Пока 2-я Сводная казачья дивизия стояла на передовых – она и после Пасхи поражала сохранением дисциплины, и никакой депутат к ним не приезжал, да и новые газеты что-то не попадали. Но в середине апреля отвели их в тыл на отдых – и казаки стали быстро разлагаться. Начались митинги. Требовали – делить экономические денежные суммы. Требовали уже теперь выдать в постоянную носку заготовленное на год вперёд обмундирование первого срока, хотя и носимое было хорошо. И 16-й Донской полк сам разобрал из цейхгаузов и разрядился в новое, за ним и другие полки. И алые банты надели. Требовали – больше отпусков. Казаки! – перестали регулярно чистить и даже кормить лошадей. Требовали, чтоб офицеры с каждым бы казаком ручкались: «Мы сами такие же офицеры, не хуже их!» Болтались, пьянствовали.
* * *
2-я Кавказская гренадерская дивизия получила приказ перейти из резерва на боевые позиции. Полковые комитеты собрались вместе с дивизионным и постановили: вызвать командира корпуса, чтоб он объяснил, почему на ответственный участок выдвигается именно их дивизия, а не 1-я. На другое утро командир корпуса генерал Махмандаров прибыл к строю дивизии и объяснял. Но его ответы не удовлетворили – и прапорщик Ремнёв с толпой солдат сместил и командира корпуса, и начальника дивизии и назначил командовать корпусом растерявшегося генерала Бенескула, который и отправил на позиции 1-ю дивизию.
* * *
Ленин: «Самочинное смещение начальства солдатами?.. – полезно и необходимо во всех отношениях».
* * *
Засели солдаты в карты играть (раньше запрещалось). А на что ж играть? – да казённое имущество проигрывать. И устраивают вечера, танцульки. Запасные кухни обратились в спиртовые заводы. (Спирт очищают через газовые маски и так портят их.)
Увольняемые в отпуск или не возвращаются, или сильно опаздывают.
В артиллерии стали пропадать лошади. Что такое? Это – у ездовых на пастбищах дезертиры покупают лошадей, чтоб скорей догнать до станции, а то и до дому.
Восемь вёрст от передовой линии – а обстановки не узнать. По деревням и дорогам бродят безцельно толпы пехотных солдат. Иные идут обнявшись, сильно нетрезвые, поют осипшими голосами. Офицеров по пути останавливают, разговаривают в повышенном тоне.
Из 11-го Финляндского полка (где ораторствовал Крыленко) к середине апреля исчезло не меньше тысячи человек – и никого взамен. «Все домой едут – чего ж мне оставаться? Сказывают, теперь мириться будут».
Свежепленные немцы говорят: не наступаем сейчас, потому что через месяц в русской армии будет полный безпорядок.
* * *
Есаул Шкуро со своим адъютантом пришли в кишинёвский ресторан. Вломилась банда растерзанных пехотных солдат, расселись не снимая шапок и поносительно ругались. Шкуро подошёл к солдатам, потребовал снять шапки и вести себя пристойней. Они пререкались. Есаул пригрозил вызвать вооружённый отряд. Тогда они выскочили на улицу и созывали толпу на расправу. Адъютант успел позвонить в свой Особый Кубанский отряд. Разъярённая толпа грозила громить ресторан, если есаул не выйдет. Шкуро вышел со взведенным револьвером: «Семерых уложу, живым не дамся!» С рёвом и ругательствами толпа требовала идти в комендатуру. Шкуро ответил, что пойдёт сам, но наповал, кто приблизится. И прошли так квартал, – по каменной мостовой конский топот – и карьером вынеслась сотня! – и вторая! – на неосёдланных конях, полуодеты и босиком, но шашки, кинжалы, винтовки при них.
– А теперь – построиться, мерзавцы! – закричал толпе здоровой глоткой круглоголовый Шкуро.
И вся эта росхлябь быстро построилась, и руки по швам. (А казаки – позади них.)
Поблагодарил казаков, а этим:
– Вы – банда хулиганов, а не воины Родины.
* * *
По солдатским рукам в 40-м корпусе ходят листки:
«Братья! просим вас не подписываться которому закону хочут нас погубить, хочут делать наступление, не нужно ходить, нет тех прав, что раньше было, газеты печатают чтобы не было нигде наступления по фронту, нас хочут сгубить начальство. Они изменники, наши враги внутренние, они хочут, опять чтобы было по старому закону. Вы хорошо знаете, что каждому генералу скостили жалование, вот они и хочут сгубить нас, мы только выйдем до проволочных заграждений – нас тут и побьют, нам всё равно не прорвать фронт неприятеля, нас тут всех сгубят, я разведчик хорошо знаю, у неприятеля наставлено в 10 рядов рогаток и наплетено заграждение и через 15 шагов пулемёт от пулемёта. Нам нечего наступать, пользы не будет. Если пойдём, то перебьют, а потом некому будет держать фронт. Передавайте братья и пишите сами это немедленно.
