- Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил! - услышал он звонкий голос Элис.
- Выпил рюмку, выпил две - закружилось в голове, - смеясь, завершил он четверостишие.
- Я скучала, гуляка, - сообщила она. - А ты?
- Мне скучать не давали. ТАСС, потом Иван с Никитой.
- Ох, этот твой Никита! Небось, опять уговаривал тебя, морального разложенца, бросить меня, эту заокеанскую блядь?
- Нет, на сей раз о тебе разговора не было.
- Все равно, терпеть его не могу - за прошлое. А как Иван? Сильвию вспоминал?
- Вспоминал.
- Ну, ладно, потом расскажешь. Ты хочешь, чтобы я к тебе приехала?
- Тебя патрули задержат.
- А вот и нет. В отделе печати Наркомата иностранных дел мне выдали все необходимые документы. Теперь мне никакой патруль не страшен. Ты не ответил - хочешь? Или ты не один?
- Хочу, хочу! - поспешно выкрикнул он.
Эта ночь была, наверное, их самой прелестной и памятной ночью. Элис примчалась не на чем-нибудь, а на "виллисе" военной комендатуры. Она поймала его прямо у гостиницы и упросила подвезти "американскую союзницу-журналистку" к родственникам русского журналиста, работающего в таком далеком и таком дружественном Вашингтоне. "Сереженька, я приврала совсем чуточку, но ведь это же для того, чтобы быстрее тебя увидеть". Старший патруля - подполковник с усиками а ля Кларк Гейбл - галантно подал даме руку (довольно скрупулезно проверив перед этим ее "credentials" верительные грамоты) и завел в пути разговор о кино. Элис поразило, что совсем недавно он видел - закрытый показ шел с устным переводом захваченные где-то у немцев две голливудские ленты: "Это случилось однажды ночью" и "Унесенные ветром".
- Эти усики оттуда! - подполковник лихо провел пальцами по верхней губе. - Ретт Батлер к вашим услугам, мадам!
- С какой радостью он принял бутылку "Белой лошади", - раздеваясь, рассказывала она.
- А патрульные - им ты что-нибудь подарила?
- По пачке "Лаки страйк". Такие славные мальчишки. Розовощекие, наверняка пушок на лице еще с бритвой не знаком.
Она подошла к окну, долго смотрела на улицы и крыши домов, покрытые свежевыпавшим снегом. Тихо сказала:
- Ты знаешь, сегодня я вдруг поняла, что люблю Москву больше, чем какой-нибудь другой город на всей земле. Даже больше, чем Чикаго.
Она отвернулась от окна, посмотрела на Сергея, сказала с веселой страстностью:
- Вообще, я безумно жажду проникнуться Россией, всем русским. Как Екатерина Великая.
"Достойный подражания пример, - подумал Сергей. - Немка радела за интересы Российской империи паче многих урожденных русских вельмож".
- Она - ради великой, огромной, богатейшей империи, - продолжила Элис, - я - ради тебя.
Она подняла над головой свой разноцветный шотландский шарф и стала кружиться вокруг овального обеденного стола, припевая: "Ради тебя! Ради тебя!" Сергей влюбленными глазами наблюдал за ней - как же судьба ему подфартила, подарив такую девку! Как подфартила! А Элис обхватила его шарфом за шею и увлекла в свой импровизированный пляс. Наконец, остановилась и, отпуская его, спросила:
- У тебя свечи есть? - и тут же сама отвечала: - Конечно, нет. Откуда же им у тебя быть?
И стала доставать из своего клетчатого портпледа бутылки и закуски. Поставила на стол и зажгла две большие свечки ("У коридорной выменяла на банку кофе"). Сполоснула посуду, тщательно протерла клеенку.
- Мы начинаем отмечать твой, а значит и мой, праздник. Пьем коктейль из "Советского шампанского" и советского армянского коньяка. За тебя, мой милый, за твою страну. И за то, чтобы и в твоем сердце, и в сердце твоей родины было местечко для любящей вас Элис. Ура!...
Близость доставляла обоим предельное наслаждение. Элис каждый раз приводило в предэкстазное состояние его умение так тонко, так нежно, так своевременно провести ласку-прелюдию, так умело подвести к высшей точке блаженства. Умирая и возвращаясь из небытия, она всякий раз испытывала восторженное ощущение тотального просветления. "Я вся, вся до последней клеточки обновляюсь. Я чувствую очищение и духа моего, и тела. Из сознания изгоняются греховные мысли, я вновь становлюсь ребенком, чистым листом, на котором заново можно писать жизнь. И я хочу жить чисто, творить добро, и мне кажется, что у меня хватит сил сделать - под десницей Всевышнего - всех людей счастливыми. Господи, если могут быть счастливы двое, то почему не могут быть счастливы все? Даже те, кто никак этого не заслуживает. Прости, прости их, Господи!" Лежа рядом с Сергеем, ощущая рукой частое биение его сердца, она смотрела и не могла насмотреться на его строгий античный профиль. Поправила сбившиеся на лоб волосы, прикоснулась легким секундным поцелуем к его влажным полураскрытым губам, произнесла отстраненно-созерцательно:
- Если действительно были в детстве человечества, в Древней Греции герои, подобные Гераклу, то они были такие, как ты - прекрасные и телом, и душой, и помыслами, и делами. Ты самый совершенный, самый обворожительный, самый желанный мужчина на свете.
