И все-таки Мамука приехал! Приехал, чтобы с ней попрощаться. Он прибыл на электричке один — совсем как взрослый… Видно, домашним было не до него.
— Здравствуй! — сказал он, потупясь и топчась у калитки. — Вот, приехал. Я слышал ты уезжаешь в город… Слон сказал. Мы с ним иногда перезваниваемся. Вернее, он мне звонит — сюда-то позвонить некуда. Не в сторожку же…
— Привет! — шагнула навстречу Сеня и широко распахнула калитку. Проходи… Ой, как я рада, Мамука, уж думала больше тебя не увижу.
— Ну что ты! Правда, отец говорит… мы уезжаем. Совсем. Это ещё не решено, но…
— Ты погоди — ещё все сто раз переменится. Может, вы никуда не поедете. А если и так — можно же переписываться! Ты мне напишешь?
— Я?
Мамука порозовел. Он не думал, что она так встретит его… по-доброму. Ведь, что ни говори, а темная тень отца ложилась на всю семью…
— Ну, конечно! Ты мне свой адрес оставишь?
— И адрес, и телефон.
Сеня быстро сбегала в дом и принесла лист бумаги, на котором старательно написала свой полный московский адрес и номер домашнего телефона.
— Вот, держи! И… ты не волнуйся, Мамука. Все будет хорошо. Обязательно! Только не забывай обо всем… ну, о ручье, о том, как мы бежали, как притащили клад… Вернее, не мы притащили, а Проша. Как он…
— Проша? — Мамука сморщил лоб, как будто силясь что-то припомнить. Это кто? Друг твоего брата?
— Нет, Проша — он… — Сеня осеклась.
Она хотела сказать, что он домовой, но неожиданная догадка вдруг осенила её. Мамука забыл все, что было связано с Прошей, забыл и его самого… Все это попросту стерлось из его памяти, потому что… так хотел домовой. Проша открылся только ей — ей одной — и ни с кем больше не хотел разделять их тайну.
— Проша… да нет, я ошиблась. Я хотела сказать «Слоша»! Это я так Слона теперь называю. По-своему. Ну как тебе кликуха? Нравится?
— Слоша? Здорово! Классная кличка. Такой уж точно ни у кого нету — ни с кем не спутаешь. А то у меня в Москве аж два знакомых Слона! Слушай… а ты меня тоже как-нибудь назови… ну, по-своему.
— Тебя? — Мися задумалась. — О, придумала! Хочешь, я тебя буду звать Кум? Ну, Мамука — Мук — это Кум наоборот… И потом… она вдруг задумалась, но о новой догадке своей ему не сказала.
Кум и кума — это как бы духовные родители ребеночка, над которым совершают обряд крещения… Или взрослого человека — это неважно. Они оба после этого считаются близкими родственниками. А они с Мамукой… ведь они как бы окрестили Прошу — Сеня возложила на него крест и окропила слезами. Правда Мамука случайно выбил из лап домового крест… но это ничего. Он окрепнет. И руки его, и душа… И если получится, она ему в этом поможет.
— Кум? Здорово! Пускай я буду Кум! Но это только между нами, хорошо? Это будет только наша с тобой междусобойная кличка.
— Междусобойная! Как ты это придумал, просто обалдеть… Если хочешь, можешь звать меня Кумой!
— Идет! Ну, Сень, пора мне. Я ведь только на минутку заехал, чтоб попрощаться. У нас теперь постоянного адреса нет — мы квартиру снимаем… верней, не одну, а разные — то и дело переезжаем с места на место. Ох, как надоело… А! — он махнул рукой. — Ну все, я поехал.
Он оседлал свой велосипед.
— Я тебе позвоню-ю-ю-ю… — крик затихал в отдалении, потому что он уже мчался, крутя педали, и вскоре пропал за поворотом.
— Мосина, пора! — шепнул ей на ходу дед, тащивший в машину узел с постельным бельем. — Через пять минут отправляемся…
Все, прощай лето!
