И, еле выскочив с чемоданом на платформу, он крикнул нам в окно, когда поезд уж тронулся:
— А если кто из вас, господа, узнает, где в настоящее время Россия, или что такое рубль, или что нужно сеять, так будьте добры телеграфировать на мой счёт на станцию Забытую, селение Прогорешты, Ивану Алексеевичу…
Фамилии мы уже не расслышали.
— Это у них от кризиса! — заметил кто-то.
— Просто, брынзы много едят! — небрежно ответил господин с петербургской физиономией.
Поездка русского патриота на финляндский водопад Иматру
(Его наблюдения над природой, нравами и самим собой, изложенные в виде дневника)
Означенный «патриот», как видно из приложенного к его произведению curriculum vitae[2], состоит годовым подписчиком «Московских Ведомостей», полугодовым — «Нового Времени» и недавно подписался в рассрочку на «Гражданин».
Июля 15-го.
Решил ехать в Финляндию.
Перечитал несколько корреспонденций «Московских Ведомостей», купил кастет, два кинжала, пару револьверов, две берданки, четыре нагайки, щит, два копья, шесть коробок с патронами простыми, две с пулями «дум-дум».
В виду сепаратной нравственности Финляндии, весьма не одобряемой известным писателем г. Скальковским, думаю поехать вместе с женою.
Июля 16-го.
Был в гостях Иван Иванович, тоже полугодовой подписчик «Нового Времени». Услыхав, что еду в Финляндию, прослезился.
— Перенесёте ли вы эти ночёвки под открытым небом? Холодным, финляндским небом? На пронизывающем ветру, в жестокой стуже, под проливным беспрерывным дождём!
— Как под открытым небом?!
— Неужели же вы думаете, что финляндцы пустят вас в гостиницу?!
Решил купить брезент, раскину на берегу Иматры вигвам и поселюсь. Время распределяется так: три часа спать, три на карауле. Я сплю, — караулит жена. Жена спит, — я с берданкой хожу. При первом приближении финляндцев — стрелять. Драться до последней крайности. При сдаче выстрелить друг в друга.
Учу жену стрелять. Боится. Плачет, но стреляет.
Июля 17-го.
Приходил Пётр Петрович. Человек основательный. Вместо разговоров читает наизусть статьи «Московских Ведомостей». Узнав, что еду в Финляндию усомнился:
— Обеспечены ли вы провиантом? Я советовал бы ехать лучше зимою: мясо в замороженном виде дольше сохраняется. Хотя и теперь можно взять с собою консервы, как то делают путешественники к северному полюсу и в другие тому подобные места. Только консервы возьмите английские, а не русские. Русские консервы следует поощрять, но есть следует английские.
— А если финляндскую еду есть?
— Не дадут или отравят.
Купил солонины, дичи, масла в консервах, сделал запасы хлеба; не хватит — настреляю дичи на месте, убью медведя и сделаю ветчину.
Июля 18-го.
Видел во сне Грингмута.
Приезжаем будто бы мы с ним на Иматру, — и моментально нас окружает толпа раскрашенных в разные цвета финляндцев. Кинулись, привязали нас к дереву и начали вокруг нас танец танцевать.
— Как, — спрашиваем, — танец называется?
— Куоккала!
И, отплясав, начали говорить, что вот сейчас нас зарежут и съедят. Ножи у нас перед самым носом и над ухом точили.
Грингмута решили изжарить с кашей, а меня приготовить со сметаной и хреном.
Был освобождён от этого унизительного сновидения супругой.
— Что это ты, мой друг, такие страшные слова кричишь?
— Посмотрел бы я, матушка, что бы ты стала кричать, если бы тебя сметаной заливать начали! Всякий человек, когда его сметаной заливают, кричит!
Сон пророческий.
Решил усилить вооружение двумя штуцерами.
Июля 19-го.
Застраховал свою жизнь.
Июля 20-го.
Поехали.
Финляндец-кондуктор, с ненавистью посмотрев на наши билеты, указал в вагоне места, довольно удобные.
— Ага! Заманить хотите, а потом убить!
Держу револьвер наготове.
Озерки.
Удивительно удачная поездка. Не успел до финляндской границы доехать, — а уж измену открыл.
Оказывается, что Финляндия имеет целую огромную партию в самом Петербурге. И что партию эту составляют не кто иные, как гг. чиновники!
Открытие сделал случайно, в беседе с соседом, канцелярского вида господином.
