как воск. Волосы сходить с головы, а кожа, ставшая мягкой и податливой, словно пластилин, отваливаться кусками и со смачным неприятным звуком хлюпаться на пол, обнажая голые кости черепа. Глаза вытекали из глазниц и струились по обвислым щекам. Картина резко менялась, перебрасывая из одной реальности в другую. Теперь передо мной были скелеты, наряженные в одежды моих друзей. Ухмыляющиеся скелеты с пустыми черными провалами вместо глаз. Скелет Уэса энергично заклацал зубами, Ники, оставаясь в кресле, запрокинул череп и дико захохотал, а Корман и Аманда сплелись в горячем жадном поцелуе, смущено хихикали, похотливо обнимая друг друга, стремясь дотронуться до каждого места на теле… Кажется, в этот момент у меня от страха отвалилась челюсть. Еда на подносах и тарелках стала приютом для белых червей, которые выползали из отверстия между кусков мяса, еще горсть яростно извивалась в пицце. Холод подобно смерти закрался в глубину сердца, замедляя его ритм. Мне вдруг стало невыносимо больно.
Из коридора проник сквозной ветер, поднялся к потолку и зашатал старую люстру, а затем спикировал вниз, где начал гасить свечи одну за другой, пока не осталась единственная, чей слабый фитилек почти догорел и трусливо трясся в окружении черного хаоса. Скелеты истошно вопили, исчезая в темноте, словно их, как многострадальных узников, утаскивал с собой в адскую бездну старый перевозчик душ – ветер. Столик с едой перевернулся. Прикрывая лицо руками, я попробовал выбраться из комнаты – мне нужно было покинуть комнату, ибо я чувствовал, что за всем этим должно что-то последовать, – но уже ничего не мог разглядеть. Ветер буквально осатанел, порываясь разрушить все на своем пути. Слишком темно и холодно. Какой-то потусторонний, как будто живой холод нежно дотрагивался до кожи, но от его прикосновений у меня сжималось в груди сердце. Словно скользкий болотный гад, он вызывал отвращение…
Когда Ники и остальные пропали, непроницаемый туман рассеялся.
Из темного угла вышел Элифас, словно только что там появился. Хмурый древний старик, за которым по полу волочились обрывки паутины. Половину его лица скрывала густая серая борода. Громкий низкий гул вырывался из его бездонной груди.
– Здравствуй, Дилан, – пробасил он.
– Элифас, ты знаешь что-нибудь о других духах?
– Их много, но они прячутся. Те не люди, но лишь голые тени, пытающиеся найти свою потерявшуюся кожу. Она где-то в доме, но они ее не найдут. И разум никогда не даст им забыть вкус плоти.
– А те, кто порабощает людские тела, делая их марионетками? Это демоны? От них можно избавиться? Умоляю, скажи мне… я не знаю, что со мной происходит, но чувствую себя, как будто зараженным… Я так устал. Какое-то опустошение. Мне кажется, я ощущаю Мертвый дом внутри себя, словно неразрывно связан с ним. Неужели это правда… если я не принесу жертву, то умру?
– На языке посвященных это называется инвольтацией, – сказал Элифас. – Ты не один такой. Ходишь по краю бездны в двух шагах от того, чтобы сорваться вниз. У тебя был шанс выжить, если бы ты осознал это раньше. Сейчас же, когда процесс зашел слишком далеко, назад пути уже нет. Ты слишком глубоко погрузился в воды Стикса… Ты хороший человек, Дилан, даже не смотря на то, что носишь внутри себя монстра.
– Ты правда так думаешь?
Он долго всматривался мне в глаза, как если бы пытался прочесть в них скрытое.
– Я так считаю. Иначе он не выбрал бы тебя. Однако, – понизив голос, продолжил он, – право выбора есть у каждого, даже у приговоренного на казнь. И тот кто не принадлежит дню, должен принадлежать ночи… – В его голосе и околдовывающем взгляде пылающих темных глаз я уловил нечто такое, отчего волосы на коже встали дыбом и заледенела в жилах кровь. Меня парализовал ужас. Я едва удержался на ногах, до конца не понимая, что именно в его взгляде меня так напугало. На секунду он изменился, словно спала маска и Элифас приобрел жуткие очертания какого-то мифического злого чудовища…
Прислонившись спиной к стене, я сидел на полу в коридоре (с некоторых пор это мое любимое место), затерянный в загадочных лабиринтах своих мыслей, затянутых сплином. Тайлер сидел у стены напротив. Смотрел на меня, словно пытался прочесть о чем я думаю. Что-то мне это напомнило.
– Тайлер, кто был твой отец? – спросил я, выбравшись из самокопания и размышлений.
– Что?
– Ну, чем он занимался?
– Да не знаю я! Я его и не помню толком. Приходил с работы под вечер, что-то бубнил себе под нос и вечно был всем недоволен. Я для него практически не существовал. Хотя каждую субботу он отводил меня к речушке и учил охотиться на единорогов.
– На единорогов? – удивился я, вскинув брови.
– Да. Сказал: будем убивать твою фантазию, сынок, чтобы ты готовился к взрослому миру. – Он воздел руки в стороны. – И я убивал единорогов! Отец гордился мной, а когда я отказывался выполнять его дурацкие приказы, учил меня играть ножиком в крестики нолики на ладонях… мудак.
– Мой отец всегда хотел, чтобы я был лучшим во всем. Раздражался, когда у меня что-то не получалось. Он вовсе не плохой человек, нам было весело вместе… пока в нем не просыпался этот соревновательный дух. Он как будто слетал с катушек, был так одержим этим и пытался привить это мне. А я его не понимал.
– Они всегда требуют от нас того, что сами не смогли добиться в своей жизни. А когда мы отказываем им или терпим крах, смотрят на нас с осуждением, словно мы уничтожили их надежды и втоптали в грязь мечты. – Он усмехнулся. – Мы пытались прыгнуть до недосягаемых вершин… но крылья не вырастают на пустом месте.
– Что с ним стало?
– С кем?
– С твоим отцом?
– Ничего, – Тайлер пожал плечами. – Я… я просто убил его. Вот и все.
Он глубоко вздохнул.
– Я знаю, ты ненавидишь меня…, – сказал он.
– С чего ты это взял?
– А разве нет?
Я не ответил. На какое-то время мы замолчали. В доме воцарилась тишина, однако все-таки, если прислушаться, можно было услышать, как поскрипывает деревянный каркас, словно дом спал, посапывая.
Тайлер снова вымучено вздохнул и тихо выругался. Провел руками по растрепанным волосам.
–… Он пытал нас, Дилан. Очень изобретательно и постоянно… мне нужно было сбежать от него… я должен был вырваться… ты был моим единственным билетом на свободу, и я воспользовался этим шансом… я не мог больше этого терпеть… он мучил меня таким способом, который тебе никогда и не снился. Это не физическая боль – тела, как ты видишь, у меня больше нет – та боль духовная. Он терзал мою душу, буквально сдирал с нее кожу какими-то неописуемыми механизмами. Снова и снова, снова и снова,
