- Ну, мама! - жалобным голосом протестовал Виталик, освобождаясь. Мы ж победили!
- Не задирайся с этими босяками! С этими куркулями! С живоглотами!
- Да не трогай ты, сынок, батюшку! Да не кощунствуй! - рассудительно посоветовала София.
- Не давай спуску куркулям! - грохнул кулаком по столу Степан.
- Будь всегда рыцарем, - это Нина Витольдовна. - Будь всегда добрым человеком. И тебя будет любить даже твой враг!
- Я не хочу, чтобы меня любили враги! - ответил юный борец. - Я хочу, чтобы враги ненавидели и боялись меня!
- Страх никогда не был спутником любви. А вы хотите бороться за общество всеобъемлющей любви. А любовь - это всепрощение. Любовь к людям это прежде всего человечность! К каждому человеку без исключения. Вот такой я хотела бы видеть и вашу коммуну!..
Щедрая и бедная в своей наивности женщина! Ты еще убедишься, что мир создан не только для любви!
ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой автор ищет выход из тяжелого положения,
в какое попал Курило Степан, ищет, ищет да так и не находит
Степан Курило вместе с падчерицей веяли на веялке гречу. Яринка засыпала в короб, принимала провеянное, Степан стоял и дергал за ремешок, прилаженный к железному кривошипу, а другой рукой держал заслонку.
Веяли в клуне, полова сыпалась на точок.
Хлеб уже давно обмолотили, в клуне было просторно, пусто, только возле стен, в высоких, выше человеческого роста, закромах хранилась мякина.
Было полутемно, - открыли только одну половину ворот. Злыми, холодными порывами разгуливали по клуне сквозняки.
Хорошо смазанная веялка работала бесшумно, шелестело только зерно, что ссыпалось в лоток.
То и дело, тонко попискивая, от закрома к закрому перебегали мыши.
Яринка была какая-то сонная. Да и понятно - ходила на вечерницы, засиживалась там поздненько, потом долго простаивала у ворот с Даньком Котосмалом. А София будила дочку рано, чтобы не привыкала поздно вставать в доме мужа. Чтобы потом не сказали свекры - ленивой матери дочка... София хозяйка известная, Яринка же должна стать хозяйской дочкой...
И задумывалась уже дивчина - и Степан знал это - не про милованье и целованье, а про то, какой сложится ее женская доля. И пожалуй, думает, глупышка, что все будет как у ее матери, что станет верховодить в семье, как София. Уже знает и приметы - ну, хотя бы первой ступить на рушник. Первой приложиться к кресту, когда поп поднесет его для целования. Первой протянуть палец, когда батюшка надевает кольца. И тогда Данько будет податливым и послушным, как теплый воск. Так она, вероятно, думает.
Степан уже смирился с утратой. Постепенно Яринка для него умирала. И хотя печаль еще жгла сердце, и что-то било в него тяжело и мягко, как взрывная волна от снаряда, каждый раз, когда встречался с нею с глазу на глаз, он знал: вскоре настанет смерть - ее или его - и Яринка отойдет, как мертвец. Или он отойдет - со своей тоской по умершей.
Самое тяжелое - ждать этой смерти.
Временами Степан даже ненавидел падчерицу. За измену. Которой она не совершила. За то, что она нарушила клятву. Которую девушка не давала. За то, что не могла подождать. Кого? И кого же ей ждать? Да и откуда ждать? С какой дальней дороги, с какой войны, из какого похода?.. За то, что не захотела ждать... другого...
Но где же найти того другого? Чтобы говорил его, Степана, голосом, ходил бы его походкой, был таким же с лица, как он, Степан. И чтобы сердце было у них, этих похожих как две капли воды людей, на двоих одно. Только тогда, возможно, и примирился бы, не упрекал за измену. И еще, может, смирился бы, если б знал определенно, что Яринка не любит этого куркуленка, что это лишь мать принуждает ее выйти замуж, и не будет она с ним счастлива, и изо дня в день будет думать и жить тайной любовью к другому.
Порою хотелось сказать ей: "Глупое дитя, что ты делаешь, зачем вставляешь шею в петлю?.. Вот погоди, подожди... пока я стану свободным... от чего, от кого?.. от твоей матери?.. или от обязанности быть до смерти твоим отчимом?"
Бежать бы куда глаза глядят. Но разве сбежишь от собственной судьбы? А разве не боишься ты одиночества, которое будет ходить за тобою по пятам? И где спрячешься от него, если бросишь Софию? И не лучше ли иметь под боком недреманного врага, что желает тебе добра, чем случайного друга, который на следующий день, так и не став нужным, превратится в нового твоего врага?
А может, случится чудо? Может, где-нибудь убьют Данька в мужицком побоище - колом по голове или ножом под бок и, потрясенная той скоропостижной смертью, Яринка надолго оставит мысль о браке и опять станет жить рядом, такая же невинная и искренняя в своем детском неведении. Но знал: ох как долго живут те, чьей смерти мы так страстно желаем!..
