Иваныч вытряхнул из пачки «Беломорканала» папиросу, размял её пальцами, которые поразила дрожь, и сунул в губы.
Курил отрывисто. Взгляд устремлён в пустоту. Докурив папиросу, щелчком отправил её в кусты, попрощался со мной и Жекой и быстрыми шагами пошёл куда-то в сторону леса.
По дороге к автобусной остановке Жека шмыгал носом, два раза сморкался на ходу, закрывая одну ноздрю пальцем.
– Фигово дела. А если он теперь совсем ходить не будет? Засёк: опять правая сломана? А хоть и левая.
Темнеет. На остановке толкутся люди.
– Когда автобус будет – не знаете?
Большинство пожимает плечами: стоят люди, значит, скоро будет. Как обычно, находится знаток. Он называет точное время, минута в минуту. Все пытаются запомнить цифры, которые он произносит, включая тех, кто ничего не спрашивал.
Приходит автобус. Мы садимся. Через три остановки Жека покидает меня, а я ещё полтора часа добираюсь до дома.
Сплю в бане, не раздеваясь.
Снится снег. Он валит крупными хлопьями на рыхлую, размытую водой землю. Огромные снежинки ложатся на чёрные овалы луж.
Спустя два дня моя соседка, тридцатилетняя девушка, устав от преследований бывшего мужа, выпивает пачку смертельных таблеток.
После похорон ночью я прихожу на её могилу. Из-под земли шипит тихий голос. Я освобождаю Аню, баюкаю на руках.
– Я хотела жить, я не хотела умирать.
В семи случаях из десяти человек совершает самоубийство, чтобы на него обратили внимание. Нужно умереть, чтобы тебя пожалели.
– Замуж вышла в двадцать пять. До замужества Гриша такой был лапочка. Я его так любила. Он мне цветы дарил, баловал меня, и, когда сделал предложение, я прыгнула на седьмое небо. А счастье недолгим было. Через три года Гришу точно подменили. Придирался по мелочам, кричал с поводом и без, шлюхой обзывал, хоть я ни разу не изменила. Если честно, до мужа никого и не было. На развод решилась после того, как в первый раз ударил. Он уговаривал забрать заявление, но обратного хода не даю. Два раза на одни грабли… А-а… – тянет Аня в сердцах. – Развелись. Квартиру разменяли. Я в наш дом переехала, на дачу, и тут началось.
Отец Ани умер, когда ей было пять лет, а мать – четыре года назад.
– Гриша звонил раз десять на дню и гадости говорил. Сначала только домой звонил, потом – на работу. Шлюха, шлюха, всё у него. Я трубку брать перестала, так он мёртвых птиц и кошек подкладывать стал. Просыпаешься, открываешь дверь – а у тебя кот с кишками наружу. Я и плакала, и просила, чтобы отстал – кого там! В милицию обратилась. А там что? «Он ничего противозаконного не сделал». Вот наши законы. Мне даже советовали к бандитам обратиться. А куда я пойду? Я не местная. Ради мужа сюда приехала. Знала бы, дома с мамой осталась. Тогда, может, и она жива была. Мама же сгорела. А, может, и я бы тогда с ней сгорела – всё не мучилась бы. К бандитам обратиться… К каким бандитам? А расплачиваться как? Я же копейки получаю в этом такси… А однажды Гриша меня изнасиловал. Позвал к себе, сказал: «Помиримся». Я, дура, поверила… Ну теперь-то, думала, всё – факт налицо. Не тут-то было. В милиции сказали: «А где побои? А порванная одежда? А синяки?» Муж грамотно сделал, не подберёшься. Мне ещё посоветовали: «Надо было удариться». Да надо было так долбануться! Гриша на работу мне звонил, грязью обливал. Я согласна на всё была, лишь бы отстал. Ревела и соглашалась: шлюха – да! уродина – да! проститутка – да, да, да! Да кого там? Звонки, как бы случайные встречи на улице. Везде преследовал. Я уже говорю: «Убей меня, если хочешь. Только не мучай».
