ноги спихнул третьего обратно в яму.
— Не знаю, — сказал Бе пятый, — вы так спокойно разговаривали, и что случилось?
— Это ты называешь разговором? — хмуро отозвался Эф третий.
Они сидели на одеялах и пили вино из кувшина. К вину был белый сыр и лепешки. Все это в корзине опустил в яму человек Ю, и скрылся. Даже о свечах позаботился: три свечи положил в корзину, одну из которых узники тут же зажгли, потому что было темно.
— Слов я не слышал, — говорил пятый, — но если вы сидели там наверху рядом и довольно так долго сидели, то логично предположить, что вы разговаривали, разве нет?
— Не помню. Я, наверное, ударился головой, когда падал, — сказал третий, зная, впрочем, что это не так.
— Вы сидели там рядом на краю, свесив ноги, и я уже думал, что пора бы подумать о том, как бы и мне подняться наверх, и в это время он что-то тебе сказал, и показал рукой вниз, вот сюда, — пятый положил ладонь на стенку у себя за спиной. — Ты стал вглядываться, а он встал и толкнул тебя в спину. И веревку забрал, теперь нам не подняться.
Привязанный к веревке нож человек Ю, однако, вернул, бросил обратно в яму.
— Не знаю, зачем все это? — Третий выразил недоумение. Он удивлялся себе, что не испытывает злости по поводу происшедшего.
Пятый задумался.
— Могу попробовать объяснить, — сказал он, наконец, — и у меня есть даже два варианта.
— Не надо, — отмахнулся третий и протянул руку к кувшину.
— Если напрягусь, я могу представить себе человека, — сказал пятый, — который, желая угостить друзей, находящихся в заточении, и предвкушая то удовольствие, которое они, находясь в своем положении, получат от ужина, который он им собирается устроить, продляет им срок их нелегкого положения, который внезапно грозит оборваться.
— Представить-то и я могу, — сказал третий, — но чтобы в реальности… Вино, однако, хорошее, — заметил он, — и сыр непростой. Наверное, с того самого стола.
Пятый молча кивнул.
— Что это? — вдруг спросил он, беря в руку очередную лепешку, одну из последних.
На дне корзины лежали предметы: зеркало, блюдце, расколотое на три части, небольшая лопатка, моток тонкой бечевки с гирькой-конусом на конце и что-то, завернутое в тряпочку, — оказалось, когда развернули при свете свечи, это горсть земли, по видимости — обыкновенной.
— Целое блюдце — это был бы полезный предмет, — сказал пятый после недолгого размышления, — но лишение предмета полезности в данном случае делает из него знак, который, я думаю, должен быть понятен тебе.
— Мне? — переспросил третий.
— А кому же? Ведь он с тобой разговаривал. А слова, сказанные наверху, как я понимаю, не доходят до этого дна, где мы сидим — ни до слуха, потому что я их не слышал, ни до памяти, потому что ты их не помнишь. И тогда я заключаю, что эти предметы должны каким-то образом все-таки напомнить тебе о том, что было сказано между вами.
— Кроме лопатки, и кроме бечевки, — заметил третий.
Все прочее явно отсылало к той, в чем-то колдовской процедуре, когда они с человеком Ю определяли направление на краеугольный камень. Но блюдце было фарфоровым вместо оловянного и было разбито. Значило ли это, что надобность в процедуре отпала? Но это вроде бы и так подразумевалось в последнее время. Или же разбитое блюдце следовало понимать как разрыв союза, заключенного в тот самый день? Но разве заботливо — «заботливо», повторил про себя третий — собранная корзина не говорила скорее об обратном?
— Лопатку, несомненно, следует отнести к полезным предметам, ею можно закапывать нечистоты, — рассуждал тем временем пятый, — следовательно, она не является знаком. А бечевка, — он размотал бечевку, положил гирьку в угол между стенками, протянул нить вдоль одной стены, потом из угла в угол по диагонали квадрата. Оказалось, что длина нити в точности равна этой диагонали. Кроме того, на бечевке был завязан узелок, отмеряющий кусок нити длиною в сторону квадрата.
— Нить — это в некотором роде землемерный инструмент, — сказал пятый, — с ее помощью можно проводить линии, с грузиком ее можно использовать в качестве отвеса, а ее размеры и пропорции явно намекают на то, что она здесь, внутри ямы, должна для чего-то нам пригодиться. — Он повернулся к стене в том месте, где был какой-то рисунок — что-то вроде глаза со слезой в уголке, — приложил завязанный на бечевке узелок к точке зрачка. Несколько качаний маятника — и конус остановился, почти касаясь земли.
— Надо копать, — сказал пятый, — но чтобы копать именно здесь, не уверен — это место пока не лучше многих других.
Третий продолжал думать свое, — корзина корзиной, но разве не спихнул его человек Ю обратно в яму? И веревку забрал. Зато нож вернул, а должен был понимать, что с ножом в руке, он, Эф третий, наверняка сможет повторить попытку. Ночь впереди длинная. Можно нарезать тонких полос из одеяла, вот и веревка. А может быть, человек Ю там, наверху, по-хорошему убедил его вернуться обратно. Наверное, обнаружились к этому причины. А что толкнул — это все равно что померещилось, какой-то нереальный вариант событий, один на миллион, вышел наружу… Сидели рядом, разговаривали — Бе пятый видел, что разговаривали, — и о чем, интересно, разговаривали так долго? Называл ли его человек Ю «третий в халате» или называл каким-нибудь другим словом?
Весь в этих мыслях третий уснул, завернувшись в одеяло. И спал крепко.
Солдат Аш первый бежал по лесу.
А короткое время тому назад он лежал в кустах около ямы и смотрел. Он ждал, уйдут ли те люди, три человека, которые стояли у края, время от времени поглядывая вниз. Они не были похожи на выставленный караул, значит, могли уйти в любую минуту. Вместо этого подошли еще четверо, из которых трое были в синих мундирах. Трое одних и четверо других, вместе их было семь. Двое скоро ушли, и осталось пять. В одном из оставшихся первый узнал Ю восьмого. Что делал здесь этот человек в окружении синих мундиров?
Первый лежал в своем укрытии, ожидая, что будет дальше, и
