плоткинскую шутку. И всякий раз останавливал в рукописи карандаш и улыбался. Так у кого же ты всё-таки содрал эту фразу?
Вечером после ужина набрал-таки в поисковике ноутбука про тётушек и лошадей. Чтобы узнать, в конце концов, Плоткина эта шутка или нет. Набрал почти дословно…
Нет ничего о трусах! Нигде! Даже близко к фразе Плоткина.
Да-а. Талантливый парень. Талантливейший кучерявый Пушкин!
Но почему у такого свой роман никак не идёт? У такого одарённого?..
– Жанка, слыхала? «Она ему все мозги проконопатила»! Ой, не могу, животики надорву!
3
Вместо утренних страниц Плоткин писал в шесть утра реальную главу. Писал на кухне:
Редактор Яшумкин открыл калитку сбоку ворот частного дома и вошёл во двор. Осмотрелся. Двор был пуст. Редактировать было некого. «Не туда, что ли, я?» – подумал Яшумкин с намерением вернуться назад, на сельскую улицу.
Решил всё же немного задержаться. Приятная сельская картина перед ним. Какой в городе не увидишь: раннее солнце пробивает туман, огород перед забором отпаривает. Кот рыскает по сырой земле. Брезгливо, хаотично. Бестолковое животное, подумал редактор Яшумкин, смурное. Не знающее, где будет в следующий момент.
Кот задрал головёнку, смотрит на ствол дерева. То ли чтоб взлететь наверх, то ли из просто любопытства. Впрочем, любопытство у таких только в рекламе кошачьего корма.
Принялся скрести ствол. Точить когти. Надоело. Замер. Непонятное животное, снова подумал Яшумкин. Совершенно. Клубок шерсти. Клубок космического хаоса. Отредактировать кота, пожалуй, не получится. Избалованное животное, глупое.
Вот пошёл он наконец. Вперевалку. Вроде бы к воротам. Сунул башку к решетке внизу. Лай собаки через дорогу вынюхивает. Вдруг с царапаньем взлетел на ворота. Прямо по железу. Пошёл по ребру ворот канатоходцем. Сиганул на край крыши. И смотрит на Яшумкина угольными глазами. То ли сигануть на него хочет, чтобы перецарапать всего. То ли немо вопит, чтоб редактор снял его оттуда и отредактировал. Мяу-у! Ммяу-уу!..
Редактор Яшумкин попятился, спиной вывалился за ворота.
– Ты кого потерял, мил человек?
Через дорогу старик с утренней метлой. Улыбается. Эдакий святочный дедушка в рубашке и лаптях. То бишь в калошах.
Редактор Яшумкин смутился:
– Просто так я, дедушка. Ошибся адресом. Извините меня.
Быстро пошёл вдоль высокого забора. Ставшего вдруг низеньким, игрушечным. Длинноногий Гулливер в плаще, в шляпе, с длинными волосами и носом картошкой. Склонялся к зубчикам забора, тянулся, трогал рукой, точно хотел пересчитать. И… и проснулся…
– Ты опять спозаранку накурился! В кухню не войдёшь!
Мама. Ида Львовна. Командир производства. С седыми космами после сна. В измятой ночной рубахе.
– Сколько говорить! Поешь сначала, поешь! А потом за табак свой хватайся. – Ида Львовна переставляла кастрюльку и сковородку на плите: – И ещё, главное, мятную конфетку разжевал. Мол, мать не учует табака.
Ну всё. Теперь не попишешь. Приходится собирать всё со стола и уматывать в комнату.
С сигаретами покрался на балкон. Как всё тот же кот деревенский. Из кухни сразу застучали ложкой в пустой чайник. Сквозь стену видит! Пришлось вернуться за стол, к рукописи. Ну и мама! Прямо сторож с колотушкой.
Ели чёртову кашу. Перловую. Дескать, полезную. Откуда-то вычитала. Ложка в тарелке стоит. В горло каша не лезет. Ладно, хоть сегодня диетолог молчит. На спящем режиме.
