и он возле ванной. Дверь оказалась приоткрыта, и он потянулся закрыть ее. Опасно, конечно, вдруг заскрипит, но она закрылась бесшумно. В ванной было маленькое оконце с матовым стеклом, выходившее на узкий двор.
Герц чувствовал себя словно хищник. Вот так лев в засаде караулил зебру, пришедшую ночью к водопою.
Тут не до колебаний, все происходило слишком быстро.
Едва Герц закрыл дверь, женщина осторожно ее открыла.
И Герц сделал то, чего совершенно не планировал. Дернул за шнурок и включил верхний свет. Он думал перехватить руки женщины, но за долю секунды сообразил, что от испуга она готова потерять сознание.
Герц стоял, не сводя с нее глаз.
Перед ним была молодая женщина лет тридцати, ростом меньше, чем казалась в привиденческом одеянии, в темном платье, с длинными, зачесанными вверх черными волосами, в черных чулках и черных туфлях. Лицо круглое, бледное, с коротким носом и большими черными глазами. Только рот выглядел непропорционально большим. В одной руке у нее была сумочка, в другой – соломенная корзинка.
Вскрикнув, она растерянно замерла на пороге. Герц тоже на миг онемел. За минувшие ночи он, воображая себе неведомую обманщицу, составил портрет этакой дешевой аферистки, актрисы или даже цирковой танцовщицы. Он предполагал, что она еще молода, лет двадцати, но перед ним была респектабельная еврейка, одетая старомодно, – так женщины одевались много лет назад на давней родине.
Немного погодя она опомнилась, в глазах заиграла шаловливая улыбка. Лицо тотчас помолодело, стало более дерзким, более обольстительным. На щеке даже ямочка проступила.
– Вот вы, значит, какая! – воскликнул Герц.
– Да, кошка из мешка, – ответила она с наглостью воришки, который застигнут на месте преступления и уже не может притворяться. Помолчав, она добавила: – Вы меня не знаете, но я вас знаю.
– Вот как?
– Я всегда хожу на ваши лекции.
– О, в самом деле?
– Да.
И она подмигнула левым глазом.
– Идемте отсюда, – сказал Герц. – Миссис Киммел вернется с минуты на минуту.
– Понятно…
– Мы можем столкнуться с ней в лифте.
– Я пойду по лестнице.
– Ладно. Ждите меня на улице, но не у подъезда. Через дорогу.
– Хорошо, подожду.
Она быстро отвернулась, чтобы уйти тем же путем, каким пришла, но, выходя, опять улыбнулась и подмигнула.
Герц выключил свет в ванной. Секунду прислушивался, ждал. «Что за безумные истории случаются со мной!» – сказал он себе. Возникшие сложности – как нередко бывало – удручали его и одновременно интриговали. Что это? Чем все обернется?
Он вышел через ту же дверь, что и «дух», но рассчитал время так, чтобы не обгонять ее на лестнице. «Мне следовало стать вором или медвежатником», – подумал он, спокойно спускаясь по ступенькам. Старался услышать внизу шаги женщины, но, по-видимому, она шла так же тихо, как и он. Оставалась одна опасность – можно столкнуться в холле с Бесси или с Броней.
Герц толкнул дверь в вестибюль и быстро выскользнул на улицу. Темнота кругом. Мальчишки-пуэрториканцы открыли гидрант и превратили водосток в реку. В потемках и правда сущая река. В ней отражались дома с освещенными окнами и даже небо. Ребятня голышом плясала под брызжущим фонтаном, размахивала руками и ногами, будто пловцы. Мужчины, кто в нижних рубахах, а кто и без, вместе с женщинами в купальных костюмах сидели на ступеньках, коробках, стульях, тараторили по-испански и предостерегающе покрикивали на детей. Какой-то автомобиль попытался переплыть поток, и матери с перепугу закричали.
«Где же она? Тоже сбежала?» – спросил себя Герц.
Он подвернул брюки повыше, чтобы не замочить, но понял, что толку не будет. Прошел полквартала к Бродвею, пересек улицу – мнимая Фрида ждала там, с сумочкой и корзинкой в руках. Она улыбнулась скромной, сведущей улыбкой, и он вдруг сообразил, что видел ее раньше и уже разговаривал с ней – не только в темноте или при свете Бессиной лампы, накрытой красным крепом, но где-то еще, при нормальном освещении. Вспомнил, как она сказала, что посещала его лекции.
Секунду-другую он смотрел на нее, затем слегка поклонился и доверительным тоном сказал:
– Можете назвать мне свое настоящее имя.
– Мирьям Ковальда.
– Ковальда? Фамилия ремесленника.
– Мой прадед, кажется, был кузнецом.
– Вы из Варшавы?
– И да и нет.
– Как это? – спросил он.
– Мой отец – литовец, а мать – полька. Родилась я в Сувалках, а когда мне было восемь, мы переехали в Варшаву.
– Вы говорите на идише.
– А почему бы нет?
– Что ж, нельзя стоять тут, пойдемте куда-нибудь.
– Хорошо.
Ее глаза в сумерках словно смеялись.
Герц Минскер взял Мирьям Ковальду за запястье и повел в сторону Риверсайд-драйв. Она уже не была незнакомкой, которую он только что встретил, а словно близкой родственницей или возлюбленной.
Нынешний день принес нежданные удары и трудные загадки, но все они вели к этой вот встрече, о которой он мечтал не одну ночь. Им завладело фаталистическое безразличие, давняя уверенность, что всеми его романами, сколь бы тривиальны или грешны они ни были, руководит Провидение.
Сейчас Герцу хотелось как можно дальше отстраниться и от Бесси, и от Брони. В этот миг он даже про Минну забыл. Если она оказалась способна променять его на Крымского, то весь их роман был ужасной ошибкой. «Раз и навсегда избавлюсь от Морриса и его жены. Необходимо найти способ зарабатывать на жизнь в Америке», – решил он.
Герц и Мирьям – он все еще думал о ней как о «духе» – вышли на Риверсайд-драйв и направились к центру. День был жаркий, однако сейчас с Гудзона задувал теплый бриз. Пахло дымом и чем-то еще, городским и опасно нездоровым. Уму непостижимо – всего в часе-двух отсюда по железной дороге простирались поля и леса, а Атлантический океан был вообще лишь в нескольких сотнях кварталов.
«Я разрушил свою жизнь!» – подумал Герц.
– Ну что же, теперь вы можете открыть всю правду, – сказал он женщине.
Секунду Мирьям помедлила, потом остановилась.
– Вся правда не столь уж простая вещь.
– Так что же стоит за всем этим?
– Откуда мне знать? Я снимала у миссис Киммел комнату, еще до вашего приезда. Мы с ней сблизились, даже очень. Незаурядная женщина, но, в сущности, добросердечная. Ободряет людей, утешает их. Я ведь в такой же ситуации, что и вы, – сказала Мирьям, уже другим тоном. – Вы оставили в Варшаве жену, я – мужа. Поехала сюда к тете, но она умерла накануне моего приезда, а для ее детей, моих кузенов, я была чужой. Тетя писала,
