частью его многолетнего семейного быта, хотя давно перестала приносить то вдохновение, что давала ему до свадьбы, во время их бурного институтского романа.
Совсем другое дело – маленький Глеб. Илья Алексеевич называл его не иначе как «сыночек» и души в нем не чаял. Порой он ясно понимал, что как отец перегибает палку с нежностями, слишком балует сына, но давал ему лишь то, чего Глебу недоставало от матери, только и всего. Да, Ксения была почти холодна с сыном, светлые материнские чувства в ней так и не проснулись. К тому же она ревновала Илью к Глебу. Муж лелеял сына, а на нее саму уже не смотрел, как прежде, хотя именно она родила ему этого ребенка, она, а не кто-то другой. И Глеб был плодом их любви и семейного счастья, так почему же Илья так обожает сына, рожденного ею, и так стремительно остывает к ней самой?..
Однажды Ксения почти ударила Глеба за какой-то мелкий проступок, и Илья Алексеевич стал случайным свидетелем. В тот вечер он впервые за их супружескую жизнь рассвирепел. Ксения еще не видела его таким злым. Точнее сказать, до того момента Илья вообще никогда не злился, и она думала, он этого просто не умеет. Оказалось, умеет, да еще как. Просто случается это редко. Когда Илья Алексеевич увидел, как жена его замахнулась на сына, а мальчик автоматически вскинул руки, чтобы защититься, он зарычал не своим голосом:
– Ты что делаешь?!
Этого голоса испугались и Ксения, и Глеб. Вздрогнув, оба обернулись и уставились на Илью.
– Сынок, иди к себе, – чуть более ласково сказал мужчина.
Мальчик ушел, а Илья приблизился к жене и начал даже не кричать, а орать. Он устроил ей такую промывку мозгов, что она до сих пор с содроганием вспоминала ее, а это было три года назад, и больше никогда с того раза Ксения не видела мужа даже слегка злым или раздраженным.
Однако в тот вечер его спокойный нрав улетучился, будто человека подменили, и Ксении стало настолько жутко, что она не могла сказать ни слова, пока Илья кричал на нее. Пристыженная, с пылающими щеками, она ощущала себя школьницей, которую уличили в чем-то позорном и вывели в центр класса, на посмешище всем. Она тогда многое поняла и постаралась это принять. Первое: она чуть не потеряла Илью, и это было страшно. Второе: он больше не будет относиться к ней, как прежде, и в этом виновата она сама. Третье: сын значит для мужа гораздо больше, чем она.
То был переломный момент их брака, и больше Ксения ни разу не замахнулась на сына: ни в присутствии мужа, ни в его отсутствие. Молодая женщина по-своему любила Илью и боялась его потерять, даже несмотря на развивающееся с годами недопонимание между ними, устранить которое не получалось. Как бы она ни старалась, а делала только хуже. Регресс был неотвратим, и причина его крылась в существенной разнице темпераментов супругов… А данного природой не исправить, и естественная притирка, которая происходит между людьми, когда они начинают жить вместе, в этом случае оказалась бессильна. Бывают, люди создают семью, не успев разобраться, что просто не подходят друг другу, и временем этого не исправить.
Душа Ильи Алексеевича искала обновления и нашла его в дружбе и общении с Лунь. Мужчина и не думал об измене, он не нуждался в этом, несмотря на то, что всякая творческая личность склонна к подобным увлечениям. К тому же он переживал кризис среднего возраста, а мужчины в этот период как никогда готовы совершать ошибки, на которые имеет каждый человек в таком положении, когда жизнь кажется ненужной.
В молодости Илья Алексеевич был ветреной натурой и влюблялся каждые полгода, причем влюблялся по-настоящему, безумно и страстно, как только может любить мужчина с пылким воображением и щедрой душой. Он всегда был в кого-то влюблен до потери разума, начиная с тринадцати лет. Но со временем это прошло, и когда Илья Алексеевич оглядывался на себя в прошлом или слушал воспоминания родственников о себе самом в подростковом возрасте, он не понимал, как такое могло происходить с ним.
Он задавался этим вопросом всерьез и однажды пришел к выводу, что, по всей видимости, в жизни он стремился к чему-то такому сверхъестественному, чего ему постоянно не хватало до рези внутри, до душевной боли, но искал ошибочно в девушках, а не там, где надо было искать – в искусстве. Душа юноши тянулась к высокому и благородному, но натыкалась на очередное разочарование: противоположный пол лишь некоторое время держал Илью в состоянии экзальтации, следом все шло на убыль, и наступало новое духовное голодание, более сильное, почти звериное.
Странное дело: Илья Алексеевич не был влюблен в Лунь, но полюбил ее странным чувством, каким можно любить родственную душу. Он ни на миг не забывал, что Лена – подруга его племянницы, она гораздо моложе его, наивна и еще не до конца сформировалась как личность. Однако мужчину все равно нестерпимо тянуло к ней. Хотелось, чтобы именно он ее сформировал, закончил, сделал последний штрих.
Занимаясь статьей, Илья задумался и вновь напечатал не то, что следовало:
«Такого не бывает. Все, что Лунь рассказывала о своем воображении, механизме мышления и восприятия, внутреннем мире, чувствах и взглядах – точно совпадает с тем, что ощущаю я сам. Я впервые встретил человека, который смотрел бы на мир моими глазами. Нас свели не случайно – мы должны держаться вместе, вдохновлять и поддерживать друг друга».
Они стали видеться два раза в неделю в том самом ботаническом саду. Темы для разговоров не иссякали, но никто и не чувствовал напряжения, когда вдруг наступало молчание. Это молчание было необходимо обоим, чтобы осмыслить и принять очередное совпадение между ними, проанализировать в связи с этим свое мировоззрение и задать следующий вопрос. Они все еще удивлялись тому, как познакомились, вспоминали первые встречи, когда еще рядом была Полина, и нельзя было многого озвучить, делились секретами, смеялись.
Однажды им повстречался большой бродячий пес с жалостливыми глазами, и Вилин без раздумий присел рядом с ним на корточки, погладил по голове, потрепал за ухо. Лена присела рядом, и улыбка то и дело срывалась с ее губ.
– Эх-х, ты. Бедолага, – вздохнул мужчина. – Кто же тебя бросил, красавца такого?
Пес не ответил, лишь подставлял вытянутую морду под ласковую человечью руку, да шевелил бровями, будто вот-вот заплачет.
– Купим ему поесть, – предложила Лунь. – Я не могу на него посмотреть и пройти мимо. У него же ребра торчат.
Вилин коротко взглянул на нее. Чтобы пес не убежал, Лена осталась с ним, а Илья отправился
