даже хорошо, что наши отношения закончились так. Двадцать лет разницы когда-нибудь должны сказаться, и мне не хотелось бы ковылять морщинистым стариком рядом с такой молодой красоткой. Если уж расставаться, то лучше сейчас, когда мы с тобой, можно сказать, на равных. В любом случае я счастлив, что встретил тебя и малыша и что есть кому передать… Вот написал «передать», а что поставить дальше – не знаю. Что я вам передал? Дом? Машины? Деньги? Ну да, это, конечно, кое-что, но не такое, ради чего стоит помирать на чужом тротуаре. Должность Бога? Это тоже. Хотя ты и так забрала ее у меня без каких-либо торжественных церемоний, доверенностей и завещаний. Помнишь, как ты заявила мне, что Бог, мол, один? Все-таки ты порядочная нахалка, госпожа Бетти Шварц. Как говорится, можно вывезти девушку из квартала Джесси Каган, но нельзя вывести квартал Джесси Каган из девушки. Шучу, шучу, не обижайся на старого козла.
Ну, теперь уже точно всё.
Целую тебя и малыша.
Твой М.»
Я сунула письмо в карман и только тогда обнаружила, что плачу – плачу, как не плакала никогда в жизни. Не то чтобы мне вовсе не приходилось заниматься этим мокрым делом – приходилось и еще как, – но всякий раз это было связано с обидой, с бессилием, со злобой. А тогда в такси, неторопливо переезжающем через Восточную реку, я плакала из-за потери, совсем другими слезами. Они стекали по моим щекам двумя потоками, и я не могла и не хотела прекратить их.
– Не плачьте так, – посоветовал таксист, глядя на меня в зеркало. – Никакой мужик этого не стоит.
«Сволочь, такой плач испортил…» – подумала я и вытерла лицо рукавом. Хватит распускать нюни.
Кем он был для меня, этот Мики Шварц? Мужем? Любовником? Папиком, взявшим в дом вдвое младшую содержанку? Странно, но я не ощущала его ни тем, ни другим, ни третьим. Да и сам он тоже… Супругами мы представлялись только напоказ, перед другими. Мы никогда не говорили о любви; даже в прощальном письме он обошелся без этого слова, ограничившись нейтральным «целую» – да и то вместе и наряду с малышом. Скорее всего, Мики видел во мне партнера – в деле, в жизни, в постели, на кухне, на прогулке. Мы были именно партнерами – два равноправных человека, спина к спине, бок о бок, грудь на грудь – каждый со своими умениями и промахами, достоинствами и недостатками.
Наверно, я задала не тот вопрос; правильней спросить, кем я была до него? Говоря попросту, никем. Жертвой, подстилкой, переходящей от насильника к насильнику и живущей в постоянном страхе за свою шкуру, а потом еще и за своего ребенка. Мики сотворил из меня человека и уже одним тем заслужил звание Бога. Как и записано в Торе, он творил меня по своему образу и подобию – наемным убийцей, хитманом – ну так что? Достойно ли человека отказываться от подаренного ему богоподобия?
В аэропорту я взяла билет на мадридский рейс и уже час спустя сидела в самолете. Считая скоростной поезд до Цюриха и последний перелет оттуда, дорога заняла чуть меньше суток. Когда я забирала малыша от тети Мали, она поинтересовалась, почему со мною нет Мики.
– Он остался в Штатах на месяц-другой, – ответила я. – Бизнес есть бизнес.
6
Прошло несколько дней, прежде чем я заставила себя заглянуть в сводку нью-йоркского департамента полиции. Под соответствующей датой значились двое мужчин, погибших в уличной перестрелке. Один – разыскиваемый полицией Калифорнии преступник, на чьем счету значились несколько совершенных по контракту убийств. Личность другого, белого мужчины лет сорока, установить не удалось. К моменту приезда патрульных машин он был еще жив – в отличие от первого – но позже, так и не назвав себя, скончался от полученных ран в реанимации больницы Белвью.
На этот раз никто не мешал мне плакать – ни русские таксисты, ни секьюрити аэропортов, ни стюарды или соседние пассажиры в салонах самолетов. К тому же за эти дни я кое-что осознала: отсутствие объяснений в любви еще не значит, что ее нет. Вернее, не было. Мне ужасно хотелось занавесить зеркала, одеться в черное, порвать ворот платья, сесть на пол и сидеть так семь суток, как принято у нас, когда умирает очень близкий человек. Но я не могла показать своего горя никому, даже малышу: для всего остального мира мой муж Мики Шварц, живой и здоровый, улаживал неотложные дела где-то за океаном.
Вдобавок ко всему, меня грызло чувство вины – чем дальше, тем больше. Ведь Мики попал на видеокамеры из-за моей глупости. Да, на него и без того точили зуб конкуренты, но он так долго ухитрялся оставаться незаметным, что, возможно, о нем стали уже забывать. И вот – на тебе: Лотта Вотерс, «упавшая» под поезд в непосредственном соседстве Майка Шварца, чье знакомое лицо зафиксировано затем десятками городских и дорожных камер! Лотта Вотерс – влиятельная персона всемогущей мафии! Думаю, никому и в голову не пришло, что на самом деле ее столкнул кто-то другой – да и зачем искать какого-то другого, если рядом находится известный профессиональный хитман? Немудрено, что мною не заинтересовался никто, зато охота на Мики разгорелась с новой силой, причем по горячему следу.
В общем, я была кругом виновата. Виновата без малейшей возможности что-либо исправить. Мне хотелось наказать себя побольнее, и я намеренно расчесывала рану, растравляла душу, перебирая в памяти наши последние разговоры. Я ведь не услышала от него ни слова упрека! Слегка пожурил – и всё. А я? А я в ответ на него наорала, обиделась… Тупая, тупая, тупая идиотка! Я своими руками подставила его под пули, и он безропотно принял их за меня и вместо меня!
Каждое утро, отправив малыша в школу и мило поболтав с другими мамашами, я возвращалась домой, падала на диван и принималась лить слезы, проклиная свою глупую неосторожность. Прошло несколько дней, прежде чем на размокшем от избытка влаги поле моего взгляда высветились два огненных слова: «Кэндис Дорсет». Кэндис Дорсет. Прочитав их, я встала с дивана, вымыла холодной водой свою ненавистную морду и, вытерев ее досуха раз и навсегда, включила компьютер.
Зачем мне понадобилось вернуться к тому, что закончилось вместе со смертью Мики? Желание отомстить? В какой-то степени – да. Дорсет, без сомнения, принадлежала к той же мафии, что и ее духовная сестра Лотта из Сиэтла. То, что первая гнобила цирки и зверинцы, в вторая насаждала саблезубый феминизм, не делало их разными. Даже проживая в диаметрально противоположных концах Америки и, возможно, не зная друг друга, они явно преследовали одни и те же цели, пользовались одними и теми же методами, питались из одних и тех
