- Пожалуйста, ответьте нам на пару вопросов,- кинулся репортер к импозантному толстяку у вагончика.- Скажите, что здесь произошло?- спросил он, подсовывая микрофон к его рту.
- Налетели как воронье!- тоскливо отозвался толстяк.- Константин Митрофанович, объясни им.
- Где неприятности - там и они,- поддержал мнение директора начальник участка, худощавый Константин Митрофанович.- Что я могу сказать? Сами как будто не видите? Ну, залез на кран хулиган, каменщик наш, Иванин. Сначала думали послать за ним бригаду спасателей. Только это опасно... Чего он хочет? Гм, хочет... Хочет, чтобы выплатили ему зарплату. А где их взять, деньги, если их нету? Сейчас решаем эту проблему.
- Разве так много нужно?
- За полгода, около тридцати тысяч. Под ногами тоже ведь не валяются. Главный бухгалтер договаривается в банке - может быть, получит кредит...
Трофимов записывал на видеокамеру интервью, а сам ликовал, потому что такие подарки, как это происшествие журналистам выпадают не часто. Во-первых, тема для сюжета была весьма актуальна: по всей стране народу задерживают зарплату, во-вторых, решение проблемы предложено достаточно интригующее - стало быть, зрители не выключат телевизор, пока не узнают, чем закончилось дело,- а ведь это в искусстве тележурналистики главное. Но лично для Виктора Васильевича самым приятным в этой ситуации было то, что на съемку имелось в избытке времени: можно было поснимать тщательно, художественно - как ему хотелось снимать.
Виктор Васильевич достал из автомобиля свой японский качественный штатив, отбежал от дома, заснял неподвижный общий план, так называемую "географию места действия": в кадре поместились верхние этажи кирпичной коробки, подъемный кран и на стреле его маленькой пылинкою - человек. Он вернулся к вагончику и успел запечатлеть группу беседующих начальников; сделал укрупнение - записал выражение лица полного директора; заметил деталь - золотую печатку на директорском пальце,- и тоже ее заснял. После этого они с Николаем рванули в подъезд, перескакивая через ступени, пробежали несколько этажей, там встретили на лестничной площадке возле окна четверых женщин в строительных робах. Николай попросил их сказать что-нибудь в камеру. Одна женщина согласилась.
- Скажите, что вы думаете про выплату зарплаты на вашей стройке?
- Что я думаю?- переспросила женщина.- Я думаю, что .............все дальнейшие слова ее пришлось, по цензурным соображениям, в сюжете заглушить писком, получилось очень забавно.
Выбежав на крышу, Трофимов поймал в объектив человека поверх стрелы. Тридцатикратное увеличение дало возможность заснять его поясным планом. Иванин, охарактеризованный хулиганом, оказался невзрачнейшим мужичонкой. В черно-белом стекле окуляра, Виктор Васильевич с удивлением разглядел, что Иванин улыбнулся ему. Операторское чутье тут же подсказало Трофимову, как можно обыграть этот кадр - осторожно, кончиком пальца надавив рычажок трансфокатора, Виктор Васильевич записал на видеопленку плавный отъезд от усмехающегося Иванина до самого общего плана: с тонкими, далекими заводскими трубами, с маленькими многоэтажками, с крошечными тополями внизу - чтобы зрителю ясно сделалось, с какой высоты над городом посмеивается мужичонка в черном пиджачке и в кирзовых сапогах.
- Виктор Васильевич, направо смотри!- прокричал ему репортер.
Трофимов развернул за рукоятку штатив и заметил в окуляре, что по лестнице подъемного крана кто-то взбирается. Он укрупнился - стало видно, что лезет женщина и держит в правой руке строительную вачегу.
- Деньги, деньги ему несут!- угадал Николай.
Иванин, услыхав от женщины, что она подняла ему деньги, начал осторожно, на своих затекших ногах, перехватываясь руками за трос, пробираться по стреле к стояку крана. Получив у женщины заработную плату, он собрался спускаться на землю. Виктор Васильевич и Николай, что было духу, ломанулись по ступенькам вниз с крыши высотки. Трофимов опередил Николая, выбежал из подъезда на строительную площадку, где удачно заснял, как охранники в камуфляже окружили Иванина и отконвоировали к вагончику. Николай подоспел к ним возле самых дверей, начал требовать, чтобы его с Трофимовым тоже впустили внутрь.
В вагончике толстяк директор, взмахом короткой толстой руки указав на стул, велел чтобы Иванин садился.
