незначительную. К тому же забот у него хватало до боли в животе, и не было времени на то, чтобы разглядывать разноцветную стену терминала, которую он раньше представлял себе черно-белой. Пока он успел хорошо припарковать машину и соблюсти все прочие формальности, самолет, думал он, наверное, уже летел над Пиренеями. Он поглядел на билет и увидел, что ему давно уже пора было пройти на посадку. А потом профукал еще двадцать минут, потому что не знал, что нужно было оформлять посадочный талон. Он был весь в поту, ведь подкладка его костюма была полна купюр, которые он вез с собой, и пот катился с него градом, поскольку все эти вещи были для него в новинку, и он задавался вопросом, как так случилось, что он до сих пор не умер от инфаркта.
– Простите, сеньор, но ваш рейс полон.
– Но я же…
Он решил не спорить с этой стюардессой из «Свисс Эйр», потому что ему казалось, что любой спор, привлекающий внимание к человеку, начиненному купюрами крупного достоинства, крайне опасен. С посадочным талоном в руке он чувствовал себя смешным. Карлес положил его на стойку, словно талон жег ему руки, развернулся и ушел, пока этой женщине не пришло на ум пристально вглядеться в его физиономию сообщника детоубийцы. Для протокола: я ее не убивал; я только вел машину.
Допивая пиво, оплаченное купюрой в сто песет, которую он выудил из рукава в самом прямом смысле этого слова, он заметил, что в аэропорту происходило что-то из ряда вон выходящее. А он еще даже и не придумал никакого альтернативного плана.
Через пять дней Роза сказала, что-что? Я вас не совсем поняла.
– Ваш муж был в списке пассажиров.
– Это-то я уже поняла; но о каком рейсе идет речь?
– Речь идет о самолете, который пять дней назад упал в море.
– Мой муж ни на какой самолет не… – Тут она замолчала и уставилась на обклеенную обоями стену коридора, где стояла, крепко ухватившись за телефонную трубку, словно опасаясь, что та выскочит у нее из рук. – Откуда вы знаете?
– Его имя фигурирует в списках пассажиров.
– Но ведь…
– Да, я вас слушаю.
– Нет-нет, продолжайте.
– Значит, вы его не хватились?
Розе и в голову не пришло, что в этом вопросе была доля иронии.
– Он часто отлучается на несколько дней по работе.
Она не стала им рассказывать, что в последнее время он все чаще исчезал без предупреждения, а возвращался на грани нервного срыва и не хотел ей ничего рассказывать.
Совершенно машинально ответив еще на кучу вопросов, она получила приглашение в бюро компании и повесила трубку. Карлес улетел на самолете неизвестно куда, а мне ни слова не сказал. А домой не приходил потому, что его сожрали рыбы. Карлес со своими загадками. Карлес, который говорил, что работа загонит его в гроб, а Роза и не спрашивала, что это за работа, потому что они уже давно и не целовались даже и ей трудно было смотреть ему в глаза. Что он забыл в этом Цюрихе? И почему уже несколько месяцев был еще раздражительнее обычного?
В бюро ей лично подтвердили, надлежащим образом изучив ее документы, что им очень жаль, что они выражают свои соболезнования и выплатят компенсацию за несчастный случай, да, я вижу, что вы единственный бенефициар, указанный в страховом полисе. А Роза молчала, потому что в глубине души ей казалось, что, когда она придет домой и накроет на стол, чтобы ужинать, явится Карлес, глядя на нее недобрым взглядом, потому что ему она ничего не приготовила, и все пойдет как всегда, в привычном аду, в котором они жили до тех пор, пока он не испарился. А я так устала, что мне и не весело, и плакать не хочется.
Проведя пару дней у окна, выходящего на улицу, ни о чем не думая или же думая, какая же у меня была странная жизнь, Роза встала, подбоченилась и начала разбирать вещи Карлеса, все по порядку. Ей тут же показалось, что она роется в ящиках у какого-то незнакомца. Бумаги, записки корявым почерком, мятая фотография ее самой, сделанная несколько лет назад, сразу после свадьбы, в платье в синий горошек, которое на черно-белом снимке казалось гораздо более жалким, чем было на самом деле; всякая ерунда. Все слишком несущественное, безжизненное. Как будто Карлес дома и не жил. И одежда, и носки: она все перетряхивала по очереди, потому что искала… Вот именно! Ключ.
Хотя Карлес и не догадывался, что это ей известно, его жена знала, что у него есть крошечное офисное помещение, где он хранит документы, которые не хочет держать дома. Карлес снял его, когда начал работать в качестве внештатного сотрудника представителем нескольких компаний, и сказал ей, Роза (делая на этом некоторый упор), теперь я буду часто везде ездить, то туда, то сюда, путешествовать, работать. И зарплату в конце месяца я всегда буду приносить тебе, буду себе оставлять только самую малость на мелкие расходы. Поверь мне.
В то время Роза ему еще худо-бедно доверяла и потому до определенной степени ему поверила, и действительно, он всегда давал ей деньги на домашние расходы и на то, чтобы она могла что-нибудь себе купить. Она не знала, на самом ли деле он оставляет себе только самую малость, или дело обстоит иначе. Она так никогда и не выяснила, сколько зарабатывает Карлес. И так и не решилась об этом спросить. И мало-помалу, от зарплаты до зарплаты, они стали все больше отдаляться друг от друга, пока в один прекрасный день, без всякого предупреждения, он не разбился на самолете, в котором собирался лететь в Цюрих, за три морские мили от Барселоны.
Итак, ключ; она трудилась целый день и перевернула вверх дном весь крошечный офис, в котором была в первый раз. И, не до конца все понимая, узнала, что дела шли неважно, он наделал кучу долгов, его вызывали в полицию, угрожали выселением и даже… Карлес, кто ты такой? И ни следа предполагаемой любовницы. Только одно слово, ширгу, которое время от времени появлялось то там, то тут, с вопросительным знаком, с восклицательным или просто так. Ширгу? Ширгу! Ширгу. Что это за ширгу такое, Карлес?
Она обратилась к адвокату с просьбой привести все дела в порядок, даже если для этого понадобится истратить всю полученную компенсацию. И нашла работу.
Похоронить мужа Роза не могла, потому что поднять со дна моря самолет, лежащий на такой глубине, было