Сеня едва удержалась, чтоб не заплакать. В последний раз обежала сад, заглянула в сарай — пленка по-прежнему лежала на месте. Сеня засунула под неё руку и вытащила воланчик. Он так и пролежал здесь преспокойненько с того самого дня, как она его спрятала. Какая она была тогда… противная. Нет, не противная, глупая просто! — рассмеялась Сеня, немножко повеселела и сунула воланчик в карман. Она сохранит его на память об этом лете. Об этих местах, которые помогли ей здорово повзрослеть!
И забеспокоилась вдруг: где же Проша? Он ведь так и не подавал о себе весточки со дня их последнего разговора…
— Ксюха, в машину! Костик, прощайся с Ирочкой! — послышался папин зов.
— Иду! — крикнула Сня.
Костик, зардевшись, неловко чмокнул в щеку свою первую любовь — Ирочку — Бирочку — они уже битый час прощались, стоя возле калитки…
И вот, урча мотором, груженый грузовик выехал за ворота.
Прощай, дача!
Папа с Костей уселись в кабине с шофером, все остальные расположились в кузове на тюках и узлах. Бабушка теребила в руках носовой платочек, но держалась — не плакала, только хлюпала носом. Мама глядела на дорогу, убегавшую назад из-под колес. Мися обняла её и крепко поцеловала.
— Бабуленька, мамочка, не грустите, это ведь не последнее лето! Мы ещё сюда вернемся.
— Нет, не вернемся. Хозяева наши дачу продают. У них совсем плохо с деньгами…
— А-а-а… — погрустнела Сеня. И тут же встрепенулась. — Ну, тогда найдем другую, ещё лучше прежней — где-нибудь у озера… Или прямо возле реки. Правда, мам?
— Поживем — увидим, — ответила мама и пригладила ей разметавшиеся волосы. За лето они отрасли ниже пояса, и Сеня заплетала их в косу. Гляди-ка, какая у нас коса — девичья краса! Всем на радость!
— Ой, девочки, тут платочек был мой… на коленях! — бабушка растерянно шарила у себя под ногами в поисках носового платка. — Упал, что ли…
— На тебе мой, — протянула Леля свой платок бабе Инне. — А твой найдется — куда он денется?
— Да вот же он, бабуль! Почему-то у меня в кармашке лежит, — Сеня с изумлением извлекла из кармашка своего широкого сарафана бабушкин платок. Ты его ко мне в карман по ошибке засунула!
— Да, нет же! Что я, совсем из ума выжила! Он у меня на коленях был! протестовала бабушка под смех дочери с внучкой. — А, да ну вас! — взяла у Сени платок, вытерла выступившие-таки на глазах слезы и… рассмеялась тоже.
— Девчонки, хорош бузить! — деланно строгим тоном изрек дед Шура, с удовольствием поглядывая на развеселившуюся семью. — Вам палец покажи — вы и то смеяться будете. А переезд — дело серьезное. Не ровен час чего-нибудь позабудем… Так что, держите себя в руках! Ох… куда я очки свои подевал?
— Да, вот же они, у тебя на носу! — усмехнулась бабушка.
— Как? — дед с опаской поднес палец к переносице и… нащупал дужку очков. — Быть не может! Это же очки для чтения. Они у меня в очешнике в кармане лежали… А они на носу… странно. Очень странно!
— Надо же, пап! — улыбнулась мама. — Обычно очки у тебя либо в хлебнице, либо в холодильнике, а тут — на носу! Нет, определенно тебе свежий воздух пошел на пользу! Решено, будем каждое лето дачу снимать! Подработаем, перезаймем, но дача у нас будет!
— А может быть, и своя… — мечтательно протянула Сеня. Но думала она о другом. И улыбка во весь рот растянулась на её лукавом, счастливом и несказанно похорошевшем личике.
Уж она-то знала, чьи это проделки с платком и очками! Проша подал ей знак!
— Ну что, Колечка, начинаем новую жизнь? — услыхала она над самым ухом приглушенный знакомый шепот. — Можешь поздравить меня с переездом.
— Ой, Прошенька… поздравляю! — так же тихо шепнула Сеня, чтоб никто не услышал. — Значит, новая жизнь, ты с нами?!
— А куда я денусь от вас? Я вам ещё надоем…
— Сеня, с кем это ты разговариваешь? — поинтересовался дедушка, глядя на неё из-под очков.
— Ни с кем, дедуль. Просто сама с собой!
