— Странное у тебя представление о семейной жизни.
— Да уж поверь, брат, настоящее!
— Постой, Клинков, не трещи, — остановил его солидный Громов. — А не приходило тебе в голову, Подходцев, такое: просыпаешься ты утром после свадьбы — глядь, а сбоку чужая женщина лежит. И сам ты не заметил, как она завелась. То да се — хочешь ты к нам удрать — «нет-с, говорит, постойте! Я твоя мужняя жена, и ты из моих лап не вырвешься». Ты в кабинет — она за тобой; ты на улицу — она за тобой. Ночью пошел в какой-нибудь чуланчик, где грязное белье складывается, — чтобы хоть на полчаса одному побыть — не тут-то было! Открывается дверь, и чей-то голос пищит: «Ты тут, Жанчик? Что же ты от меня ушел? Ну, я тут с тобой посижу! Зачем ты меня одну бросил, Жанчик?» Ну, конечно, ты ей возразишь: «Да ведь двадцать-то пять лет ты жила же без меня, дрянь ты этакая?! Почему же сейчас без меня минутки не можешь?» — «Нет, Жанчик, — скажет она, — надо было бы тебе на мне не жениться… Раз женился — так тебе и надо!» Повеситься захочешь, и то не даст — из петли вынет, да еще поколотит оставшейся свободной веревкой: «Как, дескать, смел, паршивец, вдову без прокормления оставлять!»
Пауза.
— Подходцев!
— Ну? — приостановился Подходцев.
— Не женишься? — робко спросил Громов, считая почву достаточно подготовленной.
— Женюсь! — вздохнул Подходцев. — Жалко мне вас, но что же делать… женюсь! А который теперь час?.. Ой-ой… Пять! А мы в половине шестого должны кататься. Друзья! До свиданья! Целую вас мысленно.
— Подавись ты своими поцелуями.
— Громов! Можно надеть твой серый жилет?
— Нельзя. Он мне сейчас будет нужен.
— Для чего?
— Чернилами буду обливать.
— Гм!.. Ну, прощайте, братцы. Бог с вами.
Клинков поманил его пальцем.
— А подойди-ка… Видишь, какой ты неаккуратный: кончик платка опять вылез.
— Осел ты пиренейский, — завопил Подходцев. — Да ведь так же и нужно, чтобы он торчал. А ты его уже в третий раз засовываешь.
Клинков уткнулся в подушки, и плечи его запрыгали: неизвестно было — смеялся он или оплакивал гибнущего друга?..
Стараясь не встречаться взглядом с оставшимися, Подходцев вышел в двери как-то боком, виновато.
По уходе его Клинков тяжело встал с кровати, подошел к зеркалу и с плаксивой миной стал разглядывать себя.
— Клиночек! Что с тобой? Охота тебе всякую дрянь разглядывать! Уже не думаешь ли и ты жениться?..
— Знаешь, что я сейчас почувствовал, Громов? — обернулся к нему Клинков, и углы губ его передернулись.
— Ну?
— Стареем, брат, мы… Подходцев женится, а у меня уже седые волосы на висках появились.
— А с ребрами благополучно?
— С какими ребрами?
— Беса в ребре не ощущаешь?
— Какого беса?
— Ну, говорят же: седина в бороду, а бес… и так далее.
Клинков кротко, печально улыбнулся.
— Не острится нынче что-то…
— Голова не тем наполнена.
— Ну, в отношении себя ты преувеличиваешь.
— Почему?
— Она у тебя ничем не наполнена.
— Нет, Клинков, — улыбнулся Громов еще печальнее, чем давеча Клинков. — И у тебя ничего не получается. Не остри, брат.
— Плохо вышло?
— Чрезвычайно.
— Да, действительно. Что-то не то…
И долго сидели так, осиротевшие, каждый на своей постели, пока не окутали их синие сумерки…
В большой комнате, в которой жили раньше трое, а теперь, после женитьбы Подходцева, только двое, было тихо… Даже мышь не скреблась под полом — вероятно, издохла от бескормицы. В комнате находился один толстый Клинков.
Конечно, он лежал на кровати.
Его дела, как и дела Громова, пришли в упадок: доходов не было, а расходы требовались колоссальные: на одну еду уходило не меньше рубля в день. Да квартира, на оплату которой расходовалось вместо денег чрезвычайно много нервов (при объяснениях с хозяйкой), да папиросы, да то и се…
Беззвучные вздохи раздирали массивную грудь Клинкова.
«А тут еще Громов исчез, — думал Клинков. — Наверное, попал в компанию меценатов и забыл и думать обо мне».
Но в этот самый момент в виде наглядного, фактического опровержения в комнату влетел запыхавшийся Громов.
— Что это ты, брат?! — спросил Клинков, скосив на него глаза. — Будто бы только что из церкви вырвался?
— Почему… из церкви?
