перцовку закусывал… Вкусный… – И Калика Переплывный нырнул в нижегородскую ярмарку времен государя-императора Николая Александровича Второго.
Михаил Федорович нырнул туда же, а потом вздохнул и произнес как бы покровительственно:
– Как же-с, едали… А еще у нас на Москве в сороковые-пятидесятые-шестидесятые при генсеках Сталине, Хрущеве, Брежневе в булочной Филиппова давали ситный… Впрочем, я об этом уже где-то писал.
Ну, а Циперович свое детство, отрочество, юность помнил скудно. Знал он, что произошел из древнего рода. Отцом его был Бар Кохба, который возглавил восстание иудеев против римлян в 71 году. А матерью – некая Сара из колена Веньяминова. Она понесла его в ночь перед днем, когда восставшие во главе с Бар Кохбой убили своих жен, потом зарезали себя в крепости Моссада, что на Мертвом море. Но четырех женщин оставили в живых, чтобы они донесли весть о гибели Иудеи всему человечеству. И Сара была среди этих четырех женщин. И через девять месяцев родила мальчика. В городке Капернаум. А сам Аглай при рождении был назван Иеремией. А потом угнездился в Хазарии, потом много чего было – всего он и не помнил. Ну, кое о чем было уже рассказано мною во вторых-третьих строках моего текста раньше. И родиной своей считал именно Капернаум. В смысле малой родиной. А в смысле большой Родины числил себя по России.
Ну, я несколько отвлекся от стержня повествования, но это не вредно, потому что… Потому… Ну как без этого. Просто каждому человеку необходимо покувыркаться в своем прошлом, чтобы как-то определиться в своем настоящем и хоть в малой степени знать, как жить в будущем. Вот такая вот нехитрая сентенция.
И тут за поворотом Харони по правому берегу на горушке показалась деревенька.
– К правому берегу пристать! – скомандовал шкипер, и Сидоров Козел ответил:
– Есть пристать к правому берегу!
И пристал. И на берег был отпущен экипаж. В составе Калики Переплывного, Михаила Федоровича, Нупидора – на всякий случай какого-нибудь экстрима. Ну и Марусенька с ними. Куда ж Нупидору без Марусеньки.
На берегу сидел какой-то древний старичок с бородой а-ля старик Хоттабыч, только славянской национальности, и ловил удочкой рыбу. И вроде бы выловил какую-то… И точно: в ведерке плескалась какая-то одинокая рыбешка. То ли пескарь, то ли окунь, то ли карась, то ли еще что. Наши не были осведомлены по части ихтиологии до такой степени. Нет, минтай или там «семгу куском» они, конечно, уже узнают. Но вот этой рыбешки они точно не знали.
– А чтой-то, мил человек, чуженинушка стар старичок, за рыбка у тебя в ведерке плавает?
– Ну, как эту рыбку называют в Академии наук, нам неведомо. А вот мы сейчас рыбку и поспрошаем, какого она рода-племени.
И поспрошал. И рыбка ответила ему человеческим голосом. А каким ей еще отвечать, если рыбьего языка люди не знают.
История рыбки, рассказанная ею самой
– Значит, так… Из Язей мы будем… А родом из верховий Харони, из ея чистой составляющей, коей в ней было не так много, но жить было можно. Пращур мой Язь Первый был рыб осмотрительный до чрезвычайности. То ли генетика была тому причиной, вызревшая в верховьях реки Харонь, то ли перипетии извилистого жизненного пути заставляли его оглядываться без, казалось бы, какой-никакой нужды, но плавал он как-то боком, что позволяло ему видеть все округ себя на триста шестьдесят градусов, а уж если прихватит, так прихватит, то и на все триста семьдесят – триста восемьдесят. И при всяком опасном случае от этого опасного пути, истинного или надуманного, уворачивался со всей ловкостью целенаправленной самосохраняемости жизни. Не можно даже подсчитать, сколько лет он провел в постоянном уворачивании, и отдельные язи даже ставили его в пример своему потомству, но, как говорится, не в коня корм, не всякому язю доступно стать Язем с большой буквы. А вот наш стал. Жил своим величием, покупывался в нем, гордился им с некоторой ленцой и в конце концов притомился от этого бремени до бесконечной утомленности душевного покоя. До той самой безвыносимой утомленности, что одним ничем не выдающимся утром Язь оттолкнулся от дна Харони, со всевозможной скоростью вылетел из воды, преодолел воздушное пространство и, фигурально говоря, бежал от хароньских столичных грязей дальше на восток. Там он, находясь при последнем издыхании, успел оплодотворить икру некоей Язихи, после чего оба умерли от отравления. И больше таких Язей в русских Европах не водилось. Оскудела земля. Но тем не менее часть мальков вылупилась из икры, бежала на восток и достигла очищающих сибирских вод. Ну, некоторые, в том числе и я, мутировали в золотых рыбок. Ну а теперь загадывайте желание… – и Золотой Рыб прикрыл глаза.
Путешествующие в поисках соли земли Русской ошалели от такой невероятности.
– Так ведь не мы тебя поймали, а вот этот Хоттабыч, – осторожно сказал Михаил Федорович, – а кто поймал – того и тапки. (Типа что от этих золотых рыбок всего ждать можно. Так можно и оказаться у разбитого корыта.)
– Так нет у меня никаких желаниев, – встрял в диалог Хоттабыч, – кроме одного: сидеть здесь на берегу самой синей реки Харонь и ловить удочкой рыбу.
– А пошто не неводом, мил человек-старик? – спросил Калика.
– А потому, люди добрые, – ответствовал Хоттабыч, – что какая от невода радость? Сплошная промышленная работа. А от удочки – всяческий покой и душевное отдохновение.
– А от чего, красава, вы так устали? – внес свою лепту Нупидор.
У Михаила Федоровича и Калики Переплывного вопрос Нупидора вызвал живой интерес. И они бросили вопросительный взгляд на Хоттабыча.
А Марусенька просто молчала, потому как негоже младой девице в серьезный мужской разговор влезать. Даже вопросительным взглядом.
– Так вы что, – спросил Золотой Рыб, – желание загадывать будете?
– Чуть погодь, мил человек Золотой Рыб, – сказал Калика, – нам интересно знать, от чего это этот старичок пенсионного значения так притомился, что ищет отдохновения, ловя удочкой рыбу.
Золотой Рыб на мгновение задумался, потом зевнул и сообщил:
– Ну, ладно, пусть этот старик скажет, что его гнетет, что в этих прекрасных Восточных Сибирях притомило его физически и духовно. А я пока вздремну.
– Тока ты, мил человек Золотой Рыб, не до конца усни, а то нам некому желания загадывать будет.
– А чего рассказывать, – устало заявил Хоттабыч, – сами все увидите. Пошли в деревню. А ты, Золотой Рыб, отдыхай пока.
И все потянулись по тропинке в горушку. Туда, где виднелась деревушка…
И вот они поднялись
