Однажды подъезжал я к стрепету, который, не подпустив меня в настоящую меру, поднялся; я ударил его влет на езде, и мне показалось, что он подбит и что, опускаясь книзу, саженях во ста от меня, он упал; не выпуская из глаз этого места, я сейчас побежал к нему, но, не добежав еще до замеченной мною местности, я на что-то споткнулся и едва не упал; невольно взглянул я мельком, за что задела моя нога, и увидел лежащего стрепета с окровавленною спиной; я счел его за подстреленного и подумал, что ошибся расстоянием; видя, что птица жива, я проворно схватил ее и поднял. Каково было мое удивление, когда я увидел, что под ней находилось гнездо и девять яиц; кровь на спине выступила оттого, что я задел по ней каблуком своего сапога, подбитого гвоздями, и содрал лоскут кожи шириною в палец. Я еще не видывал стрепетиных гнезд, и как в то время я собирал птичьи яйца, то чрезвычайно обрадовался этой находке; вдобавок яйца были не насиженные, совершенно свежие и выпускать их внутренность было очень легко. Очевидно, что стрепетиная курочка недавно снесла последнее яйцо и села высиживать свои яйца. Я замазал незначительную рану густым дегтем с колеса моих дрожек и пустил стрепетиную самку на волю: чрез несколько минут поднялся мнимоподбитый стрепет, не подпустив меня в меру и не дав почуять себя моей собаке; вероятно, это был самец пущенной мною на волю самки. Я считаю это обстоятельство несколько подтверждающим мое мнение, что стрепета разбиваются на пары и вместе выводят детей.
К осени стрепета собираются в стаи, которые иногда бывают очень велики, пар до пятидесяти; чем стая больше, тем труднее к ней подъехать, потому что птица во множестве всегда очень сторожка. Стрепета держатся иногда до октября, и в это время любимое их местопребывание – озими и скошенная степь; они любят щипать вторые, поздние ростки озимей и молодую травку. В холодноватую и ненастную погоду, кроме утра и вечера, они держатся остальное время в залежах, заросших высокою полынью, лебедой и козлецом; там им и тепло и сухо. Дребезжащий, мерный свист от полета стрепетиной стаи очень далеко слышен по зарям.
Охоту за стрепетами я любил страстно и часто езжал за ними очень далеко, потому что там, где я постоянно жил, их водилось не много. С весны и в продолжение всего лета стрепета в местах степных, далеких от жилья, не пуганые и не стреляные, особенно в одиночку или попарно, довольно смирны, но весьма скоро делаются чрезвычайно дики и сторожки, особенно стайками, так что нередко, изъездив за ними десятки верст и ни разу не выстрелив, я принужден бывал бросать их, хотя и видел, что они, перелетев сажен сто или двести, опустились на землю. С напуганными стрепетами не помогает и самый действительный способ, то есть круговой заезд. Нечаянно иногда наехать очень близко не только на одного стрепета, но и на порядочную станичку; зато как скоро они пересядут, подъезд сделается гораздо труднее. Надобно заметить, что стрепета, взлетев, скоро садятся, и очень редко случается, чтоб они улетали слишком далеко, то есть пропадали из глаз. Вообще стрепет сторожек, если стоит на ногах или бежит, и смирен, если лежит, хотя бы место было совершенно голо: он вытянет шею по земле, положит голову в какую-нибудь ямочку или впадинку, под наклонившуюся травку, и думает, что он спрятался; в этом положении он подпускает к себе охотника (который никогда не должен ехать прямо, а всегда около него и стороною) очень близко, иногда на три и на две сажени. В такой близкой мере нет никакой надобности, но я пробовал делать это из любопытства. Итак, весь успех зависит от того, чтобы стрепет или стрепета легли. Благонадежнейшее средство для достижения этой цели, как я уже и говорил, состоит в том, чтобы ездить кругом их до тех пор, пока они лягут. Если стрепет один и не слишком напуган, то ляжет сейчас. Если же их несколько, то они долго бродят вместе, пока не разобьются и не полягут в разных местах; большая пересевшая стая никогда не ляжет. Иногда случается, что от выстрела и даже от двух выстрелов в лежащего или взлетевшего стрепета другой, близехонько притаившийся стрепет не поднимается, а потому никогда не должно брать убитого и вообще ненадобно трогаться с места, не зарядив обоих стволов своего ружья. Весьма ловко и способно бить стрепетов в лет, даже лучше, чем сидячих, по крайней мере мне всегда так казалось. Обыкновенно, подъехав в меру, я соскакивал с дрожек и шел прямо к стрепету до тех пор, пока он не поднимался, тогда я стрелял, не торопясь, на каком мне угодно расстоянии и редко прибегал к другому стволу. Убить несколько стрепетов одним зарядом – великая редкость: надобно, чтоб большая стая подпустила в меру и сидела кучно или чтоб вся стая нечаянно налетела на охотника; убивать пару, то есть из обоих стволов по стрепету, мне случалось часто, но один только раз убил я из одного ствола трех стрепетов сидячих, а из другого двух влет; это случилось нечаянно: я наскакал на порядочную стаю, которая притаилась в густой озими, так что ни одного стрепета не было видно; в нескольких саженях двое из них подняли свои черные головки, кучер мой увидел их и указал мне; из одного ствола выстрелил я по сидячим, а из другого по взлетевшей стае: трое остались на земле, два упали сверху; стрепетов было штук тридцать.
