- Или - на обман?
- А как же Миша? Он-то сто долларов... Виктор лишь махнул рукой.
- Ну поймите, если с трех долларов два берут за обмен и со ста тоже два, Миша мог этого и не заметить...
Наступила пауза. Кто-то из Толстых пробормотал:
- Вот вам и капиталистические акулы... Стяжатели и хищники...
На лекциях по марксизму-ленинизму нам без конца долбили об этом продажном из миров, где человек человеку волк и готов своего ближнего обобрать до нитки. Что он и сделал! В данном случае нищих советских туристов ограбили хищные испанские банкиры... Напились, как пишут в газетах, пролетарской кровушки. Трех долларов наших им не хватило, чтобы набить доверху свою мошну!
- А если мы не хотим обмана... Нет, обмена? - воскликнул кто-то из Толстых, кажется, это был наш башкир, который успел принять для спокойствия свою таблетку, но при этом продолжал волноваться.
Виктор лишь грустно усмехнулся:
- Но мы же обменяли.
- А если обратно. Мы им песеты, а они нам доллары?
- Можно и обратно, - кивнул он. - Только этот типчик объяснил, что при обратном обмене тоже ведь налог берут. Ну получим мы половину доллара... на троих... Вместо тре-ех. Ни хрена себе считают!
- Тогда спасибо, что хоть шестьдесят песет дали.
- А что толку, разве на них что-нибудь купишь?
- Да что-то можно...
- Что?
- Надо посмотреть, - предложил Виктор, но как-то очень обреченно. - Вот если бы купить оливкового масла...
- На двадцать песет?
- Зачем, на шестьдесят. А потом разлить на троих...
- То есть сообразить на троих?
- По граммульке...
- Но тогда и пипетку, чтобы по капле мерить!
Мы уже шутили, а это означало, что все пришли в себя. Мысль об оливковом масле нас взбодрила, и мы двинулись в магазин, который, из окна автобуса приметили, находился кварталах в трех от порта. Виктор по-прежнему нес впереди наше богатство: шестьдесят песет, а мы с двух сторон и с тыла его охраняли.
В просторном супермаркете мы быстро разыскали полку с оливковым маслом, но самая дешевая баночка стоила много выше нашей общей суммы. Львы Толстые поскребли в затылках, разглядывая неприлично высокие ценники, и пустились бродить по магазину, но уже не ради покупки, а так, из любопытства.
Тут я и наткнулся на полки с вином. Скажу, что разглядывать эти полки одно расстройст-во, ибо каждый сосуд с драгоценной жидкостью стоил во много раз больше, чем наши коллектив-ные деньги. Но я бы не был мужчиной, если бы это пропустил... Зрелище для души. Этакая ярмарка цветных этикеток, шрифтов, названий, изображений, печатей и дат...
Бутылки, бутыли, графины, вазоны, керамика, хрусталь, фарфор, стекло... Корзиночки... корзины... А одна огромная стояла в самом конце полок и была наполнена доверху бутылками с вином, на которых был изображен Санчо Панса верхом на осле... Цена на бумажечке, косо приклеенной к корзине, стояла двадцать песет.
Это была судьба.
Мои дружки еще сомневались, брать - не брать, все-таки это не оливковое масло, о котором они возмечтали.
Но я сказал так:
- Да взгляните же! Это же не бутылка, это шедевр! Это настоящее испанское вино, которо-го никто из вас не пил... Она только здесь стоит треть доллара, потому что это Испания... А как погрузимся на теплоход, ее цена будет доллар! А как отплывем, все три доллара! А в Москве - и все пять!
Я добавил, учитывая литературную закваску моих спутников:
- А Санчо Панса вам ни о чем не говорит?
Толстые согласились, что Санчо Панса - довод убедительный.
Они, как и я, купили по бутылке вина и даже немного повеселели: судьбу не обдуришь, ясно, но верить случаю надо. А случай был теперь на нашей стороне. Вот так мы и утешились. И привезли те бутылки домой, в Москву...
По возвращении в Ригу нас, конечно, опять шмонали, но не шибко и к вину не придрались. А из Толстых лишь Виктора задержали на несколько часов, у него обнаружили запрещенные книжки философа Соловьева, о котором мы лишь из лекций в институте знали, что он мракобес и реакцио-нер. Книги у Виктора, конечно, отобрали, а потом тихохонько выдворили его из иностранной комиссии... которая, все это знали, была филиалом КГБ.
Случилось это уже после нашего плавания, так что никто ничего не заметил. В Риге мы зашли в универмаг и купили для близких якобы заграничные подарки. Но Рига, которая в другие времена казалось нам заграницей в сравнении с Москвой, на этот раз показалась такой же нищей, после увиденной Европы, как и Россия. Это меня почему-то расстроило.
