасывающая пустота – всё же осталась в нём.
Неловкость между ними как будто разрядилась. Он снова любовался её поводимой головкой и выражением строгой рассудительности, которое очень шло к ней. Но странно звучал их разговор – как знакомые встретились в вагоне. Куда делась их обоюдная слитная радость?
А – что было перед самым убийством? Эти съезды разгорячённых тыловых героев, безо всякого намерения обсуждать что-нибудь полезное, а только как-нибудь проголосовать уже готовую ядовитую резолюцию – и распустить её по всей России тучами прокламаций. И даже если не проголосуют – всё равно распустить: например, что правительство умышленно ведёт Россию к поражению, чтобы с помощью Германии ликвидировать Манифест 17 октября! Всеобщая жажда успеть прослыть либеральными охватила и дворянство, на дворянских съездах тоже злобствование: «постыдный режим», это считается нормальным определением российского государства. И нет сильного весомого голоса, который бы прогремел: да остановитесь вы! нельзя же так лгать!
Голубая фуражка начальника станции. Вошли молочницы с вёдрами.
До сих пор не замечали, не слышали людей. А тут открылись их уши. И в вагоне, уже изрядно наполненном, они различили разговоры о каких-то питерских волнениях: о разбитых магазинах, остановленных трамваях.
Воротынцев насторожился, но Ольда отмахнулась:
– И такое бывает, в феврале уже было, и на Петербургской стороне.
Но затем они разборчиво услышали, что сегодня – трамваи вообще нигде не ходят.
Вот так так, значит, и конка от Ланской к Строганову мосту тоже, наверное, не ходит? Тогда нельзя сходить на Ланской, как думали, – а ехать до Финляндского.
Какой-то мещанин позади них рассказывал, что вчера вечером подле вокзала сунулся в переулок – а там в полной темноте, без огней, без звука стоит спешенный казачий отряд, затаился, пики составлены, только лошади тихо фырчат. Затаились – и ждут.
Вот как? Значит, дело серьёзное. И вот когда Георгий выбранил себя: зачем они поспешили? Как хорошо там было вдвоём! Какая это в жизни редкость, и что за характер проклятый – всё отбрасывать и всё вперёд куда-то?
Виновато погладил запястье Ольды, за перчаткой.
Она печально улыбнулась.
Фрагменты утра в Петрограде.* * *
С утра на петроградские линии вышло мало трамваев – и вскоре все ушли или остановились без ручек.
Утренние газеты вышли не все. На Петербургской стороне человек 800 подошло к государственной типографии, чтобы сорвать рабочих, – но были рассеяны пешими и конными городовыми.
* * *
День рассвёл с восемью градусами мороза, безветренный, с лёгким снежком.
Улицы все были хорошо убраны, дворники работали усердно, как всегда.
Сенная площадь изобиловала продуктами всех видов, дешёвыми колбасами.
На уличных стенах появилось новое объявление генерала Хабалова: чтоб работы на заводах возобновились со вторника 28 февраля (воскресенье и понедельник давались для осадки). О демонстрациях и уличных безпорядках, избиениях полиции – ничего не поминалось.
* * *
Близ девяти часов утра рабочие Обуховского завода на Невской стороне, прекратив работу, тысяч пятнадцать, вышли на улицу – и с пением революционных песен и одним красным флагом двинулись в сторону города, по пути снимая с работы карточную фабрику, фарфоровый завод. На проспекте Михаила Архангела толпа была встречена нарядами конной полиции и рассеяна – уговорами, а там нагайками и ударами шашек плашмя.
* * *
А полиция, подчинённая теперь воинским частям, телефонно докладывала им дислокацию, какие заводы забастовали, где какой непорядок. Многие офицеры и названий тех не знали.
* * *
По Косой линии Васильевского острова шёл городовой с двумя подручными дворниками. Толпа рабочих решила, что он ведёт арестованных, – накинулись, отняли шашку, ею же покрестили до крови, зубы выбили.
* * *
На Выборгской стороне среди бастующего многолюдья – кой-где митинги. Вот поднялся оратор, по одежде – рабочий, но по языку – с привычкой выступать:
– Довольно нас эксплуатировали! Долой их всех! – жандармов! полицию! фабрикантов! правительство! Война для нас гибель, а для буржуазии выгода! Довольно лили нашу кровь!
После него поднялась на тумбу нервная девица из аптеки, с пискливым голосом. Сначала её высмеивали, а потом всё больше слушали: заворачивала круто туда же – «долой! долой! долой!».
