Совсѣмъ уже разсвѣтало, когда уснулъ Иванъ Анемподистовичъ съ твердымъ намѣреніемъ прибѣгнуть къ помощи дяди Игната, чтобы выручить Надю. Слѣдующій день молодой купецъ кое-какъ промаялся: побывалъ въ лавкѣ, повидался даже съ иногороднимъ покупателемъ и дѣло съ нимъ сдѣлалъ, но заперъ лавку ранѣе обыкновеннаго и, пославъ домой ключи съ старшимъ прикащикомъ, пѣшкомъ отправился въ «Митричевъ кабакъ».
Смеркалось, когда онъ пришелъ туда. Дяди Игната не было, но Прошка сидѣлъ уже тамъ со своими товарищами и встрѣтилъ Латухина, какъ знакомаго. Цѣловальникъ Митричъ тоже поглядѣлъ на него, какъ на своего, и обратился къ какому то рыжему здоровенному парню въ нарядномъ синѣмъ кафтанѣ съ такими словами:
— Летѣлъ грачъ бѣлоносый въ шелковыхъ перьяхъ, на вороновъ налетѣлъ, вороны клевать его хотѣли, кругомъ налетѣли, а грачъ щегольный моргачъ, клювъ имъ свой показалъ. Клювъ то у него бѣлъ, да въ крови заалѣлъ, воронамъ, стало быть, свой. Братъ не братъ, а дружбу водить радъ.
Рыжій парень взглянулъ на Ивана Анемподистовича и отвѣчалъ цѣловальнику:
— Ходитъ, значитъ, тонко, а поетъ звонко: леталъ по садамъ, залетѣлъ къ лѣсу?
— Изъ нашей верши, — отвѣтилъ цѣловальникъ.
Этотъ обычай излагать свои мысли такъ называемымъ «говоркомъ» былъ въ большомъ ходу у старинныхъ молодцовъ большой дороги, у разнаго темнаго люда, а также у многихъ фабричныхъ во всей промышленной Россіи. «Говоркомъ» объяснялись еще очень многіе въ началѣ этого столѣтія, но и до сихъ поръ можно слышать подобное объясненіе среди фабричныхъ. Это не былъ жаргонъ, это была своего рода поэзія, импровизація, манера говорить иносказательно и способность понимать эту иносказательность. Впрочемъ, извѣстное количество условныхъ словъ, вѣроятно, существовало для обихода, или же былъ какой-нибудь «ключъ» для взаимнаго пониманія, а иначе трудно бы было понимать «темнымъ людямъ» другъ друга.
Рыжій парень былъ, очевидно, удовлетворенъ и болѣе не обращалъ уже вниманія на купца. Прошка взялся занимать дорогаго гостя. Водки Ивану Анемподистовичу не хотѣлось, такъ Прошка спросилъ меду, крѣпкаго и сладкаго меду, который «билъ въ носъ» и слегка туманилъ голову. Нынѣ такихъ медовъ не варятъ уже. Скоро пришелъ и дядя Игнатъ.
— Ну, какъ надумалъ, купецъ? — обратился онъ къ Ивану Анемподистовичу.
— Да, буду бить тебѣ челомъ, добрый человѣкъ, — помоги невѣсту изъ горькой неволи высвободить.
Дядя Игнатъ протянулъ свою громадную, похожую на лопату, мозолистую руку.
— По рукамъ, стало быть! — весело сказалъ онъ. — Денегъ принесъ?
— Деньги у меня есть. А сколько вамъ надо, добрый человѣкъ?
Дядя Игнатъ задумался.
— Надо сичасъ кое-кого изъ барской дворни споить, а кое-кого и подкупить потребуется, — заговорилъ онъ. — Ну, надо сичасъ хоть три подводы, чтобы ребятъ къ мѣсту отправить, а потомъ на оныхъ же подводахъ дѣвицу твою увести, ежели Богъ сподобитъ вызволить ее. Надо еще, милый человѣкъ, кое чего изъ гостинцевъ для ребятъ купить, вродѣ, скажемъ, орѣшковъ да маку…
— Орѣховъ да маку? — удивился Иванъ Анемподистовичъ.
— Свинцовыхъ орѣховъ то, а макомъ у насъ порохъ зовется, — съ добродушною улыбкой отвѣчалъ дядя Игнатъ.
