- Я ей физически не изменял.
Виолетта, неизвестно откуда взявшаяся, подошла и ударила его ногой. Иван Филимонович обеими руками схватился за лысину, застонал и сел на пол.
Звонок. Неужели Лиля? Не может быть, слишком скоро. Так и есть: она.
Костя с трудом ее узнал. Суженный точный взгляд, прямая, гордая шея. Королева! Она подошла к кровати, перебрала пузырьки, понюхала каждый...
- Все вон, кроме Нади. Надя, воды. Буду делать промывание желудка.
Костя и Иван Филимоноаич вышли. Виолетта сопротивлялась, хныкала.
- Девочка, я сказала: уйди.
- Идемте к нам, - предложил Костя.
Виолетта вся тряслась. Костя уложил ее в свою постель, закутал. Она заснула почти мгновенно.
Иван Филимонович застенчиво сидел на кончике стула, подобрав голубые ножки.
- Я ей физически...
- Знаю.
За стеной что-то происходило. Лилась вода, слышны были стоны, шаги. Кто-то входил, выходил на кухню, снова входил. Иван Филимонович заплакал.
- Какая женщина! Я любил ее, честное слово. Что мне было делать? Я полюбил другую... Как честный человек...
- Молчите, - сказал Костя.
Снова звонок. На этот раз "неотложная". Костя отворил. Пухлая дамочка в белом халате долго возилась в передней. Потом стала мыть руки. Костя с полотенцем ей прислуживал.
- Где больная? Костя постучал в дверь.
- Кто там? - спросила Леонилла Илларионовна.
- "Неотложная".
- Уже не нужно. Впрочем, войдите. Есть адреналин? Дайте. Ну, что вы там копаетесь? Давайте аптечку, я сама. Есть адреналин!
Дверь закрылась.
Костя вошел к себе. Иван Филимонович, по-заячьи вздрагивая, сидел на своем краешке, стараясь занимать поменьше места.
- Что там? - спросил он, подняв молящие глаза.
- Не знаю. Вводят адреналин.
- Значит, есть надежда?
- Наверно, есть.
- Константин Исаакович, выслушайте меня. Я...
- Молчите.
Они сидели, каждый на своем стуле, долго-долго. Часы пробили два, половину третьего, три... В половине четвертого в комнату вошла прекрасная женщина.
- Все. Будет жить.
* * *
- Юра, знаешь, меня поразила Лиля...
Юра отвернулся.
- Ты меня словно орденом награждаешь. Новость сказал.
Но все-таки он был рад. Улыбка так и ползла на его губы. Он ее стряхивал, а она все ползла - умильная, глупая, такая не Юрина улыбка.
* * *
А статью они кончили. Писали-писали, все казалось, что ей конца нет, и вот - кончили. Отдали на машинку - и все.
- Что же теперь мы будем делать? - спросил Костя.
- Не знаю. Пантелеевна себя изжила. Не могу больше смотреть на ее одноглазое рыло.
- Я тоже.
- Придумаем что-нибудь другое. Чем бы дитя ни тешилось...
- Я уже придумал. Слушай, Юра...
- Помолчи. До завтра я не хочу говорить о работе.
- О чем же нам еще говорить? Ведь за душой у нас ничего, кроме работы. Нищие духом.
- Редкий случай, когда я с тобой вполне согласен. - Юра вынул гривенник, положил на стол и обвел карандашом. - Вот наш кругозор.
- Если у тебя такой, то у меня...
Костя долго искал копейку, нашел и тоже обвел. Два кружка на зеленой бумаге. Два кругозора.
- А помнишь, - спросил Костя, - как мы с тобой ходили в Публичную за кругозором?
- Да, братец, с тех пор мы стали кандидатами наук. Это сильно сужает поле зрения. Закопались в свою науку, как кроты. Прельстились простыми закономерностями.
- Ну, не слишком-то простыми...
- Ха! Самая сложная из наших задач на порядок проще самой простой задачи из жизни общества. Там ничего еще не сделано.
- Есть же общественные науки?
- Практически нет. Есть шаманские заклинания.
- А "Капитал"?
- Ну, Маркс создал нечто вроде науки, для своего времени, своих условий. Его беда, что он не знал математики. Некоторые его законы так и просятся на язык дифференциальных уравнений...
- Да, я тоже об этом думал.
- Это просто очевидно. Помнишь о расширенном воспроизводстве? Первое подразделение, второе... Производство средств производства, производство средств потребления, и атата, и атата...
- Припоминаю.
- Так это же совсем элементарно, если грамотно изложить. Юра написал систему дифференциальных уравнений.
- Видишь? Тут коэффициент - доля потребляемых средств, а тут - доля средств, отводимых на расширение. Заметь, коэффициенты могут быть как постоянными так и переменными.
- В самом деле, забавно.
- А главное, можно аналитически вывести условия, при которых процесс расширенного воспроизводства будет устойчивым.
- То есть без кризисов?
- При известных условиях - да.