* * *
Часть толпы пришла снимать Трубочный завод артиллерийского ведомства на Васильевском острове. Многие его мастерские не желали бастовать. У ворот стояла рота запасников лейб-гвардии Финляндского батальона. Из толпы насмехались над её командиром подпоручиком Йоссом, а один слесарь угрожал кулаком к носу. Подпоручик выхватил револьвер и уложил его на месте. И толпа сразу разбежалась. Но задержали реалиста 6-го класса Эмилия Бема, у которого отняли заряженный револьвер казённого образца.
* * *
Воинские караулы стояли близ многих правительственных зданий, у почты, телеграфа. Также – и на Фонтанке у дома, где живёт Протопопов.
Городовые, чаще по двое, стояли в центре на всех обычных уличных постах.
Воинскими частями охранялись мосты, речные переходы с окраин в центр. И ещё кой-где перегораживали, но как? – разомкнутыми цепями на шаг солдат от солдата, и ничему не мешали: публика обходила их, насачивалась с двух сторон, ругалась, кричала – в конце концов всех и пропускали. И сами солдаты об офицере думали: и глупый же приказ. А толпа только уверялась: везде прорываться!
* * *
Гнал санный извозчик с двумя офицерами по Троицкой площади – и на пересечении с Кронверкским, на завороте, угодил полозом в жёлоб трамвайного рельса. Дёрнуло, завизжало железом – застрял.
Соскочил извозчик, вышли и полковник с капитаном.
А от дальней чёрной толпы рабочих к ним двинулись, даже и побежали – полудюжина, опережая остальных.
Что это?
Да и поперёк площади шли туда-сюда разные, тоже чёрные, – и тоже стали стягиваться.
А полиции – нигде не видно.
А уж слышаны рассказы, как ссаживают господ с извозчиков, – и на знакомой площади своего русского города, среди соотечественников, офицеры замялись – в отчуждённости. И капитан положил руку на эфес – хотя разве выдернет?
Но бежали чёрные, как на игру, весело:
– Что, господа офицеры? Или площадь узка?
– Что ж ты, дурак, зевло распахнул?
Дружно схватились, вытолкнули.
И на чай не взяли.
* * *
Между тем на Невском толпы набирались и бродили – частью рабочие с окраин, а много своих, из центральных районов, – студенты, особенно много из Психоневрологического, курсистки, подростки, и много праздной городской публики. И уж, конечно, все городские подонки за эти три дня притянулись. За вчера и позавчера у толпы создалось чувство полной безопасности, она привыкла к патрулям и что они не трогают.
* * *
На подходах к Литейному мосту с Выборгской стороны и сегодня стягивалось много тысяч рабочих. Навстречу толпе выехал по Нижегородской улице старик-полицмейстер полковник Шалфеев с полусотней казаков и десятком полицейских конных стражников. Поставив из них заслон у Симбирской улицы, Шалфеев один выехал вперёд к толпе и уговаривал ее разойтись. Толпа в ответ хлынула на него, стащила с лошади, била лежачего кто сапогами, кто палкой, кто железным крюком для перевода рельсовых стрелок. Раздробили переносицу, иссекли седую голову, сломали руку.
А казаки – не тронулись на помощь. (Толпа на это и рассчитывала.)
Бросились выручать конные городовые, произошла свалка. Здоровый детина замахнулся большим ломом на вахмистра, тот сбил нападавшего рукояткой револьвера. Из толпы бросали в конных полицейских льдом, камнями, затем стали стрелять. Тогда ответили выстрелами и полицейские.
После первых выстрелов казаки (4-й сотни 1-го Донского полка) повернули и уехали прочь полурысцой, оставляя полицейских и лежащего при смерти на мостовой Шалфеева.
Тут подбыли от моста другие городовые, конные и пешие, и оттеснили толпу.
* * *
Петроградская интеллигенция жаждала событий, но всё ещё не верила ни во что крупное. Карташёв на квартире у Гиппиус сказал: «Всё – балет, ничего больше».
* * *
После 11 часов утра с окраин Петрограда уже не поступало донесений: повсюду начался разгром полицейских участков. Чины полиции скрывались или были преследуемы и убиты.
К Ольде на Песочную. – Алина знает! – Расставание.Вышли на перрон – приятный лёгкий морозец, и срывается лёгкий снежок. На вокзале – всё обычно. Но вышли на пасмурную площадь – трамваи действительно не ходят, и не ползёт через площадь обычная медленная вереница гружёных ломовых, и редко проскакивают занятые извозчики. С Симбирской улицы выходило свободное какое-то шествие с красным флагом – а полиции не видно было нигде ни человека.