— Да ведь ты принадлежишь к тому незадачливому разряду людей, которых и в церкви бьют. Вот я и думал…
— Ты? Думал?! Может ли с тобой это случиться?
— Тебя это удивляет? Очень просто: я думаю бесшумно, поэтому снаружи ничего не заметно, а ты, когда над чем-нибудь задумаешься, то в твоей голове слышно легкое потрескивание. Будто чугунная печка постепенно накаливается.
— Хочешь, я тебя сейчас водой оболью?
— Если ты этим докажешь высокое состояние твоих умственных способностей — обливай.
— Просто оболью. Чтоб ты не приставал.
— Не надо. Я предпочитаю сухое обращение.
— Недурно сказано. Запишу. Может быть, в редакции «Скворца» за это нам заплатят рублишку. Кстати! Сейчас швейцар передал мне письмо с адресом, написанным женским почерком…
— Тебе письмо?
— Нет.
— Мне?!
— Нет.
— А кому же?!
— Нам обоим.
— Странный вы народ, ей-Богу. Сколько вас по всем церквам ни бьют, все вы не умнеете. От кого письмо?
— Недоумеваю. Наверное, какая-нибудь графиня, увидя меня на прогулке, пишет, что я поразил ее до глубины души.
— Возможно. Если она гуляла на огороде, а ты стоял в своей обычной позе — растопыря руки и скривившись на бок для наведения ужаса на пернатых…
Не слушая его, Громов разорвал письмо и вдруг вскричал в неописуемом удивлении:
— Не сон ли?! Знаешь, кто нам пишет? Madame Подходцева!
— Уже?
— Что уже?
— Собирается изменить Подходцеву?
— Кретин!
— Первый раз слышу. Что она там пишет? Не просит ли развести ее?
— «Многоуважаемые Клинков и Громов»…
— Видишь, меня первого написала, — съязвил Клинков. — А тебя приписала так уж… из жалости.
— «Я знаю, что, выйдя замуж за Боба, я похитила у вас любимого друга, но, надеюсь, вы на меня не сердитесь. Чтобы доказать это, приходите нынче вечером пить чай. Познакомимся и, думаю, будем друзьями».
— Ишь ты, пролаза, — проворчал Клинков. — Сколько сахару! Больше там про меня ничего нет?
— Есть. Вот: если Клинков, благодаря своей толщине, не пролезет в квартиру, мы ему вышлем чаю на улицу, к воротам… Впрочем, может быть, он сидит в лечебнице для умалишенных, и потому…
— Брось, надоел. Как она подписалась?
— «Ненавистная вам Ната Подходцева».
— Правильно. Так что же мы… пойдем?
— Противно все это. А?
— Тошнехонько. Вышитые салфеточки, на чайнике вязаный гарусный петух…
— Верно. А Подходцев лежит в халате на диване, курит трубку и заказывает кухарке на завтра обед.
— А сбоку полотеры ерзают по полу, стекольщики вставляют стекла, а в углу мамка полощет пеленки.
— С ума ты сошел? Они всего два месяца как поженились!
— Ну да, — скептически покривился Клинков. — Будто ты не знаешь Подходцева. Так пойдем?
— Черт их знает. Правда, что там накормят. А я с утра ничего не ел.
— Красивая она, по крайней мере?
— Клинков!
— И о чем с ними говорить, спрашивается?
— Сейчас видно, что ты не бывал в хорошем обществе. Ну вот, предположим, приходим мы… «Здравствуйте, как поживаете?» — «Ничего себе, спасибо. Садитесь». Сели. Оглядываемся. «Хорошая у вас квартирка. Не дует?» — «Что вы, что вы!» — «С дровами?» — «Без дров. А за дрова теперь так дерут, что сил нет». — «Да, уж эти дрова». — «Можно вам чаю стаканчик?» — «Пожалуй». Понимаешь? Этакая нерешительность: «пожалуй». Могу, мол, и не пить. А то ведь я тебя знаю… Предложишь тебе чаю, а ты хлопнешь себя по животу, да еще подмигнешь, пожалуй: «Ежели с ветчиной да с семгой, то я и полдюжины пропущу».
— Гм… да. Может, там речи какие-нибудь за столом нужно говорить?
— Какие речи?
— Ну там по поводу брака; «ум, мол, хорошо, а два лучше».
— Там будет видно. Только ты уж не забудь, когда войдем, ручку у нее поцеловать.
— На этот счет я ходок.
— Еще бы. Сколько побоев принял — пора научиться. Кстати… могу тебе дать три совета: на ковер не плюй, в самовар окурки не бросай и, если будешь есть крылышко цыпленка, — руки потом об волосы не вытирай.
— О свои не буду. А об твои готов хоть сейчас.
Переругиваясь, эти странные друзья принялись за свой туалет.
Глава 12
В гостях у Подходцева
Подходцев, видимо, немного конфузился своего нового положения. В передней встретил Клинкова преувеличенно шумно.