До поезда на Москву оставалось половина дня, и мы поехали в Дубулты: там, в Доме твор-чества, я знал, отдыхал мой приятель.
- Как заграница? - спросил он нас. - И как там с колбасой?
Покойный Слава Кондратьев в этом случае говаривал:
- Что заграница... Так себе. Вот только не пойму, почему у них вода в ванной голубого цвета?!
- Так себе, - ответили заученно Толстые. - Только не поймем, почему у них вода...
Что они могли еще сказать? Про наш круизный теплоход высотой в пять палуб и еще ниж-ней, приспособленной для танков? Про дурака-казаха, который составил программу путешествия на уровне "танца живота"? Мы его, кстати, в Риге, на пристани, вдруг увидали, выходящего с трапа, помятого, униженного, в сопровождении молодого человека. Он ни на кого не смотрел и шел, как на эшафот...
- Что же вы делали целый месяц? - спросил, удивляясь, приятель.
- Танцевали, - ответил кто-то из нас.
- В круизе? По Европе? И только танцевали?
- Ну да. Этот, как его... танец "Маленьких утят"...
- Ма-алень-ких таких, - добавил кто-то. - Надо присесть, вот так, потом потрепыхать крылышками, вот так...
И мы, три дурака, они же Львы Толстые, они же туристы, прибывшие из загранплавания, пошли показывать моему приятелю, как мы там танцевали.
С тех пор и танцую. И детей научил. Ну а ту бутылочку, так вышло, я поставил на стол перед друзьями на Новый год, и все брали в руки, смотрели, читали этикетку, рассматривали Санчо Пансу и ахали, и ахали, хваля ихнее вино. Хотя было оно так себе, не лучше привычного нам болгарского, какой-нибудь там "Гамзы". Но всех довольнее был я, будто и в самом деле выиграл на Новый год обещанные самому себе пять долларов.
Режиссер Театра на Таганке Юрий Любимов однажды заявил, что человек одинок - так создано. Поэтому, мол, из всех этих бредовых идей коллективизма ничего и не выходит.
Сейчас я особенно готов с ним согласиться.
И мой лифт лишь некое повторение мира. Где реальность - бутылочка да мифическая женщина на картинке, которой в природе тоже не бывает.
Однажды во время кинофестиваля "Золотой Дюк" один из спонсоров морское пароход-ство - пригласил нас на морскую прогулку на своем лучшем теплоходе. Мы прибыли в порт, прошли на борт - режиссеры, авторы, корреспонденты - и тут же были приглашены в кают-компанию для веселья. Веселье, припоминаю, было часа этак на три-четыре, с тостами, и прекра-сным вином, и замечательной закуской, после чего мы вылезали на палубу, где увидели все тот же причал... Хотя, по рассказам капитана, мы за это время побывали далеко в море.
Вывод такой: сидя в лифте, можно воображать себя где угодно. Ничто в душе не может измениться, кроме того, что она сама переживает. И если я населил свой одинокий мир друзьями из записной книжки, то вот они-то и есть реальность, без которой меня, ей-богу, нет.
Ощутив это как самую настоящую реальность, я пошел по пути, мною проторенному, то есть открыл книжечку на случайной страничке и нашел имя одной необыкновенной поэтессы, которая как бы олицетворяла собой и Россию, и Болгарию. Притом что была одесской еврейкой...
СОЛНЦЕ, ПОДОЖДИ!
(Дора Габе)
У Славы Македонского есть приговорочка, завезенная, полагаю, из России:
- Выпьем, выпьем пока тут, на том свете не дадут... Впрочем, поразмыслив, он добавляет:
- Там дадут иль не дадут, выпьем, выпьем пока тут... И далее уже безоглядно, беспово-ротно:
- Если даже там дадут, выпьем там и выпьем тут!
Его родная Болгария - солнечная земля, где жизнь и быт, и это не секрет, наполнены до краев вином.
Однажды я попросил болгарских друзей отвезти меня куда-нибудь, где я смог бы изучить виноделие.
Они лишь развели руками. Можно ехать в любом направлении, скажем, на юг, в Тракию, или на север, в Белограчик, или на восток, на Дунав, что означает тот же Дунай, или даже сидеть сиднем на одном месте, в Пловдиве, скажем, но все равно черпать полной мерой...
И вдохновение... И вино...
Интерес к вину, наверное, объяснять не надо. В вине, в виноделии, как и в питии, может, более, чем во всем другом, отражаются национальные черты народа. Нашего-то уж точно. Но и других...
"Солнце в крови" - звучит поэтично.
Но бывает и безумие в крови.
И когда о России говорят, что у нее "синдром пьяного сердца", это ведь тоже правда. Хотя я не уверен, что могу объяснить, что это такое.
Поголовная беспробудная пьянка?
Наверное.
Неудержимое влечение населения, от мала до велика, к бутылке спиртного?