С почтением писал
лес».* * *
Из «Молитвы офицера», рукописного стихотворения весны 1917:
За верность отчизне у смерти в объятьях
Нам русский народ отплатил во сто крат.
Спасибо, родные, спасибо, собратья,
Спасибо, столица, спасибо, Кронштадт!
ДОКУМЕНТЫ – 7
13 апреля
ПОСОЛ В ПЕТРОГРАДЕ ПАЛЕОЛОГ —
ВО ФРАНЦУЗСКОЕ МИНИСТЕРСТВО ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
Телеграмма, шифровано
…Я предпочитаю разрыв Альянса последствиям двусмысленных переговоров, которые социалистическая партия готовится предложить нам. В случае, если бы мы были вынуждены продолжать войну без участия России, мы могли бы за счёт нашей отпадающей союзницы извлечь из победы совокупность в высшей степени ценных выгод…
Гучков снова болен. – Его поездка на Юг и в Минск. – Обнадёживающие резолюции воинских частей. – И подшибающие. – Военный министр в унижении и безсилии.А посчитать, от отречения Михаила, – сегодня сорок первый день гучковского министерства, всего лишь. И из них чуть ли не восемнадцать провёл в дороге, поездках. И из них же почти неделю – проболел.
Болезни! что за заклятье! Надо было целую жизнь носиться вздорове – от Маньчжурии до Греции и до Бурской республики, целую жизнь провести в боях, в дуэлях, в диспутах, в подъеме на государственные высоты – чтобы тут доконало, подкосились колени, оставили силы. И особенно досадно: заболел ещё перед Киевом, уже в штабе Юго-Западного сказал депутатам, что еле передвигается. Но в проклятых грязных Яссах, на самом же юге и уже в апреле, вдруг ненастная погода, холодный дождь, – там он и добавил, крепко простудился. На другой день в Одессу приехал с температурой 39,5, а нагромождено было там дел, и ведь вызвал Колчака из Севастополя, и с мыслями не соберёшься, поговорить как надо. Именно в Одессе функционировал один из главных гучковских военно-промышленных комитетов, и теперь предстояло отдать долг, с вокзала потащился осматривать выставку оборонной продукции одесских заводов, и «поднесли» министру пушечный лафет. А затем – в гостиницу, на банкет с военно-промышленным комитетом, и одесский городской голова говорил речь о роли Гучкова, а Гучков в ответе подчёркивал все невероятные препятствия, какие ставила старая власть комитетам. И сюда же пришли с речами представители студентов, и украинцев, и поляков, и кому-то из них отвечал Гучков, что Одессы мы привыкли бояться, тут всегда был костёр, но она не оправдала наших опасений, тут всё на правильном пути. И в этой гостинице, в натопленном номере, ему и остаться бы до конца. Но только и мог он тут провести намеченные узкие совещания: с одесскими генералами, генерал Маркс докладывал, как он укрепил свободу в Одесском округе и не дал зародиться ни малейшему погрому; потом с особоуполномоченным по продовольствию; и с членами городской управы – о санитарии Одессы (насмотрелся он, как копошатся Яссы и Кишинёв без бань, без дезинфекции, на Румынском фронте – тиф); а на прибывшего Колчака, самое важное, – и времени почти не осталось. И тут бы лечь в постель, и врач настаивал, – но нет! Надо было ехать, как намечено, в штаб округа, держать речь к чинам штаба, что переворот был необходим для спасения родины. Торжественно произвести в прапорщики вольноопределяющегося Зейферта, при старом режиме задержанного по неблагонадёжности. Но и это ещё под крышей, – а дальше ехать, не отказаться, принимать на Лагерном поле парад войск гарнизона. По дороге – шпалерами кадеты и юнкера, в сумрачном небе – аэропланы, по полю десятки красных флагов вместо боевых знамён. Сошёл с автомобиля и, уж каким голосом, как, – приветствовал и благодарил войска. Но и это ещё не всё, после того, уже к вечеру, – на Платоновский мол, где обходил построившиеся морские команды и морской штаб, здоровался, принимал рапорты, и ещё одну речь держал: служить на благо обновлённой родины. И ещё же не всё – на катере повезли на военный корабль, где Гучков приветствовал на палубе экипаж свободолюбивых сынов Черноморского флота, а потом на корабле ещё высидеть обед, не идущий в глотку, и под марсельезу отбыть на вокзал, а на улицах и под дождём – толпы народа. Ещё на вокзале – делегации, депутации, – и последняя надежда: сутки до Ставки лежать в вагоне.