Даже поиздеваться над своим врагом не мог, даже подшутить. А как, мол, твой Котосмал, чтоб ему пусто было!.. А как там твой куркуленок, не припрятал ли где снова обрез?..
Скажешь, и посмотрит на тебя Яринка исподлобья - немного испуганно, немного удивленно, немного обиженно и к тому же упрямо. И возненавидит тебя до смерти - такого влюбленные никогда не прощают. Но влюбилась ли она в него? Замирает ли у нее сердце при мысли об этом степном коршуне?
Степан стукнул заслонкой веялки, вздохнул.
- Отдохнем, Яринка!
Сел на завязанный мешок, она примостилась рядом на неполном.
- Завтра поедем на мельницу.
- На нашу?..
- Нет, в Половцы. На крупитчатую.
- Ой, хорошо, дядя! - Яринка только при матери называла его отцом.
- А Данько не затоскует? А? - спросил Степан с натянутой улыбкой, в которой так и полыхала ненависть.
Яринка смутилась, потом с решимостью и большим доверием глянула ему прямо в глаза:
- О, он такой! Такой... Как спичка! Ка-ак вспыхнет!.. А я его, дядя, совсем не боюсь! Что бы ни говорил, а я ему все наперекор, все назло!.. Здоровые парубки его боятся. А я - нисколечки!
- А любишь? - у него перехватило дыхание.
Яринка посмотрела на него долгим-долгим взглядом. Спрашивала совета. Просила милосердия. Потом шепотом - со страхом, с болью:
- Н-не-зна-а... Ей-богу...
Степан едва чувств не лишился. Затаил стон в себе. Но не посмел сказать: не люби ты его! он этого не стоит! - боялся, чтобы она не заупрямилась и вправду не полюбила бы, наперекор всем, наперекор самой себе. И с большой надеждою и верой сказал:
- Ой, сколько парубков хороших!..
А она вдруг заупрямилась:
- Много, много, а вот для пары только один!
Однако Степан уже отказывался понимать ее.
- Выбирать нужно из многих. Ой, глупая!.. Выберешь. Не спеши!
Яринка долго раздумывала.
И хотя на мельницу должны были выехать чуть свет, девушка все же пошла на улицу.
И Степан, у которого холод гулял под сердцем, слышал снаружи говор ее и Данька. Яринка смеялась - это ему тоже хорошо было слышно.
Степан не пошел открывать дверь, когда падчерица постучала - раз, второй и третий.
Зло позевывая и бурча что-то под нос, встала София и открыла сама.
- Хватит тебе шататься! - крикнула она Яринке. - А то вон отцу уже лень и дверь открыть. Перетрудился!..
Яринка виновато юркнула в другую комнату и, не ужиная, легла спать.
Утром Степан ее тоже не пожалел. Разбудил, как только сам поднялся, хотя и не было в этом необходимости. Не жалел и когда укладывали на сани мешки - Яринка взваливала ему на спину, а он относил.
- Да получше подкидывай, а то я один для вас должен надрываться!..
Девушка села на задок саней спиною к нему.
Всю дорогу ехали молча.
В Половцах возле мельницы все было забито возами. Тесная улочка между массивной подпорной стеной под крутым косогором и постройками мельницы была загромождена так, что негде было и яблоку упасть. Как только впереди начинали шевелиться, в задних рядах поднималась кутерьма. Огненнолицые от мороза и горилки мужики и парубки стоя лупцевали коней кнутовищами, дико горланили, стараясь объехать соседа. Кони отчаянно ржали, путались в сбруе. Трещали дышла, насады и рожны*.
_______________
* Н а с а д ы, р о ж н ы - части телеги, саней.
- К-куда прешься, туды-т!
- Сдай, говорю, назад, а то в морду!
- А вот этого не хочешь?!
- Вот я тебе! Вот я тебе! На вот! На вот!..
- Петро! Пообрезай ему постромки!
- Я тебе обрежу, вшивый!
- Хребтуг ему на голову, куркулю!
- Чумазые! Босяки!
Хватали друг друга за полы кобеняков, стаскивали коням под ноги.
- Спа-аси-ите! Кто в бога верует!
- Я т-тебе - бога, Хр-риста, богор-родицу!..
Выходил на балкон второго этажа Петр Наумович, арендатор. Щелкая языком, качал головой:
- Дурные, ай-ай! Ай, дурные! Тц-тц-тц!
На какое-то время скрывался за дверью, потом снова появлялся, перегибался через перила и наугад тыкал пальцем в толпу:
- Ты, Иван! И ты, Иван! А ну-ка, перестаньте мне сейчас же! А то не приму пшеницу. Пшеницу не приму! У тебя в зерне клещ! Клещ у тебя! Да! Да!.. Ай, какой дурной Иван, чтоб у меня было столько счастья! Тц-тц!
Постепенно стихали, утихомиривали разъяренных, знали: Петр Наумович если захочет, то клеща найдет. И не у одного.
