- Значит, так. Сегодня собираем местком. Мое ходатайство, постановление месткома, и - на принудительное лечение. Путевки есть.
- Да вы что, Герман Васильевич! - испугался Сеня. - Зачем же так-то?
- Че так-то? - зло спросил Зудин. - Жалеешь, че ли?
- Жалею, - признался Сеня, - жалею. Человек же!
- Ну жалей, - согласился Зудин. - Жалей, жалей! Жалельщик. Дожалеешься, пока он в самом деле не околеет. Ты зачем ко мне пришел? Чтобы я меры принял, так или не так? Вот я и принимаю.
- Нет, - печально возразил Сеня, - я к вам пришел просто посоветоваться.
- Посоветоваться? - Зудин недобро усмехнулся. - Так вот тебе мой совет: собирай местком и поддержи на месткоме мое ходатайство. На год. Может быть, еще человеком стянет.
- А так, без этой крайней меры, - спросил Сеня упавшим голосом, - а так, без этой крайней меры, думаете, не станет?
- Я не думаю, - ответил Зудин, ловя убегающий Сенин взгляд, - я не думаю, я знаю.
- Что знаете? - совсем уже убито спросил Сеня, и стало ясно, что принимает он зудинские слова как приговор, как жестокую, но непреложную истину, и можно этой истине ужаснуться, но усомниться в ней нельзя. Поэтому и спросил он совсем убитым голосом, не ожидая услышать в ответ ничего хорошего:
- Что знаете?
И Зудин ответил, почти не разжимая зубов:
- Сдохнет под забором.
Лехина судьба была решена.
УЧАСТОК ВЕСЕЛАЯ. ЗИМА
Фиса сидела за крепким, недавно отремонтированным столом, уткнувшись в бумаги, и не смотрела на Забелевича. Забелевич же смотрел на Фису во все глаза. Но видел только ее склоненную голову - лица она не поднимала. Забелевич переминался с ноги на ногу, не зная, с чего начать разговор. В вагончике никого не было. Механизаторы занимались своим непосредственным делом - вынимали из карьера грунт и отсыпали автомобильную дорогу. Старший прораб - в недавнем прошлом "зеленый мастер" - Славик Лосев занимался своим непосредственным делом - геометрией отсыпаемого полотна. И наконец, Фиса, как строймастер, занималась порученным ей делом - приводила в порядок документацию участка. И только Забелевич никаким делом не занимался. Все, что нужно было сварить, он сварил, все, что нужно было отремонтировать, отремонтировал, выполняя по ходу дела и слесарную, и плотницкую работу. Теперь он был свободен, ждал оказии отправиться в поселок, и сейчас был, на его взгляд, самый момент поговорить с Фисой. Дело было в том, что Фиса умудрялась до такой степени не замечать Забелевича, что иногда Забелевичу начинало казаться, что он вообще лишний на участке человек, лишний и никому не знакомый, по крайней мере Фисе.
- Ну ладно, - сказал Забелевич, кашлянув, - ты меня, допустим, знать не знаешь. Но технику безопасности положено у меня принять? Положено? Вот и принимай. Задавай вопросы.
Это была, конечно, удачная мысль - насчет техники безопасности. Дело в том, что Фиса замучила этими зачетами по ТБ весь участок. Она просто не пожелала считаться в этом смысле с традицией, а традиция заключалась в том, что прежде "зеленый мастер" Славик да и старший прораб Истомин стеснялись задавать бывалым механизаторам элементарные вопросы по инструкциям и заполняли журнал формально, а то и вовсе забывали его заполнять. Фиса же никаких условностей сразу не приняла и, спокойно перенося насмешки, обиды, раздражение и даже гнев, подвергала всех - независимо от заслуг и возраста зачету, причем случалось, что некоторые бывалые механизаторы не могли ответить на некоторые элементарные вопросы, и Фиса их, согласно инструкции, просвещала. И только электросварщик Юра Забелевич остался неохваченным зачетом по ТБ, хотя в электросварке вопросы безопасности имеют, конечно, очень важное значение. Он так и сказал:
- Неужели ты не понимаешь, что в электросварке вопросы техники безопасности...
Фиса оторвалась наконец от бумаг и подняла на Забелевича глаза, и такая была в них тоска, что Забелевич съехал с ёрнического тона и спросил серьезно и осторожно:
- В чем дело, Фиса?
На этот серьезный и осторожный вопрос нельзя было ничего не ответить, просто невозможно было отмолчаться, просто требовалось что-то сказать, и Фиса сказала:
- Забелевич, что тебе от меня надо?
И опустила голову.
И Забелевич произнес погрубевшим от волнения голосом слова, которые рано или поздно мужчина говорит женщине, которые миллионы мужчин говорили миллионам женщин - и сегодня, и вчера, и триста лет назад, и слова эти не стерлись от столь многократного употребления, не потеряли своей значительности, по крайней мере для того, кто их произносит.