— Помилуйте, — говорит, — сущая благодать! Собственную заграницу имеем! Во-первых, заграничного паспорта брать не нужно, — взял 28-дневный отпуск и за пять рублей девять копеек через полтора часа «иностранцем» сделался! Разве не лестно? Всё был русский, русский — и вдруг «иностранец». И всё-то удовольствие 10 рублей 18 копеек туда и обратно, с превращением в иностранца и обратной натурализацией, стоит. Деньги другие, разговор кругом — слова не поймёшь, границу переезжаешь! Прямо чиновничья заграница, заграница на сумму менее трёхсот рублей. Вот если бы ещё на обратном пути на границе построже смотрели, совсем была бы прелесть. Русский человек — контрабандист по природе. Хоть сигарочку беспошлинно провезти. Положим, сигары в Финляндии дрянь, но всё-таки контрабандную выкурить как-то приятнее. А теперь не то. Смотрят так, для проформы, никаких строгостей, никакой иллюзии!
Мысли столь зловредные, что решил о них телеграфировать в «Новое Время».
Куоккала.
Вот она Куоккала-то:
Переехали «границу», и начались оскорбления.
Чухонская морда, кондуктор, беспрестанно проходит по вагону и бормочет какие-то непонятные слова.
Так и кажется, что он, как тогда во сне, сейчас «куоккалу» танцевать примется.
Не выдержал, спросил соседа:
— Что это он зловредное про себя говорит?
— Названия станций выкликает.
Ах, животное!
Териоки.
Странное название!
И произносят, сколько я заметил, зловредные морды, особенно:
— Тери оки!
Как бы на что-то намекая!
Я тебе потру оки!
Надо будет об этом написать в «Московские Ведомости» и «Новое Время». Предложу переименовать загадочные «Тери оки» просто в «Теркино».
Опять проходила чухонская морда, буркнула что-то себе под нос и добавила:
— Остановка три минуты.
И каким тоном! Словно хвастается:
— Вот, мол, у нас как! Целых три минуты стоим!
Я тебе похвастаюсь, чёртова перечница!
Был истинно взбешён, но мыслей этих вслух не выразил, — по причине сепаратного воспрещения в Финляндии высказывать вслух свои искренние мнения о людях. А то сейчас в кутузку. Мошенники!
Произошло недоразумение.
Думал о чухонских тайных желаниях, как вдруг входит кондуктор, чухонская морда, и, в упор глядя на меня, говорит:
— Усикирка!
— На каком основании?!
Оказалось, — название станции.
Выборг.
Чухонцы — народ пустой и хвастливый.
Выхожу на станцию. Выборг. По-нашему, один Выборг, — а по их сейчас во множественном числе:
— Випури!
Гляжу, — аптека, одна аптека, а на вывеске:
— Appeteki.
Словно у них под одной вывеской чёрт знает, сколько аптек помещается. Как же! Нельзя! Надо похвастаться перед русским человеком:
— У нас, мол, всего много! И Випури и аптеки!
Тьфу!
Иматра.
Приехали в гостиницу.
— Пустите переночевать?
— Позялуйте!
У-у, подлецы! Буквы «ж» выговорить не хотят!
Вигвама разбивать не придётся. Для оружия и склада припасов пришлось взять другую комнату. Только в расходы вводят! Черти! Чухны!
Ещё за версту до нас донёсся могучий аккорд водопада.
Бегут года, столетия мелькают, как минуты, тысячелетия рождаются и гаснут, как день. Люди родятся, люди страдают, люди умирают. А этот аккорд, раз взятый природой, звучит, вечно звучит, как вечно всё в природе.
Когда в первый раз зашумела Иматра?
Это было в час великого переворота, великого ужаса, когда земля вздымалась, как волны, и эти волны застывали в горы, протестующе поднимаясь к небесам, закутанным в чёрные тучи. Из расщелин земли, словно кровь из ран, лилась горячая масса и в холодном, в ледяном, в дрожащем воздухе превращалась в гранит, в огромные сгустки крови земли. Пенящиеся, многоводные руки в ужасе метались, среди этого хаоса, не находя своих озёр.
Тогда, словно пальцами по клавишам рояля, ударила природа рекой по гранитам, — и, словно из огромного рояля, вырвался из земли этот могучий аккорд Иматра.
Страшный и грозный, словно отголосок того великого переворота, того ужаса, который царил на земле в часы мироздания.
И звучит он…
Это всё от лососины.
Отлично, подлецы, варят лососину. И тем нас подкупают! И мы даже чуть не стихи начинаем писать из-за этого!
У-у, хитрые шельмы!
Описания Иматры не пошлю никуда. У себя оставлю. А в газетах напишу:
— Дрянь! И водопада-то никакого нет, — пороги! Одно мошенничество!
Тот же день вечером.