— Какъ, развѣ вы полагаете, что и бой будетъ? Смертоубійство замышляете?
— Храни Богъ отъ смертоубійства, купецъ, а все же опаска нужна, да и для пристрастія этотъ товаръ требуется. Приди, скажемъ, къ тебѣ съ пустыми руками да молви: «давай, купецъ, деньги», ты, пожалуй, и за воротъ схватишь и въ ухо заѣдешь, а покажи тебѣ пистолетъ, либо ножъ, либо кистень, такъ ты отдашь все. Мало ли что случится, милый. Не въ гости идемъ, не званые на пиръ жалуемъ. Такъ то-съ. Двѣ сотни ассигнаціей надо, купецъ, а послѣ что пожалуешь на ребятъ за услугу, это ужъ твое дѣло.
Иванъ Анемподистовичъ молча досталъ бумажникъ краснаго сафьяна, отсчиталъ восемь «бѣленькихъ со столбиками», — таковы тогда были двадцатипятирублевки, — и молча подалъ дядѣ Игнату.
— Ну, теперь вотъ и шабашъ! — проговорилъ тотъ. — Помолимся Богу, да и могарычъ разопьемъ. Ужотко, попозднѣй Наташу позовемъ. То-то дѣвка рада будетъ!
— А что?
— Очинно ей хочется до своей лиходѣйки барыни добраться. «Ужъ, потѣшусь, — говоритъ, — я надъ ней». Мы ее тѣшимъ, ладно, молъ, а до бѣды не допустимъ, убить барыню не дадимъ, только вотъ ребята наши дюжо злы на барыню-то; наши то-ись, коровайцевскіе. Пропали они изъ-за барыни-то, раззорены до тла!..
* * *
Мартъ миновалъ. Апрѣльское солнце согнало снѣгъ, но кое-гдѣ, а особенно въ лѣсахъ и по оврагамъ, онъ лежалъ еще. Былъ вечеръ. Солнце закатилось уже, но западъ пылалъ еще и отблескъ этого пожара освѣщалъ стволы гигантскихъ сосенъ дремучаго заповѣднаго бора, принадлежащаго графу Тучкову и расположеннаго верстахъ въ полутораста отъ Москвы. Боръ этотъ тянулся верстъ на пятнадцать и подходилъ къ столбовой дорогѣ, идущей отъ города Рузы въ Москву. Отъ дороги этой боръ отдѣлялся глубокимъ оврагомъ, который имѣлъ очень дурную репутацію: около оврага сильно «пошаливали», и не проходило года, чтобы тутъ не нашли убитаго и ограбленнаго. Тутъ стоялъ когда-то кабакъ, извѣстный подъ названіемъ «Грабиловки». Кабакъ этотъ уничтожили въ началѣ нынѣшняго столѣтія, но удалыхъ добрыхъ молодцовъ, ютившихся въ Тучковскомъ лѣсу, уничтожить было не легко, и подвиги ихъ продолжали пугать не только проѣзжихъ и прохожихъ, но и окрестныхъ жителей. Въ эпоху нашего разсказа, то-есть въ началѣ 1822 года, мѣсто это прослыло особенно опаснымъ и встревожило всю земскую полицію, всѣхъ окрестныхъ помѣщиковъ. Дѣло въ томъ, что раннею весной, дня за два до Благовѣщенія, въ одну ночь были ограблены помѣщикъ Чубаровъ и богатый купецъ Крюковъ, имѣвшій въ той мѣстности салотопенный заводъ. И къ тому, и къ другому явилась ночью цѣлая шайка грабителей, человѣкъ въ двадцать, хорошо вооруженная и, какъ утверждали очевидцы, предводительствуемая молодою дѣвушкой, одѣтою въ мужское платье. Это подтвердили и помѣщикъ Чубаровъ, и купецъ Крюковъ, и очень многіе изъ прислуги того и другаго. Чубарова ограбить было еще не трудно сравнительно, такъ какъ усадьба его отъ деревни отстояла довольно далеко, а дворню перевязать или запереть въ людской и кухнѣ было легко, но у купца при заводѣ находилось до ста пятидесяти рабочихъ, и домъ занимаемый купцомъ, былъ при самомъ заводѣ. Рѣшили, что рабочіе были въ стачкѣ съ грабителями, но достаточныхъ уликъ для этого не нашли. И помѣщикъ Чубаровъ и купецъ Крюковъ славились дурнымъ обращеніемъ съ народомъ, скупостью и богатствомъ. Разбойники, однако, ихъ не тронули, только связали. Впрочемъ Чубаровъ утверждалъ, что дѣвица-атаманъ пригрозила ему и обѣщалась снова навѣстить.
