Зажигается свет в каюте, расстилается на столе карта. Глаза закрываются, ничего не видят, пальцы не держат карандаш, транспортир…
— Ну, что там у тебя за курс, мать-перемать?..
— Сто тридцать пять!
— Время поворота?
— Два десять!
— Скорость?
— Откуда я знаю?! Рассчитай!
— Ой, мама родная…
Рассчитал, нанес на карту, проставил время и лег. Только, казалось бы, глаза прикрыл, опять от штурвала крик несется:
— Ты на вахту собираешься? Или я должен за тебя тут всю ночь уродоваться?!
Под утро красные от бессонницы глаза, обветренные губы потрескались, кровоточат. Тело будто исхлестано, ноги не держат, рук не поднять…
— Жрать будешь?
— Нет. Чайку бы с лимончиком…
— А с эклером не хочешь, гурман хренов?!
— Пошел ты!..
И опять изнуряющее солнце, солнце, солнце… Скрипят блоки, подвывают ванты, плещет о борт волна — все одно и то же, одно и то же! Небо и вода… Вода и небо…
Редко-редко, где-то на горизонте появится и исчезнет что-то водоплавающее, но так далеко, что и не разобрать — пароход ли, яхта ли, а может, ничего не было — просто пригрезилось от усталости…
— Посуду будешь мыть за собой? — Да так раздраженно, будто с кровным врагом!
— Обойдешься… Сам помоешь, не сдохнешь.
— Ну, гад!..
— На себя посмотри…
Все раздражает! Все выводит из себя!.. Не так повернулся, не так посмотрел, недостаточно быстро что-то сделал… Ответил не так, спросил не тем тоном!.. Слишком слабо затянул какой-то узел!.. Слишком сильно затянул узел — теперь не распутать ни черта! И руки у тебя не тем концом вставлены, а у тебя мозги не работают!..
— И вообще, на кой хрен ты мне сдался?!.. Что, я один не мог?!
— Ты — один?! Ха-ха-ха! Что ты можешь один? Бездарность!..
В глубине души оба ощущают всю меру своей неправоты и несправедливости, но уже не остановиться — момент уже упущен! И растет глухая бесконтрольная ненависть, рожденная дикой усталостью и однообразием, бессонницей, постоянным нервным ожиданием конечной цели плавания — где почти в пятьдесят лет все надо будет начинать сначала, заново. И сразу! Без времени на раскачку и раздумья!
И от этого в голову все чаще и чаще вползает одна и та же мыслишка: «А надо ли было?..» И становится так страшно, так жутко, так хочется найти виноватого!..
На четвертые сутки происходит взрыв!
— На кой черт ты вообще плывешь?! — кричит Василий, придравшись к какому-то пустяку. — Сидел бы себе в Ленинграде, крутил бы колеса, жлоб с деревянной мордой!
— Я плыву к себе на историческую родину! А вот ты что тут делаешь, говнюк?! Ты — вообще не еврей!!! — орет Арон.
— А кто учил иврит?! Ты, что ли? Я не еврей?! Да, я в сто раз больше еврей, чем ты! Я — «Рабинович»!!!
— Ты — «Рабинович»?! Засранец! У тебя фамилия моей родной сестры Ривочки! Ты просто бежишь от Советской власти! — Арон стоит у штурвала и орет это все, автоматически поглядывая на компас и бессознательно корректирует курс штурвалом. — А я плыву к себе! В свою страну!.. Я чистокровный еврей…
— Ты?! Ха-ха-ха! Какой ты еврей?! Дерьмо несчастное! — кричит Василий. — Еврей!.. Водка литрами, мат-перемат, чуть что — в морду! Еврей!.. Кто тебе поверит?.. Ни один нормальный еврей себе такого не позволяет! Он — еврей!.. Смотрите на него! Ты — «Фоня-квас» — вот ты кто, уголовная твоя морда!..
— А ты?.. Ты кто??? — Арон в беспамятстве от ярости бросает штурвал, поворачивается к Василию и протягивает к нему свои огромные натруженные лапища: Я — работяга! Я всю жизнь вот этими своими руками… А ты — жулик! Торгаш несчастный!.. Ворюга!!!
— Я — ворюга?! Ах, ты блядь толстомордая!!!
Василий, не раздумывая, бьет Арона в челюсть — раз, другой, третий!..
Ошеломленный Арон отлетает назад к рубке, сильно ударяется затылком о лебедку и замертво падает в кокпит…
Паруса спущены, валяются кое-как на палубе и крыше рубки…
За штурвалом никого нет, и «Опричник», повинуясь только течению, болтается на воде, покачивая голой мачтой…
В каюте, по одну сторону стола, тесно прижавшись друг к другу, обнявшись, сидят Арон и Василий и горько плачут…
У Арона перевязана голова, у Василия забинтована правая кисть руки.
На столе, на ненужной уже карте Эгейского моря пустая бутылка из-под греческого коньяка «Метакса» и почти пустая бутылка «Столичной». Два стакана, немудрящая закусочка — одна тарелка на двоих и два пиратских ножа в сливочном масле.