- Ты хоть понимаешь, что ты нас всех, все строительное управление опозорил?!- возвышаясь над Иваниным своим округлым телом, гневно заговорил директор.- Где такого ухаря только нашли, а, Константин Митрофанович? Да что он, пьяный?- хищно спросил директор, обратив внимание, что Иванин все время, пока его вводили и усаживали на стул, не переставал ласково улыбаться, оглядывая странными округленными глазами людей в вагончике.Ну-ка, доктор, осмотрите его,- обратился он к врачу "скорой помощи".
Иванин, продолжая улыбаться, затряс головой, давая знать, что он трезвый - у него просто был легкий шок...
После разговора с начальством Трофимов впервые за много лет почувствовал, что он счастлив. Он шел с работы, глядел на лица прохожих и пытался угадать, кто еще из них видел его репортаж? Никто не обсуждал вчерашних новостей, бедно одетые не возмущались, что народу не выплачивают зарплату, богатые не совестились - лица были такие же, как всегда,- и все равно, Трофимову казалось: мире что-то должно измениться.
В конце недели, в четверг, наметилась вторая любопытная съемка - у Трофимова состоялась беседа с Татьяной Гавриловой, корреспонденткой Восьмого канала, которая в выпусках новостей отвечала за освещение событий культуры. Она сказала, что будет делать репортаж о теперешнем, бедственном состоянии российского кинематографа.
- Виктор Васильевич, вы как старый киношный волк, озвучите, может быть, свои мысли по этой проблеме?- спросила она.
Трофимов после заминки ответил, что поскольку специализация у него узкая: он документалист,- то и разбирается он только в документальном кино; а кроме того, он всего-навсего оператор и, стало быть, красноречию не обучен.
- Татьяна, есть у меня один друг, опытный режиссер. Никто лучше режиссеров тебе про кино не расскажет,- посоветовал Виктор Васильевич. Режиссера, сказал он, зовут Сергеем Павловичем Симко. Когда закрывали киностудию он забросил режиссуру, занявшись в своей родной деревне плотницким делом.
Татьяне Гавриловой это показалось занятным, она попросила Виктора Васильевича организовать с Симко встречу.
Деревня Бобровка, в которой обосновался Симко, была расположена на удалении сорока километров от города, немного в стороне от оживленного Сибирского тракта. Подъезжая на другое утро к деревне, Трофимов видел из окна автомобиля бугристые уральские, засеянные рожью поля, сосновые золотистыми стволами и колючей зеленью наполненные перелески; жмурясь, глядел на солнце,- видел, как торопится оно, мелькает между вершинами деревьев, летит в ту же сторону, куда несется автомобиль. Татьяна Гаврилова дремала на переднем сиденье, водитель, пригибаясь к рулю, сосредоточенно всматривался в повороты асфальтовой узкой дороги.
У околицы деревни, Трофимов попросил водителя остановиться, вытащил камеру из салона и стал снимать панораму.
- Отчего так воет? Виктор Васильевич, слышите - в ушах? А ведь, кажется, ветра почти нету?- спросила, выйдя из машины и разминая ладонями поясницу, Гаврилова.
- Таня, а ты внимательнее, ты сюда посмотри. Вот он, ветер, но только он теплый,- ласково возразил Трофимов, шевеля улыбкой свою бороду и усы. Он наклонился, поставил камеру на запыленную щебенку, записал на видеопленку, как покачивается от ветерка пышный стебель придорожного великолепного ковыля.
- Вы, оказывается, романтик, Виктор Васильевич,- сказала Гаврилова.
- Таня, я заспиртованный романтик, романтик на всю жизнь,- ответил Трофимов.
Гаврилова поглядела на Трофимова, на ковыль, провела взглядом вдоль по дороге,- на лесопилку со штабелями досок и грудой нераспиленных бревен возле нее, на серые, с жестяными крышами домишки деревни, на огороды, обнесенные загородою из жердей,- и в некотором раздумье промолвила:
- Есть на свете места, где отчетливо понимаешь: счастье состоит только в том, чтобы забраться в автомобиль и навсегда уехать отсюда...
Симко встретил их перед своими воротами, долго обнимал Трофимова, похлапывал его по спине, долго тряс ему руку, восклицал:
- Чую - собака загавкала! Не иначе, думаю, это вы: нам вчера принесли телеграмму. Я с огорода во все лопатки - сюда... Вы меня извините, я по-деревенскому, в чунях,- обратился он к Татьяне, шаркнув резиновою грязной калошей об траву, и затем торжественно произнес, сделав рукою актерский широкий жест,- Милости прошу в дом! Там хозяйка уже колдует. К столу, к столу!
- Вы не беспокойтесь, мы буквально на два часа,- сказала Татьяна.
- Ни, ни, ни! слышать ничего не хочу! Столько не видались - и чтобы не погостили?!
