При всем желании заключить Бориса в братские объятия, выплакаться и выговориться, я не мог преодолеть возникшую между нами стену отчуждения. Он явно избегал встреч с нами. Отец Владимир сообщал мне каждый вечер, что Борис стал совершенно таинственно исчезать из дому. Возвращаясь с работы, я не всегда знал, сидит ли он у себя в мастерской. Однажды я, наконец, решил зайти к нему. На мой стук никто не ответил. Я толкнул дверь.
Комната, освещенная только настольной лампой, была пуста. Я прошел к столу и увидел три или четыре конверта с письмами, которые ему возвратила Катина мама. Я взял лежавшее сверху. Чернила на нем поплыли от слез. Я не мог заставить себя читать. Положив письмо, я вышел из комнаты и в коридоре неожиданно столкнулся с Борисом. Быстрым шагом он прошел мимо, как мне кажется, не увидев меня, но изрядно испугав. Он давно не брился и щетина покрывала его осунувшееся лицо. Взгляд его был воспален и мне показалось, что он говорит сам с собой.
На следующий день, когда я вернулся с работы, отец Владимир сообщил:
-- Ночью он из дому не выходил, я бы услышал, как хлопнула дверь. А в комнате его нет.
Мы напрасно ждали возвращения Бориса, а наутро стали искать его. Мастерская была пуста, но в потолке маленькой спальни, отделенной от мастерской тонкой перегородкой, оказался люк. Мы принесли со двора лестницу. Я залез на чердак первым, а потом помог забраться туда отцу Всеволоду. Чердак был превращен в психомантеум. Слуховое окно было закрыто холстом. На полу горела лампа, прикрытая полупрозрачной тканью. На старом комоде в центре чердака стояло зеркало. Борис полулежал в кресле перед комодом. Отец Владимир закрыл ему глаза и, опустившись на колени, стал читать молитву.
Я стоял рядом, пока какая-то сила не потянула меня к зеркалу -- оно было абсолютно черным. Я оцепенело смотрел в его бездонную глубину, вдруг ощутив как властно она потянула меня к себе. В ужасе я отпрянул и тут же оказался в каких--то путах. Я крикнул и бросился к отцу Владимиру с тем отчаянием, с каким, наверное, тонущий человек бросается из последних сил к спасательному кругу. Придя в себя и осмотревшись, я увидел, что потолок и стена, к которым было обращено зеркало, задрапированы черной тканью, поэтому зеркало и показалось мне бездонной пропастью. Отпрянув от нее, я запутался именно в этой свисавшей с потолка ткани.
Мы спустили тело Бориса в комнату и положили на кровать. Я вызвал полицию. Полицейские, как и следовало ожидать, стали искать наркотики. Мы позволили осмотреть наши комнаты, даже не спрашивая ордера на обыск.
Вскрытие показало, что наш друг скончался от разрыва сердца. Может быть он не выдержал взгляда той пучины, из которой ожидал успокоения или спасения. Можно сказать иначе -- он переступил через какую--то черту и был истреблен из народа своего. Меня не оставляет мучительный вопрос: лишил ли он себя возможности встретиться с Катей? Будет ли прощен, если совершил этот грех из--за любви, а не из досужего любопытства? Отец Владимир отвечает на это просто: "Надо молиться за него".
Мы уехали из этой квартиры. Отец Владимир, наконец, получил назначение и сейчас служит в Джорданвилле на севере штата. Он постоянно зовет меня переехать к нему. Я снял крохотную студию на Монтегю--стрит, но одиночество тяготит меня. Сотрудники говорят, что я одичал. Показателем одичания служит мой вид ( я причесываюсь и бреюсь, так сказать, на ощупь. В доме ( ни одного зеркала. По--видимому, я приму приглашение отца Владимира. На всякий случай сообщаю тебе его адрес, так как не знаю, сколько еще проживу здесь.
1998 г.