Фактъ грабежа былъ на лицо, но показанія потерпѣвшихъ о дѣвицѣ-атаманѣ вызвали недовѣріе.
— Просто имъ показалось это со страху, — говорили всѣ. — Теперь вотъ идутъ толки о разбойницѣ Грунѣ гдѣ то на югѣ, ну, и этимъ представилась разбойница, а былъ, вѣроятно, просто безусый парень какой-нибудь.
Были, однако, и такіе, которые охотно вѣрили показаніямъ потерпѣвшихъ и уже толковали о разбойницѣ-дѣвушкѣ, приписывая ей много небывалаго, прибавляя къ былямъ небылицы. Это было тѣмъ болѣе понятно, что атаманъ-дѣвица Груня гремѣла на югѣ и вызвала уже серьезныя мѣры со стороны правительства, такъ какъ дѣянія ея принимали угрожающій характеръ, а жертвы ея безпощадной жестокости все росли и росли. На святкахъ 1821 года, въ одной изъ станицъ Войска Донскаго Груней былъ убитъ станичный начальникъ съ цѣлымъ семействомъ, причемъ убійство его жены сопровождалось особенною жестокостью. Рузскому исправнику было предписано тщательно заняться дѣломъ о нападеніи на помѣщика Чубарова и купца Крюкова, а шайку грабителей — переловить. Исправникъ предписаніе получилъ, приказалъ снять съ него копіи и послать становымъ, а самъ посмѣялся только съ женою.
— Переловить! Словно я Илья Муромецъ какой. Съ кѣмъ я переловлю то?
— Такъ бы и написалъ, — замѣтила супруга. — Попросилъ бы команду.
— Ой-ли? А знаешь ли ты, что за безпокойство начальства нашего брата, служащаго, бунтовщиками зовутъ?
Становые тоже прочитали предписаніе и тоже посмѣялись.
Слава о появившейся шайкѣ пошла гулять, а Тучковскій лѣсъ пріобрѣлъ еще худшую репутацію. Отдѣленный съ одной стороны оврагомъ, а другой, — примыкающій къ болотамъ, онъ могъ служить надежнымъ убѣжищемъ для всякаго темнаго люда и пожалуй, дѣйствительно, надо было быть Ильей Муромцемъ, чтобы пойти въ этотъ лѣсъ отыскивать разбойниковъ, а если-бъ такой богатырь и нашелся, то онъ потребовалъ бы помощи нѣсколько понадежнѣе той, которую ему могла оказать уѣздная инвалидная команда, состоящая изъ древнихъ стариковъ, вооруженныхъ нестрѣляющими ружьями и тупыми тесаками.
Въ описываемый вечеръ, въ самой срединѣ Тучковскаго лѣса, въ давно покинутой лѣсной сторожкѣ собралось человѣкъ семнадцать какихъ-то мужиковъ. Полуразрушенная печка сторожки топилась и наполняла низенькую съ бревенчатыми стѣнами избу густымъ дымомъ, не смотря на то, что дверь была отворена, и свѣжій апрѣльскій вѣтеръ свободно гулялъ по всей сторожкѣ. Мужики сидѣли на земляномъ полу, лежали на лавкахъ, на полатяхъ; двое забрались на печь. Все это были не старые еще люди, одѣтые въ нагольные полушубки, въ сермяжные армяки и кафтаны, въ изношенные лапти. Одинъ былъ въ солдатской шинели, и гладко выстриженная голова его, и бритая борода обличали въ немъ солдата. Былъ одинъ одѣтымъ и не помужицки, а въ сѣромъ казакинѣ съ голубыми прошвами, въ синихъ шароварахъ съ лампасами, какъ одѣвались тогда дворовые люди богатыхъ помѣщиковъ. Нѣкоторые курили трубки, другіе спали, третьи пѣли или разговаривали; двое варили въ печкѣ кашицу, и аппетитный паръ ея смѣшивался съ дымомъ и наполнялъ избу. За кушаками у всѣхъ почти торчали топоры; у нѣкоторыхъ висѣли ножи, а въ углу стояли три охотничьихъ ружья.