Только самая вежливая собака, послушно идущая сзади, почти под самыми дрожками, может быть пригодна для стрельбы стрепетов с подъезда. То же должно сказать о стрельбе вообще всякой сидячей птицы, кроме тетеревов и вяхирей, которые, сидя на деревьях и посматривая с любопытством на рысканье собаки, оттого даже менее обращают внимания на охотника и ближе его подпускают, всякая другая птица, сидящая на земле, гораздо больше боится собаки, чем приближающегося человека. Несмотря на то, добрая собака с долгим и верхним чутьем весьма полезна для отыскиванья стрепетов, которые иногда, особенно врассыпную, так плотно и крепко таятся в траве или молодом хлебе, что охотник проедет мимо и не увидит их, но собака с тонким чутьем почует стрепетов издалека и поведет прямо к ним охотника; зато боже сохрани от собаки горячей и гоняющейся за птицей: с ней не убьешь ни одного стрепета.
Дробь надобно употреблять по большей части 5-го нумера, потому что стрепет не из крепких птиц. Впрочем, для напуганных стрепетов нужен и 4-й нумер; для больших же стай на дальную меру иногда пустить в дело и самые крупные сорты дроби.
Жирных стрепетов я не видывал, но прилетные с весны, особенно отлетные осенью, бывают довольно сыты. Мясо их имеет отличный вкус, собственно ему принадлежащий: оно несколько похоже на куриное с примесью тонкого вкуса дичины. Стрепета считаются самым питательным и в то же время легким и здоровым кушаньем.
В Малороссии называют стрепета хохотва, имя тоже чрезвычайно выразительное. Великороссы дали стрепету название по его взлету, по трепетному, видимому движению его крыльев, а малороссы – по особенным звукам, производимым его полетом. Действительно, эти дребезжащие звуки похожи на какой-то странный, отдаленный хохот.
4. КРОНШНЕП, ИЛИ СТЕПНОЙ КУЛИК
Русского имени этого кулика объяснять не нужно, но почему немцы называют его коронным, или королевским, куликом, – я не знаю; на голове его ничего похожего на венец или корону не приметно; может быть, за величину, которою кроншнеп бесспорно превосходит всех других куликов. Французы называют его курли, русские охотники – кроншнепом, а народ – степняком, или степнягой, потому что степь по преимуществу служит ему постоянным жилищем; в степи выводит он детей, и в степи же достигают они полного возраста. Его звучный, колокольчиком заливающийся голос больше всех других птичьих голосов одушевляет однообразную равнину и тишину степи. Кроншнепы по величине своей разделяются на три рода: больших, средних и малых. Кроншнеп большого рода объемом своего тела будет с тетеревиную курочку или дворовую курицу; кроншнеп средний несколько его меньше, а кроншнеп малый – гораздо меньше, не больше русского голубя; последняя порода несравненно многочисленнее двух первых. Я опишу подробно, разумеется с натуры, среднего кроншнепа и потом скажу, в чем все три породы различаются между собою; в пестроте же перьев и в складе всех частей тела они совершенно сходны. Средний кроншнеп весь серо-пестрый и покрыт бледно-коричневыми пятнами или крапинами; на спине и крыльях, особенно на крайней их половине, крапины гораздо крупнее и темно-коричневее, а на шее, голове и груди мельче, желтоватее и светлее; брюхо почти белое, кроме редких коричневых, весьма красивых копьеобразных пятен; подбой крыльев, идущий около папоротки, состоит из чисто-белых мелких перышек, и изнанка остальных больших перьев бледно-серая, очень красивая и явственно повторяет узор верхней стороны крыльев. Хвостовые перья сверху пестрые, а снизу почти белые; над хвостом, под коричневыми длинными перьями, уже с половины спины лежат ярко-белые перья с небольшими копьеобразными крапинками; на шее, под горлышком, перышки светлы, даже белесоваты; глаза небольшие, темные, шея длиною в три вершка; нос темно-рогового цвета, довольно толстый, загнутый книзу, в два вершка с половиною; крылья очень большие, каждое длиною в две четверти с вершком, если мерить от плечевого сустава до конца последнего пера; хвост коротенький; ноги в четверть длиною, пальцы соразмерные; цвет кожи на ногах темный, пальцы еще темнее, ногти совсем черные, небольшие и крепкие. Особенность кроншнепа – загнутый книзу нос – мешает ему пить обыкновенным образом. Кроншнеп, зачерпнув носом воды, проворно оборачивает голову и нос нижнею стороной кверху, чем и удерживает в нем воду, как в вогнутом сосуде; еще проворнее заворачивает он назад голову и нос, в том же обращенном положении поддевает под ногу (для чего одну ногу подгибает), потом быстро вытягивает вверх голову и спускает воду в горло… операция довольно мудреная, которую кроншнеп выполняет очень ловко и легко.
