Даже моего собственного? «Зря ты не читаешь контракты, Хён».
Я застонал. Бы. Если бы мог.
– Куда ты ходил? – зло спросил Пак.
Я показал на свой рот. Пак открыл у себя в телефоне приложение для заметок и протянул мне.
– Набирай.
Мне не хотелось рассказывать, но он так мечтал найти способ обхитрить Лиса, что я не мог промолчать. Ну промолчать-то я как раз мог, но краткую версию событий ему написал. Пак читал, нависая над моим плечом, а я старался на него не смотреть – когда он вот так выглядел, это было все равно что смотреть на солнце.
– Колокольчик, схватить тень… Ты чертов гений, – выдохнул Пак. – Я годами его искал, а ты… Но что нам теперь делать?
Ответа я не знал, но заметку немедленно стер, чтобы никто не узнал нашу тайну.
Дальнейшее мне вспоминать неохота: меня пришли звать на репетицию, я показал, что болею, явилась Бао, потом врач. Он долго осматривал мне горло, но не смог объяснить, почему я не могу издать ни звука. Влетел разъяренный Ын Сок, грозился, но без толку, и меня отправили в большую красивую больницу. Там несколько врачей разглядывали мое горло с помощью всяких приборов, сошлись на том, что мои голосовые связки не работают, и это необъяснимо. Предположили, что это стресс, и велели пару дней отдохнуть. Меня вернули в учебный центр, два дня кормили пюре и супами, а я все думал, как так получилось, что я ввязался в это из-за радости, а ее-то как раз и не чувствую.
Через три дня ко мне пришел Ын Сок, велел Паку, который сидел у меня, когда мог, выметаться, и сказал:
– Ты прекрасно знаешь, что с твоим горлом, по глазам вижу. Есть ли шанс, что это в ближайшее время пройдет?
Я заколебался, потом коротко качнул головой. Обман привел меня туда, где я оказался, и в душе у меня теплилась надежда: а вдруг, если я усвою урок, стану честным человеком и буду принимать верные решения, то снова смогу говорить? В сказках хорошие поступки вознаграждаются, а уж если история про кумихо оказалась правдой, то и этот принцип наверняка работает.
Короче, я хватался за соломинку.
– Эта группа, похоже, проклята, – сказал продюсер, и я не понял, бесится он или доволен: похоже, и то и то разом. – Билеты на концерт мы еще продавать не начали, но это и к лучшему, потому что его не будет. Ты выметаешься отсюда прямо сейчас. Домой возвращаться я тебе запрещаю – в контракте две страницы о том, что ты не имеешь права наносить ущерб имиджу группы. Мы не можем допустить, чтобы фанаты фотографировали, как ты в лохмотьях бродишь по трущобам.
Как мрачно он представляет себе жизнь в Мапо-гу! Но теперь стало ясно, почему в прессу ни разу не просочились фотки Кибома после ухода из группы: ему тоже велели исчезнуть.
– У моей знакомой есть ферма, там выращивают экологически чистые томаты, – сказал продюсер, в котором удовлетворение определенно победило гнев. – Это далеко, и там работают люди, которые не следят за новостями поп-музыки. Я свяжусь со знакомой, и тебя туда отвезут. Напиши матери что угодно, но не раскрывай свое местоположение. Если голос вернется, позвони.
Он протянул мне визитку, а я подумал, какой же у него магнетически властный голос. Тут же хочется сделать все, что он велит, – раньше я и не замечал. Все потому, что я и сам себя чувствовал сильным, а теперь…
Продюсер не ушел, словно боялся, что я сбегу, хотя в рамках своей новой философии я бы этого делать не стал. Он позволил мне взять из шкафа немного одежды и две пары кроссовок, сам закинул все это в рюкзак, который, как выяснилось, принес с собой, и сказал:
– С твоим контрактом разберемся позже. Выходи.
Я послушно вышел. Пак ждал в коридоре. Увидев меня с рюкзаком, он нахмурился.
– Его такси внизу, – с удовольствием сообщил продюсер.
Значит, он вызвал машину еще до того, как зашел ко мне. Я надеялся, что мне позволят попрощаться с остальными парнями и с Бао, но продюсер под руку выволок меня на улицу, вывел за калитку и сунул в такси. Пак все это время шел рядом, злой и растерянный, и я улыбнулся ему самой теплой, подбадривающей улыбкой, какой мог.
Я ничего не мог сказать, но надеялся, что он поймет мой взгляд: «Прости, что так получилось, и спасибо за все».
В последнее время я потерял счет дням и удивился, как быстро стемнело, пока мы выезжали из Сеула. Лето перевалило за половину, на часах было всего восемь часов, а солнце уже таяло за высотками. Шофер со скучающим видом вел машину и на меня вообще не смотрел. Я вытащил телефон и, чтобы было не так грустно, включил свой любимый клип «Тэянг» – тот самый, где Пак долго смотрит в камеру. Но…
Идеальные танцы Линхо, бодрый рэп Джо, прекрасное пение Кибома и даже взгляд Пака, которого я снова видел красивым, – все это казалось теперь ненастоящим. Я уныло выключил клип, не досмотрев, и уставился в окно, за которым сгущалась ночь.
Жизнь на ферме оказалась скучной, простой и вполне терпимой. Мне выделили матрас в помещении для работников, и весь день мы поливали, удобряли, собирали и паковали в коробки томаты разных цветов. Остальные работники были мужчинами средних лет с загорелыми лицами. Им не было дела, кто я такой: бывший заключенный, поп-звезда или скрываюсь от бандитов. Какое-то время меня веселила мысль, что жизнь вернула меня к овощам, – не резать, так выращивать, – но скоро и эта блистательная шуточка мне приелась.
Я снова мог чувствовать радость, просто поводов для нее было маловато: я не мог издать ни звука, а когда зашел в интернет проверить, как дела у «Тэянг», узнал, что концерт отменили «из-за внезапной болезни нового участника». Больше всего меня удивило, что фанаты всерьез оплакивали мое исчезновение: аккаунт «Тэянг» постил обращения взволнованных девушек и женщин, которые скучали по моим эфирам, желали мне здоровья и переживали за будущее группы. Линхо, Пак и Джо на всех новых записях выглядели подавленными и вялыми – словом, соцсети «Тэянг» накрыла волна печали, причиной которой был я. Это так меня расстроило, что я перестал заглядывать в новости и переписывался по телефону только с мамой. Сказал ей, что я пока не в городе, но все наладится, и каждый день посылал ей милые смайлики, чтобы она знала: я в порядке.
Вы, наверное, думаете: «Что он за слабак, почему так легко сдался?» Но я-то