Аня рыдает, её плечи трясутся.
– Вот и убил. А что оставалось?
Иваныч ни с того ни с сего бросает пить.
Каждый день перед работой мы выпиваем по сто грамм, и бригадир никогда раньше не отказывался. Теперь наотрез.
За последнюю неделю он сильно похудел, хотя и раньше не был толстым. Стал молчаливым, не хуже меня, под глазами – бессонные синяки. На Жекины пошлости Иваныч не реагирует и, закончив работу, сразу собирается и спешит домой.
Через неделю после того, как Архипа положили в больницу, Иваныч приходит на работу особенно хмурым.
– Я нашёл их, – говорит он.
– Кого? – спрашивает Жека, чавкая жвачкой, которой он закусывает водку.
– Этих.
От носа к краям губ тянутся злые линии, и я вспоминаю, что бригадиру нет и сорока, за плечами три срока, и думаю: он способен убить.
– Иваныч, ты что – серьёзно? – скороговоркой выпаливает Жека.
– Шучу, мля.
– И что теперь?
– Пойдём в гости. Я хату пробил, где они зависают. Сюрприз будет.
– Да я им такое, устрою, – говорит Жека. – Они увидят, как людей калечить. Да я их в отымею просто!
– Серьёзно? – спрашивает Иваныч. – Ты можешь?
– Конечно, – хвалится Жека.
– Посмотрим. Я, например, не могу. Сколько сидел, ни на одного петуха не залез.
Вечером по дороге к дому Архипа Жека хвастается сексуальными похождениями.
– Я в ментовке тогда работал. Мы на переподготовку в Блядинск поехали. Там я с одной тёлкой познакомился, пёр её по-тихому. А раз она пальцы гнуть стала, я взял её и наручниками к батарее пристегнул. Она так всю ночь и просидела. Утром пришёл – она там чуть не описалась. Хорошо хоть не пиво дули, а водку. Я говорю: «Пока не отсосёшь, не отпущу». Ну куда ей деваться было? А в толчок сходила, я опять её пристегнул и отжарил.
Иваныч смотрит в пустоту. Каменное выражение лица, губы сжаты в тонкую линию. Я сомневаюсь, что он хоть слово понял из Жекиного рассказа.
Заходим во двор в форме квадрата, пересекаем его. Открываем дверь в подъезд, стены в нём изуродованы пошлыми надписями и рисунками. Поднимаемся к обшарпанной двери с крупными трещинами посередине.
Иваныч нажимает на кнопку звонка и прикрывает глазок пальцем.
За дверью слышна музыка и мужские голоса.
Звонок долго игнорируют, прежде чем ленивые шаги направляются к нам.
– Кто?
Иваныч толкает Жеку в плечо, шепчет ему:
– Скажи что-нибудь. Мой голос услышат – не откроют.
– Да это Саня, – говорит Жека.
– Какой Саня?
– Да вы оборзели совсем! Открывай давай! – возмущается Жека. Щёки у него пунцовые.
Я думаю о том, что теперь нам никогда не попасть в эту квартиру.
– Ты что творишь? – шепчет Иваныч. – Ку-ку вообще?
Ответ приходит со стороны двери: гремит замок, и она распахивается. На пороге юнец, недавний школьник. Уши растопырены, рыжие волосы торчат густой шапкой над головой, нос покрыт веснушками.
– Ты кто? – спрашивает Рыжий.
Иваныч обнажил зубы в ухмылке.
– Хер в кожаном пальто. Саня – сказал же, – бригадир отталкивает Рыжего в сторону и проходит в квартиру.
Мы следуем за Иванычем. Жека замыкает шествие, закрывает дверь на замок, пристёгивает её на цепочку. Толкает пацана перед
