Вот почему лучше погибнуть в битве, чем издохнуть в шатре от старческой слабости. Сразимся, братья, с персами!
- Сразимся!
- Э! - досадливо сплюнул Хугава, пришедший к старцам послушать мудрых речей. - Умный старик, а дурак! "Душа, загробный мир...". Это хорошо, что седобородые решили биться с врагом. Но при чем тут душа? Разве на смерть идут ради лепешек, испеченных в загробном мире? Вон - Белый отец сразился с Пятнистой смертью не потому, что боялся опоздать к большому котлу, бурлящему в царстве теней. Он жил и умер ради людей. "Человек не только жизнью своей, но и смертью родному семейству, кровному роду и племени служить обязан". Служить. Родному семейству. Кровному роду и племени. А не какой-то дурацкой душе.
Хугава не боялся кощунственных мыслей, не страшился гнева и мести владык загробного царства.
Не дадут ему хороших потусторонних пастбищ? Наплевать! С луком Хугава не расстанется ни в этом мире, ни в том, а покуда у него в руках лук, он не пропадет с голоду.
Найдутся же там, у них, тени каких-нибудь птиц и зверей?
Поскольку он и сам будет лишь тенью, с него будет довольно и пары призрачных фазанов в день.
Сейчас Хугаву гнетет не забота об ахинейских загробных делах - тяжкая земная кручина не дает Хугаве покоя.
Томруз не разговаривала с Хугавой.
Хугава думал сперва - из-за одного Спаргапы так взъелась на него предводительница саков. Поэтому и не печалился слишком. "Разве я нянька твоему сыну? Он уже не ребенок. А что глуп - так я ли в том виноват?"
Но когда стало известно, что Спаргапа схвачен, отряд его истреблен и Томруз отказалась покориться Курушу даже ради спасения сына, у Хугавы все перевернулось внутри.
Убито шестьсот пятьдесят сородичей!
И нельзя проклинать за их гибель только Спаргапу. Грех и на душе Хугавы. Поддался подлому Фраде, обиделся, ушел, оставил юношей одних... Лучше б он зарезал себя тогда! Может, Спар, потрясенный смертью друга, призадумался бы, спохватился, перестал подчиняться Фраде. Увел бы друзей от реки. Умер бы Хугава, зато шестьсот пятьдесят человек остались в живых.
Шестьсот пятьдесят человек. Шестьсот пятьдесят.
Их матери длинной вереницей проходили мимо Хугавы.
Если вначале укоряли Томруз, то теперь примирились с нею, ибо, отдав сына на растерзание, она сравнялась с ними. Если вначале они поносили Спаргапу, то теперь, скрепя сердце, примирились с ним, ибо он разделил участь их детей.
Но с Хугавой они не могли примириться.
Их скорбные глаза преследовали стрелка наяву и во сне, и всюду он слышал их угрюмые голоса:
- Где мой сын?
- Где мой сын?
- Где мой сын?
Права Томруз, презирая Хугаву.
И, что бы ни думала, ни говорила Томруз о Хугаве, он сейчас пойдет к ней, войдет в шатер, сядет у порога и будет сто лет сидеть и молчать, как побитый пес. Да он и есть побитый, бездомный, паршивый пес! Не может же называться человеком двуногая тварь, утратившая уважение такой женщины, как Томруз, добрая мать саков аранхских.
...Томруз слушала донесение разведчика.
Пятнистая смерть близко. Персы провели ночь у мертвого леса. Сегодня подступили к подножью гор. Топчутся на месте, не знают, куда повернуть ветер замел следы сакского войска.
Может напасть на них сейчас?
- Погоди, - прервала разведчика женщина. - Что там за шум?
В шатер ворвался окровавленный сак.
- О наша мать! - Он повалился в ноги Томруз. - Я из отряда Фрады. Вот, Хугава знает меня. Я попал в плен и сегодня бежал от Куруша. Горе, мать! Нечестивец Фрада изменил родному племени. Мои сородичи в колодках...
- Фрада?! - глаза Томруз сверкнули. Она пинком отшвырнула беглеца от себя. - Эх! Разве могло быть иначе? Видели же мы, что за птица Фрада. Давно б ему надо крылья отрубить. Так нет - возились с ним, укоряли, уговаривали. Волу есть волк. Сколько ни ублажай - убежит в чангалу. Это нам впредь наука. А вы - вы где были, его сородичи? Почему не схватили мерзавца за руки?
- Как схватишь? Он - старейшина.
- И почему я не запретила ему строго-настрого покидать лагерь? Прозевала. Недоглядела. Забыла о нем в суматохе. Так всегда - маленькая забывчивость приводит к большому несчастью.
Томруз закрыла рукою глаза и тяжело задумалась. Несколько раз порывалась она задать какой-то вопрос, начинала со вздохом: "А..." - и бессильно умолкала. Наконец решилась. Опустила руку и произнесла отрешенно, с видом человека, который давно привык к плохим вестям и не ждет ничего хорошего:
- А... Спар?
Беглец схватил горсть песка и посыпал голову.