Он сказал:
- Фиса, ты мне нравишься... вот что!
Фиса ничего не ответила, она сидела, подперев руками опущенную голову, и молчала. В вагончике было тепло, Фиса сидела без валенок, в теплых носках, валенки калились на горячей батарее. Забелевич расстегнул полушубок, достал платок и вытер пот со лба.
Тут Фиса сказала, не поднимая головы от бумаг, можно было подумать, что в этих своих казенных инструкциях она искала-искала и, наконец, отыскала нужное слово.
Она сказала:
- Уходи.
И тогда Забелевич обиделся. Может быть, если бы он не обиделся, он улыбнулся бы благодушно и ушел на этот раз, а на следующий раз - кто знает? - что-нибудь бы и изменилось и все обошлось бы без этого неприятного объяснения.
Но Забелевич обиделся и поэтому спросил укоризненно:
- Что я тебе сделал плохого, скажи?
- Ты - ничего, - ответила Фиса. - Не в тебе дело.
- А в ком же? - искренне удивился Забелевич. Его надежная, как рельс, мужская логика не допускала мысли о воздействии внешнего мира на отношение Фисы к нему, Забелевичу. - А в ком же, - спросил он настойчиво, - в ком же дело?
- Во мне, - призналась Фиса, все так же не поднимая головы, - во мне самой.
- В тебе? - удивился Забелевич. - Как это - в тебе?
- Ну как ты не понимаешь? - в свою очередь удивилась Фиса. - Как ты не понимаешь... когда ты находишься поблизости, меня тошнит.
- Тошнит?!!
Фиса еще ниже наклонила голову, и можно было догадаться, что она мучительно покраснела. Она была в сером пуховом платке, и Забелевичу не было видно ни шеи ее, ни кончиков ушей, но он догадался, что она, наверное, покраснела.
И Забелевич тоже покраснел - от обиды - и спросил:
- Почему это тебя от меня тошнит, я что, протухший какой-нибудь?
- Не сердись, - сказала Фиса тихо, - не сердись, не обижайся. Пойми меня и не обижайся... Со мной грубо обошлись... однажды... и меня потом тошнило. С тех пор всякое прикосновение... мужское... вызывает тошноту, понимаешь...
- Ну, понимаю, - неуверенно сказал Забелевич, - но ведь я же тебя не трогал, а?
- Трогал, - объяснила Фиса, - взглядом трогал... там, у источника.
Забелевич опять полез за платком и долго вытирал лоб и шею, когда вытер, спросил растерянно:
- Ну и... что же теперь делать, Фиса, а?
- Не знаю, - совсем тихо произнесла Фиса.
- Может, это... пройдет у тебя?
- Может, пройдет...
- Конечно, пройдет, - подхватил Забелеьич, - конечно, пройдет, заверил он уже почти радостно, - конечно!
- Уйди, Юра, - попросила Фиса и подняла наконец лицо.
Нет, не краснела она, разговаривая с Забелевичем. Лицо ее пугало мертвенной бледностью, губы болезненно кривились. Тонкой, прозрачной рукой она сжимала горло, потому что к горлу подступала дурнота.
ТРАССА
Пришло время разлада между Зудиным и Арсланом Арслановым. Разлад этот не мог не наступить, потому что причина вызрела серьезная, производственная: неудовлетворенность Зудина своим завгаром. Для многих это было большой неожиданностью, потому что еще сравнительно недавно Зудин откровенно любил Арслана Арсланова. Например, когда Арсланов возвращался из очередной командировки, как всегда, с победой, с добычей, исполненный энергии и торжествующего чувства собственной значительности, Зудин обнимал его, оглаживал, похлопывая по спине, подмигивал, кивая на Арслана Арсланова, вот, мол, смотрите: поехал и достал. Надо - сделал. Тот же самый стенд для регулировки топливной аппаратуры - кто бы достал? А Арсланов достал. Или взять дела давно минувших дней, когда Арслан Арсланов получал в Таловке новую технику и героически привел в поселок колонну - по бездорожью, по ранним, ненакатанным зимникам, по байкальскому льду. И хоть водители говорили потом, что переход был организован нечетко, что, например, не хватило продуктов, мало взяли, и добирались уже впроголодь, факт остается фактом - Арслан Арсланов привел колонну, вдохновляя водителей примером личного энтузиазма.
Неприятности начались несколько позже, когда жизнь в основном утряслась и урегулировалась и стала требовать от Арслана Арсланова не столько подвигов, сколько каждодневной добросовестной работы в рамках функциональных обязанностей заведующего гаражом. Эти самые функциональные обязанности были скучны до зубной боли. Путевки, профилактика, проверка исправности тормозов, рулевого управления и осветительных приборов, экономия горючего, техника безопасности... изо дня в день, изо дня в день...