Костя еще раз прочел уравнения, подумал и написал формулу.
- Такие условия? - Именно.
- Черт возьми, это же очень интересно.
- Мне это пришло в голову на политзанятиях. Пока этот болван Зайцев мусолил: первое, второе подразделение... боясь отойти от "Капитала" на волосок, даже не решаясь буквой обозначить переменную... Помнишь? Нет, тебя в тот раз не было. А я был, и сидел, и со скуки вывел уравнения. Потом сдуру вышел и написал их на доске.
- Написал?!
- Да, попутал бес.
- Юра, а ты не сказал, что к чему?
- Нет, успокойся, никто ничего не понял. Но все равно это было глупо. Сказано: "Не шути с женщинами, эти шутки грубы и неприличны". Козьма Прутков.
- Юра, ты уверен, что никто ничего не понял? Про равновесие?
- Н-не совсем. Кто-то сзади хихикал.
- А Зайцев?
- Ну, он-то совсем ничего не понял. Совершенный кретин. Еще не произошел от обезьяны.
- А вдруг произойдет? Несладко тебе будет.
Юра внезапно оглянулся и замолчал.
- Ты чего?
- Ничего, так.
- Послушай, Юра. Что происходит кругом? Ты что-нибудь понимаешь?
- О чем ты?
- О космополитах.
- Кое-что понимаю.
- И что?
- Вопрос сложный, - Юра говорил нехотя, через силу. - Обстоятельств здесь много.
- Почему это стало возможным у нас? И почему сейчас именно?
- Думаю, есть объективные причины.
- В чем они?
- Младенец! Израиль. Государство израильское. Какое-то отечество появилось у вашего брата...
- Какое там к черту отечество? Для кого из нас оно отечество? Да пошли меня туда...
- Знаю, знаю. "Из перерусских русский", как кто-то про кого-то сказал, кто и про кого - уже не помню. Живописная фраза. Но все-таки с фактами надо считаться.
- Какие факты?
- У многих евреев - родственники за границей, теперь - в Палестине или к ней тяготеют... Вот и получились вы в своей стране иноземцами.
Костя выругался.
- Не принимаю я этого. Да просмотри меня всего насквозь... Я и языка-то еврейского не знаю, никогда не слышал. И таких большинство.
- Любезный, неужели ты думаешь, что кого-нибудь интересует твоя личность? Ты - единица в некоей рубрике, и дело с концом.
- Не верю я, не могу поверить...
Скрипнула дверь, и оба вздрогнули. Вошел Николай Прокофьевич. Старик за последнее время частенько стал заходить к ним, слушал споры, давал советы... А советы были дельные. Башковитый старик. Оба привыкли к нему, не боялись.
- О чем спор? - спросил Николай Прокофьевич петушиным голосом.
- Об антисемитизме, - брякнул Костя.
- Ух ты! Так-таки об антисемитизме? И что же вас заинтересовало?
- Исторические корни антисемитизма, - напыщенно сказал Костя.
- Вообще или в нашем отечестве?
- Главным образом в нашем отечестве.
- Гм, - задумчиво сказал Николай Прокофьевич. - Трудная тема. У этого дерева много корней. Глубокие корни. Проследим, например, один корень. В нашем отечестве, как вы знаете, в семнадцатом году произошла революция. Слыхали? И вот после революции, как грибы после дождя, полезли кверху евреи...
- А отчего?
- Отчего? - Он поднял вертикальный палец. - Очень просто. Русская старая, потомст-венная интеллигенция была частично уничтожена физически, частично оказалась в эмиграции. Оставшаяся часть- пришипилась, съежилась, понемножку саботировала, вы этого помнить не можете, а я помню. Сам саботировал. Все мне казалось, что беспорядку много. После - привык. Знаете, в беспорядке даже особый шарм нахожу.
- Ну а евреи? - спросил Костя.
- Погодите, всему свой черед. Знаете ли вы, что, если бы не хронический беспорядок, мы, может быть, и войну бы не выиграли? Попробуй-ка немецкого рабочего перебросить с его заводом куда-нибудь в Сибирь. Морозы, жилья нет, брр... Немец - культурный человек: лапки кверху - и сдох. А наш рабочий, к беспорядку привычный, воспитанный на авралах да на латании дыр, копает себе земляночку, разгружает станочки, смотришь - через месяц-другой работает завод, продукцию выпускает. Мы, русские, как клопы. Нас вы вести нельзя. А знаете, до чего живуч клоп? Где-то я читал, что в покинутых зимовках на севере через десятки лет находили живых клопов. Каково? Мороз шестьдесят градусов, жрать нечего, а живет. Молодец клоп! Кстати, с чего я начал?
- С евреев. От еврея до клопа, - сказал Юра. Николай Прокофьевич строго покосился на него горячим глазом.
- Ну, вот, я и говорю, что после революции сильно стали прорастать евреи. Были у них преимущества перед нашими. При равной худородности большая культурность. А народ вообще способный...