Не тут-то было!
– Ты когда бросишь курить? А? Ведь всю ночь опять бу́хал. (БУхал – это не БухАл. Это значит кашлял. В переводе.) Как старикан в железную трубу! (Оригинальное её выражение). Мне что, на рентген тебя опять тащить? Задохлик несчастный? (Тоже её. Оригинальное.)
Пришлось растянуть слова на версту:
– Ну уж это ты, мама, зря-я. – И добавить с оптимизмом: – Я в порядке. Я в полном порядке. – Самодовольный артист дублирует в американском фильме героя. Очень себя ценит.
Во дворе закурил на пустой детской площадке. Среди слоников и белочек. Дымом окутался. Краем глаза видел на балконе кадку с фикусом. В белом фартуке.
Пусть смотрит, пусть. Ладно хоть молчит. Соседей стесняется. Но вечером – наверстает.
– Пока, мама!..
На работе прикоснулся щекой к любимой щеке. Всего на миг. «Привет, милая». Однако женщина отшатнулась, как от чёрта. И на всю редакцию прокричала:
– Здравствуйте, Григорий Аркадьевич!
И тут же процедила. В сторону от пьесы: «Какого чёрта пугаешь!»
Да-а. Действительно не любит? Или табак отпугивает?
– Доброе утро, господа!
Тут любовь всеобщая. Сразу окружили. Загалдели. Мужчины руку жмут, женщины чуть ли не оглаживают. Хохмы все ждут. Очередной. Для утреннего разогрева.
Извольте. Будет вам хохма.
– Господа, объявление в английской газете: «Женское общество «Благопристойность» борется за введение трусов для лошадей». Господа!
Все, конечно, упали. Мужчины затрубили в потолок, женщины стали гнуться, пристукивать ногами. Даже красивая мумия с оскорбленной щекой начала фыркать. Что тебе классная дама, подавляющая в себе непристойный смех.
– Григорий Аркадьевич! Зайдите, пожалуйста.
Голова из приоткрывшейся двери. С длинным сеном волос. Всегда на боевом посту.
– Пока, мои хорошие. Не поминайте лихом… – А голове – лучезарнейше: – Лечу, Глеб Владимирович! (Знала бы голова, что о ней сочиняют некоторые по утрам.)
Главред сидел, повернувшись к спасительной галерее на стене. К портретной. На этот раз к Чехову Антону Павловичу. Антон Павлович с насмешливым прищуром смотрел. Был он в чеховском своём пенсне со шнурком. В портрете высвеченный художником, как небожитель в иконе.
– Григорий Аркадьевич, сегодня 28-е, лето идёт к концу, а Савостин у вас с Зиновьевой не двигается. На какой стадии работа над ним? – Карандашик стукал по стеклу стола.
«Макаркин смотрел на Яшумкина и думал: какой же ты скучный, дядя. И нос твой картошка глупый и скучный. И сам ты давно надоел».
– Григорий Аркадьевич, вы слышите меня?
«Стеклянные глаза Макаркина вернулись к действительности»:
– Слышу, слышу, Глеб Владимирович! Извините, задумался.
Дальше опять на пальцах пришлось всё объяснять, втолковывать.
«Но Яшумкин всё равно сидел недовольный. Он только что получил нагоняй от Акимкина. А тот, как известно, шутить не любит. Так что идите и работайте, товарищ Макаркин».
– Иду, иду, Глеб Владимирович. И Зинкину подключу.
– Какую Зинкину?
– Шучу, Глеб Владимирович. Уже убегаю.
«Надменная Зинкина даже не повернула головы. На прибег Макаркина. Cпросила только недовольно: «Что он сказал?»».
– Да так. Очередной втык от Акимова получил. Перекинул на нас. Не обращай внимания.
С новой надеждой прильнул возле экрана к милой щеке. Как к пэрсику, сказал бы кавказец.
– На чём мы вчера остановились?
