можно купаться и кататься на лодке. К тому же этот дом весь из сосны и в нем очень приятный запах, ослепительная свежесть и чистота. Интересно, почему на перегородке (на сосновой перегородке, где отчетливо видны все формы дерева) есть эта надпись крупными буквами:
«Streut blumet der Liebe zur Lebenszeit und Bewahret einander vor Herzeleid» [27]
Надеюсь, вы не очень будете надо мной смеяться — говорю это, смеясь от всего сердца. Возможно это еще глупее и сентиментальнее, чем я могу себе представить. Мне, может, плохо это перевели.
Мне хотелось бы вот так смеяться рядом с вами, и нам бы было очень просто и радостно, и уверяю вас, что этого не нужно «искать», это и так возможно.
Посему хочу сказать вам следующее: иногда просто с кем‑то поговорить приносит большое облегчение. Если вам очень этого хочется, я вас одобряю и не буду держать никакой обиды. Я уверена, что вы это сделаете, зная тех, к кому вы обращаетесь, и, например, Жанин и Раймон не такие уж мне чужие люди.
Если есть какие‑нибудь серьезные политические новости, сообщите мне (здесь нет ни одной газеты), интересно, на каком это вы были митинге.
Мне бы хотелось говорить с вами еще и еще.
Пансион Piburgersee — bei Oetz — Австрия
Напишите мне, куда вы едете -
Колетт
Эц — (Австрия) — 10 июля 1934
Мне столько нужно вам сказать — у меня просто не получится. Всякий раз, как я вам пишу, я чувствую, что главное остается в стороне. А также впечатление, что я вам никогда не отвечаю. В иные моменты мне хотелось бы перечитать ваши письма и ответить строго по пунктам. На днях мне казалось, что наша переписка больше просто не может продолжаться, настолько я ощущала себя бессильной. Мое последнее письмо (я очень смутно его помню, так как с тех пор так часто с вами говорила, что уже не знаю, что написано, а что нет) вполне могло вас рассердить и быть совсем некстати. Но это не имеет значения, то есть, даже если я должна была бы написать что‑то такое, что непоправимо опустит меня в ваших глазах, пусть так и будет. Пусть будет все, что подлинно, пусть оно найдет свое выражение. К чему вам даже это говорить? Это настолько верно, что и с вашей стороны жизнь не может строиться по–другому. Но главное — следует знать, что все эти «некстати» ровно ничего не значат, потому что в каждом из нас все так зыбко, и мы это прекрасно знаем.
Думаю, это как раз то, что я вам написала вчера вечером, до того как получила ваше письмо, в котором вы говорили об источниках в горах — может, это потому, что я ждала этого письма и получила его, но оно принесло мне чувство радости, освобождения. Я чувствовала, что вы расслабились и действительно стали мне ближе. Однако меня ужасно пугает это «словно нет уже двоих, но одно целое», и вы знаете, в каком смысле меня это пугает. Самым приемлемым было бы обмениваться, а не отожествляться, но я боюсь какого‑нибудь неловкого недоразумения со свой стороны, и мне уже хочется порвать это письмо. А еще я думаю, что в каждом человеке есть что‑то такое, что в моих глазах позволяет ему срывать самые прекрасные цветы -
Вторник. Я только что прочла ваше длинное письмо, дописанное и отправленное с вокзала в воскресенье. Все так стремительно. Я могу говорить только о сиюминутном = Позавчера, то есть в воскресенье, задремав после обеда на балконе, я проснулась в полной уверенности, что слышу внизу ваш голос, и спросила, не приехали ли сюда французы. Восемь дней назад я чуть было не сказала вам, что сожалею о том, что «что‑то произошло», так как в противном случае — Я говорю это, потому что это правда, но это так нелепо. Реальность моей теперешней жизни (о которой я не хочу говорить) заключается [28]. Впрочем, я покидаю (поправде «мы покидаем») Австрию, и переезжаем в Италию. Все мне кажется полным абсурдом. Я вам не отвечаю, потому что не могу -
Когда я ждала вас в один из прошлых дней в Национальной библиотеке, я стояла, облокотившись на витрину, я видела зал сквозь стекло тройной толщины… я думала, что увижу, как вы подходите, и что между нами определенно уже нет ничего, кроме этой стеклянной стены. То, что вы говорите, так же верно относится и ко мне: я хотела с вами встретиться, и когда это происходило случайно, я была просто счастлива. Мне всегда было противно то, что говорят о вас другие, мне казалось, что я вас разгадала по одному вашему поведению, которое мне было понятно в мельчайших нюансах.
Когда я не даю себя увлечь чем‑то внешне приятным, погружаюсь вглубь себя со своими мыслями, сомнениями, потребностью все поставить под вопрос, все пересмотреть, когда я дохожу до самой сокровенной глубины, в этот миг вы и оказываетесь рядом со мной.
Вы знаете, прочитав ваше письмо, я с первого раза не поняла в нем самого главного. Но как так получается, что вы настолько хорошо меня знаете, что сами же проясняете то, что изначально заставляет меня хмурить брови или то, что меня беспокоит (но я употребляю это слово, не вкладывая в него ничего серьезного [29]), например, что касается религиозной стороны. Вы идете мне навстречу двумя способами: иной раз я сомневаюсь в своих возражениях, скорее даже в идеях, которые возникают у меня в голове при первом чтении (как правило, это чистые предчувствия, как мне кажется, но они предстают в очень четких, очень резких очертаниях), другой раз я сомневаюсь, что могу постичь и усвоить вашу мысль во всей ее полноте, и я уже от этою страдаю — Если в этот момент я нахожу в ваших строках то, о чем сама не осмеливалась думать, это мне указывает, что я близка к пониманию, к настоящему пониманию, и одновременно рассеивает то, что вы называете «тревогами» (слово, впрочем, очень верное). Я перечитала ваше письмо, а главное, я думаю, что вместе с вами, осенью все это станет совершенно ясным.
Я склонна принимать трагически то обстоятельство, что как раз в тот момент, когда нам так необходимо увидеться — я не только уехала, но теперь вы совсем далеко, и я вынуждена отправиться в путешествие, причем едва зная, где я буду