- Плач, мать! После того, как Михр-Бидад, посланец Куруша, вернулся к реке, персы пытались склонить Спаргапу на свою сторону. И Фрада старался. Мать, мол, отказалась от тебя.
- Ну?!.
- Плачь, о мать! Храбры Спар сперва зарезал Фраду, потом, не дрогнув, вонзил меч в сердце. Тело его предано костру. Плачь, Томруз. Твой сын умер.
- О-о-ох!!! - Это закричал Хугава. Нет, не Томруз, а Хугава. Томруз была... спокойна. Только сгорбилась еще больше, почти совсем приникла к земле.
- Зачем плакать? Достойная смерть - почетна. Один умерший с честью лучше ста живущих в позоре. Мой сын пал, как настоящий мужчина. Я должна смеяться от радости.
Томруз с трудом распрямила спину и сурово улыбнулась. Отболела душа, успокоилась. Но - надолго ли?
У палатки во весь голос, пронзительно и страшно, с отчаянной тревогой, тоскливо и зовуще, заржала кобылица.
И тот час же совсем рядом послышался уверенный голос жеребенка.
Хугава смело приблизился к Томруз.
- Мать! Выслушай меня...
Спустя некоторое время он отыскал в отряде лучниц свою жену Майру женщину молодую, красивую, высокую, станом статную, как и сам Хугава.
- Отойдем в сторону. - Хугава сорвал колос пустынного злака и с усилием растер его шершавыми ладонями, как жерновами. - Я... ухожу.
Он строго посмотрел ей в глаза.
Она взяла мужнин лук, примерила к своему.
- Одинаковы. Куда уходишь?
- Далеко.
- Когда вернешься?
- Не знаю.
Майра взяла в руку густую прядь своих длинных чуть не до пят, распущенных русых волос, заботливо вытерла ею пыль с мужнина лука, смазанного жиром от влаги и сухости, и сунула его обратно в колчан.
- Хорошо. Ступай.
- Если я не... если вернусь не скоро, скажешь дочке, что... Ну, сама придумай, что сказать.
- Ладно. Придумаю. Жалко, не довелось тебе еще раз увидеться с нею. Далеко она теперь. У Яксарта.
- Что поделаешь? Скажешь ей - так и так. - Он сдул с ладони шелуху, вырыл носком сапога ямку, высыпал зерно и бережно засыпал ямку землей. Прощай.
Она молча кивнула.
Хугава удалился. Женщина долго сидела на склоне холма и глядела на ямку, вырытую мужем. Трогала ее ладонью. Прорастут зерна, или не прорастут, усохнут?
Должны прорасти. Всю душу она выплеснула, выплакала над ними, слезами их досыта напоила. Неужели не прорастут?
Один проводник сбежал. Второй был убит при попытке к бегству. Третий сокрушенно разводил руками:
- Разве я колдун? Томруз должна быть где-то здесь, в горах, но где именно - откуда мне знать, о царь царей? Саки - что перекати-поле: сегодня они тут, завтра их тут нет. Может, Томруз давно бежала за Яксарт.
Куруш бесновался.
Куда подевались кочевники? Подать их сюда! Разведчики проверили все холмы и лощины, однако никого не нашли. Так что же - три года топтаться здесь царю царей?
И вот свершилось чудо.
Из лощины, уходящей в глубь невысоких красных гор, выскочил на глазах у всего персидского войска верхом на черном коне какой-то шальной сак.
Напоролся прямо на телохранителей Куруша!
На мгновение он замер, одурев от страха и неожиданности, но тут же круто завернул коня и помчался назад.
- Хватайте его-о-о! - завопил Куруш, как на охоте. - Улю-лю-лю-лю!..
- Улю-лю-лю-люууу! - завыли персы и рванулись вдогонку.
Сак обернулся на полном ходу и вытянул к преследователям левую руку с луком. Рывок - и один из персов слетел с коня, насквозь пробитый стрелой.
Персы придержали лошадей и тоже схватились за луки.
- Не убивать! - загремел Куруш. - Взять живым! Разве может дохлый сак показать дорогу? Коня лучше подбейте.
Но этот вороной дайв так бешено крутился перед глазами, что попасть в него не удалось бы и самому Анхромане.
А сак сыпал и сыпал стрелами. И с левой руки, и с правой, и от плеча, и от груди, и набегая прямо, и обернувшись назад, и с полоборота, и даже не глядя. Не говоря уже о том, что он вовсе не целился. Небрежно так, даже с ленцой, вставит стрелу, натянет тетиву и отпустит.
И тут же валится на землю еще один перс.
Сак управлялся со своим луком, прямо-таки играл им, с той же непостижимой ловкостью, с какой бродячий скоморох их Бабиры крутит палку вокруг пальцев, вокруг руки, шеи, бедер, ног, никогда ее не роняя.
- Что это значит?! - взревел Куруш. - Двадцать тысяч моих людей не могут изловить одного степного пса? Вперед!
И скопище воителей с визгом ринулось на лихого всадника.