— Прости меня, Арончик… — всхлипывает Василий и кладет повинную голову на широкое плечо Арона.
Арон гладит Василия по голове, говорит сквозь слезы:
— Господи… Да что же это с нами такое, Васечка?..
Василий разливает остатки «Столичной» по стаканам. Пытается сделать себе бутерброд для закуски, но рука, разбитая о челюсть Арона, плохо слушается.
Арон мягко отбирает у Василия кусок хлеба и нож, сам делает ему бутерброд и поднимает стакан:
— Ну?.. Ай гоу ту Хайфа? — спрашивает он и вытирает рукавом слезы с лица.
У Василия дрожат губы. Он пытается благодарно улыбнуться Арону, тоже поднимает стакан и, всхлипывая, тихо говорит:
— Ай гоу ту Хайфа, Арончик…
Как «…слава — яркая заплата на ветхом рубище» и т.д.
На следующий день их догнало французское пассажирское круизное судно.
— Ай гоу ту Хайфа!!! — кричали им сотни полторы пассажиров, облепив борт, со стороны которого параллельным курсом шел «Опричник». — Ай гоу ту Хайфа!..
Чтобы уравнять скорость, судно застопорило машины и по всем международным законам морской вежливости даже приспустило флаг в знак приветствия Арона и Василия!
Вася тоже быстренько опустил зеленый платок маленькой стамбульской проститутки до середины древка от швабры, верно служившему «Опричнику» флагштоком.
С французского судна грянули аплодисменты!
— Нужна ли вам какая-нибудь помощь, продукты, деньги? — крикнули им по-английски с мостика в мощный мегафон.
— Ноу! Ноу!.. — благодарно отмахивались Василий и Арон.
Арон бойко вопил в рупор, свернутый из старой отработанной карты:
— Айм вери глэд ту си ю!!! Айм вери глэд ту си ю!.. Тенк ю вери мач!.. Тенк ю вери мач!!!
— Не хотите ли подняться к нам на борт, принять ванну и пообедать с капитаном? — спросили с мостика.
— Тенк ю! Тенк ю вери мач!.. Айм сори! Сори, говорю!.. Времени нет! — отвечал Арон в рупор, разводил руки в стороны и показывал на часы дескать, «нет ни одной свободной минутки…»
С яхты было хорошо видно, как пассажиры вдруг засуетились, стали что-то запихивать в большой пластиковый мешок и привязывать к нему веревку. При этом пассажиры хохотали и что-то кричали вразнобой по-французски.
— Чего это они, Арон? — спросил Василий.
— А кто их знает… Ни по нашему вопят, ни по-английскому. Ни черта не разберешь!..
Тем временем пассажиры перекинули мешок за борт и стали осторожно опускать его в «Опричник». Арон и Василий приняли пластиковый мешок, и как только пассажиры убедились в том, что теперь мешку не грозит никакая опасность, они тут же сбросили на яхту и веревку.
Лайнер гуднул на прощание так, что Арон и Василий чуть не попадали от испуга и, постепенно набирая скорость, двинулся вперед.
— Аллон з, анфан де ля патри-и-и… — пело несколько десятков пассажиров.
Когда французское пассажирское судно стало совсем-совсем маленьким, Василий сказал Арону:
— Посмотри, чего в мешке-то. Мне его никак не развязать, – и стыдливо объяснил: – Рука совсем запухла…
— Я тебе на ночь компресс сделаю, — пообещал ему Арон, и сам взялся развязывать пластиковый мешок.
Первое, что он оттуда вынул — была бутылка «Курвуазье».
— Годится! — сказал Василий. — А то мы по этому делу — на исходе. Чего там дальше?
Арон удивленно посмотрел в мешок и вытащил целую кипу газет и журналов. Полистал их, вгляделся и всплеснул руками:
— Батюшки светы!.. Ну, дают капиталисты!..
Греческие и французские, турецкие и испанские, английские и немецкие, американские и шведские, итальянские и израильские газеты и журналы пестрели уже известными и еще не виденными фотографиями «Опричника» и его владельцев — Василия Рабиновича и Арона Иванова!
Все статьи о них, независимо от языка, на котором была выпущена газета или издан журнал, назывались по-английски:
— «АЙ ГОУ ТУ ХАЙФА!»…
Как Вася и Арон ввязались в морской бой с двумя самыми могучими военными флотами в мире и с честью выиграли это историческое сражение
Теперь в каюте не было живого места от газетно-журнальных вырезок!
Когда Василий кончил прикнопливать к стенке последнюю вырезку из американского журнала со своей собственной фотографией крупным планом, от штурвала раздался голос Арона:
— Вась, а Вась! Выйди, глянь-ко, что еще за чудо такое?!
Василий вылез из каюты и увидел метров в ста от яхты странное плоское серебристое сооружение типа огромной площадки с многочисленными сверкающими мачтoчками.
— Давай, подворачивай поближе. Разберемся, — сказал Василий.
