ухало в пропасть. Двое суток переселенцы, бледно-зеленые от тусклого света и страданий, мучились на нижней палубе, а Марта молилась своему доброму Богу, чтоб он пощадил хотя бы их детей. Как хорошо было бы сейчас дома, и ничего, что дует из-под двери, можно завесить одеялом… Марта забылась тревожным сном только к концу второй ночи, когда качка стала стихать. Проснулась она от тишины. Их корабль стоял неподвижно в густой серой мгле. Весь мир исчез, сузился до маленького пятнышка. Сверху, с бессильно обвисших парусов, капали крупные капли, тревожным красным пятном светился фонарь на мачте, и
бом-бом-бом — непрерывно звонил корабельный колокол. Тоскливые колокольные звуки гасли в пелене тумана, и было непонятно, где они, куда делось море и когда это все кончится. Платок и юбка быстро набухли холодной сыростью, и Марта поспешила вниз. Время остановилось, переселенцы бесцельно, натыкаясь друг на друга, бродили среди узлов и мешков, ждали, ждали… Светло-серая мгла сменилась темно-серой, а колокол продолжал бить — бом-бом-бом. А может быть, уже нет ни моря, ни неба, ни земли, и они уже никогда не увидят ни Русланд, ни родного дома, и это Бог наказывает их всех за упрямство Иоганнеса. Ну почему он не послушался соседей, ведь даже пастор (он очень приличный и умный, хотя и молодой) говорил, что нужно жить на земле предков. В голове Марты смешались дни и ночи, она засыпала, ей снились ужасные сны. Чернокожие грузчики и непотребные девки в жутком хороводе кружились вокруг нее, затягивая, увлекая Анхен и младших, ноги приросли к полу, туман спеленал руки, она звала Ганса, а вместо крика вырывалось бом-бом-бом… Марта просыпалась и долго не могла понять, где она. Потом доставала лепешки, взятые в дорогу из дому. Они уже кончались, и что тогда будет с ними?
Марта не понимала, сколько прошло дней и ночей, когда впереди на горизонте показался берег земли с названием Русланд. Он был белым над темно-зеленой массой моря…
Так далекие предки Герки, тонкошеего призывника из Караганды, обрели свою новую родину. Они уже не вернутся и никогда не увидят земли своих предков. Выходцы из разных германских земель, они создадут новую этническую группу — поволжские немцы-колонисты. Пройдя через лишения и страдания у себя на родине, они поселятся на берегах великой русской реки, снова пройдут через лишения и страдания и превратят дикие и пустынные степи в житницу России, создадут свою культуру, отличную от культуры своих предков, и будут говорить на диалекте, отличном от языка своей прародины. Они разделят судьбу своей новой родины с ее бунтами, бессмысленными и беспощадными, с ее войнами и революциями. Спустя полтора века они пройдут через страшный голод, организованный комиссарами этой страны, голод, подобного которому не знает современная история цивилизованных стран. Они преодолеют этот голод и снова сделают Поволжье житницей новой страны, а через двадцать лет по указу усатого властителя, указу бессмысленному и беспощадному, будут согнаны с этих мест и переселены в дикие и пустынные степи Казахстана. Они будут прокляты и забыты, их история будет вычеркнута из истории страны, а само слово немец по воле другого усатого властителя, фюрера их прародины, станет символом врага, клеймом, которое они будут носить, как каторжники. Они пройдут через новые лишения и страдания и вместе с другими народами, проклятыми и обманутыми, сделают дикие и пустынные степи новой житницей страны. Будут обмануты и преданы новой властью, и спустя двести тридцать лет большая часть их повторит в обратном направлении путь своих предков, чтобы стать на своей прародине людьми второго сорта.
Неумолимое колесо истории совершит свой оборот. А может быть, прав был тот пастор, приличный и умный, хотя еще молодой, когда говорил Марте, что нужно жить на земле своих предков? Но как быть, когда смерчи войн и революций поднимают в воздух пылинки человеческих судеб и переносят их на сотни километров, разнося семена жизни в дикие и пустынные земли, и человек не властен над своей судьбой? Просто нужно жить, трудиться, растить детей и восстанавливать по крупицам страницы жизни людей, в клочья разорванные бурями истории.
Все это будет потом, а сейчас они стоят на верхней палубе и напряженно вглядываются в эту землю, белую от снега и неизвестности.
3
Солдатский день начинается с подъема. В семь часов ровно раздается истошный вопль дневального:
— Рота-а-а, па-адъем!
Включается свет, и следом орет Сергиенко:
— ВЗВО-О-ОД… Па-адъем!
От его крика приходит в движение казарма. Нужно за сорок секунд вскочить с койки, увернувшись от прыгающего со второго этаж Сашки, натянуть брюки и гимнастерку, намотать портянки, запрыгнуть в сапоги, не перепутав их с Сашкиными, выбежать из казармы и занять свое место в строю. Сергиенко оделся заранее, до подъема, и с секундомером в руке следит за построением. Все в строю, где-то замешкался Круглов. Наконец появляется и он.
— Так, сорок восемь секунд. ВЗВО-О-ОД… А-атбой! Теперь нужно за тридцать секунд добежать до койки, сбросить с себя все, сложить на тумбочке брюки и гимнастерку, обмотать портянками голенища сапог и нырнуть под одеяло. Сергиенко провести невозможно.
— Мешков, почему в штанах под одеялом? Два наряда вне-очередь! ВЗВО-О-ОД… Па-адъем!
На этот раз уложились в сорок секунд, но Сергиенко сегодня решил отыграться на взводе.
— Его вчера крепко воспитывал старшина Никитин, — по секрету шепчет Степка.
— Луночкин, почему портянки торчат из сапог? ВЗВО- О-ОД… А-атбой!
Подъем, снова отбой, третий, четвертый раз. Уже нет злобы, только тупое, равнодушное сопротивление. Взвод строится все хуже и хуже, Сергиенко орет, раздает наряды вне-очередь. Наконец, после пятого подъема сержант сдается. Следует команда: «Взвод, налево, бегом марш!»
По асфальтовой кольцевой дороге вокруг училища — глухая дробь солдатских сапог. Возле казармы взвод замедляет бег.
— Атставить! Шире шаг!
Бегут второй, затем третий круг. Уже первый и второй взводы давно в казарме. Наконец:
— ВЗВО-О-ОД! В казарму бегом… марш!
Умывальники — на улице, в любую погоду по пояс раздетые обливаются, брызгаются, как мальчишки. Они и есть мальчишки, еще не повзрослевшие, робкие и, как щенки, неуклюжие. Здесь, в армии, они пройдут через суровую сержантскую школу, станут крепкими и закаленными, настоящими мужчинами. После умывания нужно тщательно заправить койку, туго натянув простыню, и строго в один створ выровнять сложенные одеяла, перетянув их другими простынями. За небрежность сержант выдаст еще наряд. Уже время утреннего осмотра, старшина Никитин, подтянутый и щеголевато одетый (он сверхсрочник, прошел войну), прохаживается по коридору, ожидая построения. Сержанты командуют своим взводам «Смирно!», строевым шагом подходят к Никитину.
— Товарищ старшина, первый взвод