"Во все времена люди поклонялись силе, мужеству, благородству, - думал Сергей, начиная вновь трепетно и нежно ласкать обмиравшую от желания, едва заметно дрожавшую от истомы и неги Элис. - Люди искали и создавали в мечтах и сказках героев, наделенных лучшими человеческими качествами, создавали кумиров, достойных поклонения и подражания. Сегодня меня, обычного смертного, может быть, чуть сильнее, чуть умнее, чуть удачливее других, сделали героем. Радостно? Безмерно, я и не собираюсь разыгрывать из себя чрезмерного скромнягу. Но радость эта омрачена тоже безмерно - я не могу, не имею права рассказать об этом самой любимой, самой преданной, самой лучшей женщине моей жизни"....
- Серж, Сержик, любимый, где ты, приди, вернись ко мне, возьми меня. Всю! Сов-сееем...
Алеша в ту ночь никак не мог заснуть. Мечталось. В ночной мгле свистел дьяволом морской ветер, скрипели мачты. Он, лихой английский лазутчик, на бриге летел по свирепым волнам через Ла-Манш во Францию, чтобы проникнуть тайно в расположение войск под предводительством Людовика Святого и разведать его планы ведения кампании в Анжу. Или он на белом скакуне несся по знойной пустыне во главе летучего отряда арабских мятежников, выведывая расположение противных турецких войск. Наконец, сегодня в Берлине он хитроумно обходил все заслоны СС, СД, гестапо и метким выстрелом в сердце убивал это исчадие ада - Шикельгрубера, Гитлера, фюрера Третьего рейха и тем завершал мировую войну.
Разведка! Разве может быть занятие более увлекательное, более нужное и более действенно-результативное? Любая - локальная, тактическая и особенно стратегическая. Когда враг пребывает в состоянии блаженного неведения, что его самые главные, жизненно-важные тайны обретены секретными службами противника и уже детально изучаются и мастерски обращаются против него самого. Как жаль, что о наших разведчиках почти ничего не пишут. И фильмов нет. Об иностранцах, работающих против нас - сколько угодно. Но это же не разведчики. Это шпионы. Разница.
Хотелось пить. Алеша вышел в коридор и увидел, что из родительской спальни через неплотно прикрытую дверь сочится слабой струйкой свет. Издалека доносились голоса отца и дяди Сергея. Выходит, мама не спит? Алеша легонько толкнул дверь, которая бесшумно растворилась. Мама была на коленях. Перед ней на низеньком столике стояла икона, которую освещала настольная лампа. Почувствовав, что кто-то входит в комнату, Маша обернулась. Ночная рубашка была с глубоким вырезом и Алеша увидел свисавший на цепочке крестик.
- Мама, ты крест носишь? И молишься?! - потрясенный, Алеша задохнулся от негодования, возмущения, неприязни. - Ты, коммунистка, рядом с партбилетом носишь крест?! (Потом, спустя много лет, он будет бескомпромиссно казнить себя за этот юношеский комсомольский максимализм. Но это будет потом. Когда из жизни уйдут и Иван, и Маша. Многое дал бы он за то, чтобы вернуть этот момент, все изменить. Увы, слишком часто мы умны задним умом и мудры поздней мудростью. Зачастую - слишком поздней).
- Да, ношу, Алеша.
- И бьешь поклоны старцу на деревяшке?
- Да, молюсь Спасителю и Пресвятой Богородице.
- И тебе не стыдно? Тебе, члену партии, прошедшей фронт...
- Именно на фронте, сынок, я и обрела веру. В Сталинграде на Мамаевом кургане Пресвятая Дева Мария своей рукой заслонила меня от пуль и осколков.
- И ты видела ее руку?
- Видела, Алеша. Как вижу сейчас тебя.
- Мамочка, но это же чепуха несусветная!
- Если бы это было так, мы бы сейчас с тобой не разговаривали.
Алеша продолжал возмущенно твердить свое, а Маша смотрела на печальный лик Иисуса Христа и мысленно молилась: "Благодарю тебя, Господи, что сохранил мне жизнь. Знаю - не ради меня, ради детей моих. Алешеньку прости, он не ведает, что говорит. Несмышленыш еще. За Ивана молю, плохо, тяжко ему, помоги ему, Господи. Я знаю, он верует, истинно так. Только боится показать это, как многие кругом. Отрицание Бога - великий грех государства нашего. И то, что вновь восстановлен Патриарший престол и открыты тысячи церквей - это все во благо и спасение нашей многострадальной России. И прости, Господи, вольных и невольных гонителей Веры. Воистину не ведают, что творят". Даже мысленно, из боязни навлечь кару, она не назвала Никиту, хотя имела в виду именно его. Его слова, сказанные минувшим вечером во всеуслышание: "Одно благое дело немцы все же делают - церкви рушат...".
