Старик, окончив свой рассказ, громко засмеялся и прибавил:
– - Отец в тюрьму, семейство по миру, славный карьер! Благодарите вашу жену, господин Гинде…
– - Так, так… всё правда,-- произнес Франц отчаянно,-- мучь меня, старик. Нет ли у тебя еще чего? Добей меня одним разом… я стою того. Но за что они страдают? О Амалия! Я недостоин тебя! Я забыл, что не приготовил ничего, что был бесполезен семейству и отнимал у него последний кусок хлеба, как будто я ему дал его… Да, я достоин всего… ужасно!.. Амалия, поддержи мою голову… мне дурно, душно.
И больной упал на подушки. Лицо его было страшно, голова горела, глаза сверкали диким огнем. С минуту был он безмолвен, потом скороговоркою начал произносить невнятные слова.
– - Что вы сделали! Вы убили его! -- тихо сказала Амалия.
– - Ничего. Рано ли, поздно ли, надо всем умирать…
– - Надо умирать! -- повторил больной. Лицо старика побледнело: так страшно были сказаны эти слова. Однако ж он скоро опомнился.
– - Что, господа, совсем?
– - Давно кончили,-- отвечали исполнители.
– - Пора домой, обедать… скоро четыре… Прощайте, господин переплетчик, желаю вам поскорей перейти на новую квартиру.
– - В тюрьму, в тюрьму! -- вскричал больной, в ужасе подымаясь с постели.
– - Успокойся, Франц, ляг,-- сказала Амалия.
Час от часу больному становилось хуже.
Амалия молилась жарко, пламенно. Страдания ее были ужасны: она видела постепенно разрушающуюся жизнь мужа и не имела средств помочь ему. Дни и ночи проводила она у постели больного, без сна, без пищи, не откликаясь даже на плач детей, которые умирали от голода. Наступил пятый день после сцены со стариком. Больному сделалось еще хуже. Амалия целуй день провела в какой-то борьбе с собою у постели мужа.
Грустны были ее мысли. Может быть, это последний его день, думала она. Может быть, только скорые пособия могут возвратить его к жизни. Пройдет день и тогда уже -- созови всех врачей, употреби все средства, истрать миллион золота -- всё будет напрасно! "Дорог день, дорог час, дорога минута!" -- почти вскричала Амалия и с какой-то отчаянной решимостью раскрыла грудь мужа, который был в совершенном беспамятстве… Она отвязала от его шеи золотой медальон… "Боже! прости меня, помоги мне!" -- сказала она и быстро выбежала на улицу.
III
Было уже около восьми часов вечера, а у скупого ростовщика в обыкновенной его приемной не было еще огня. Комната была пуста, хотя по лежавшей на столе шляпе и палке можно было заключить, что хозяин дома. Из-за ширмы узким лучом проглядывал свет, но за ширмой огня не было. Послышался звонок. Вдали раздался шум; за ширмою что-то скрипнуло, раздался звук, похожий на звук запираемого замка, и в комнату явилась испуганная фигура Корчинского, со свечой в руке. Он оправился, отпер дверь и впустил Амалию, бледную и едва стоящую на ногах от усталости и душевного волнения. Случайно или неслучайно свеча в руке его пошатнулась и погасла.
– - Вот, я принесла вам заклад; ради бога, дайте денег; муж при смерти -- я побегу сейчас к доктору… Скорее, господин Корчинский! -- сказала переплетчица скороговоркою.
– - Не торопитесь, любезная гостья… Муж ваш не умрет, покуда мы с вами… Побеседуем. Ну что, не говорил ли я, что вы еще придете ко мне?
– - Мне некогда, говорю вам, некогда. Скажите, дадите вы денег или нет?..
– - Ха-ха! разумеется, дам. Я бедный человек: мне бы нельзя жить было, если б я отказывал… Сколько угодно, если вещь хорошая и мы сойдемся в условиях.
– - Говорите же их, говорите!
Старик взял руку Амалии и крепко пожал ее.
– - Пора нам помириться, сударыня.-- И он снова пожал руку Амалии. Она вырвала ее и отскочила. В глазах старика засверкало пламя.
– - Низкий человек! Только отчаяние привело меня к вам. Если б я знала, где скоро достать денег, я бы скорее согласилась на коленях вымаливать их, чем унижаться перед бездушным злодеем.
– - Я не злодей, сударыня,-- перебил Корчинский, обидясь,-- я не топлю по ночам людей в проруби, не вытаскиваю платков из кармана, не делаю фальшивых депозитных билетов; я в штрафах и под судом не бывал… Если б тут был свидетель, вы бы дорого поплатились за оскорбление моей личности…
– - Я пришла к вам за делом; мне дорога минута… Скажите решительно: дадите ли вы мне денег? Окончим скорее, или я уйду…
И бедная Амалия в мучительной борьбе, ломая руки, пошла к двери. Медленность старика терзала ее душу.
– - Постойте, сударыня. Да, я забыл, на что вам деньги.
– - Да боже мой! Разве я не сказала, что мой муж умирает без помощи…
– - Признаюсь, после ваших обидных слов, мне бы не хотелось давать вам деньги. Но у меня правило: никому под верный залог не отказывать… Позвольте посмотреть вещицу… что за сокровище такое.
Старик засветил свечу. Амалия дрожащей рукою подала ему медальон…
– - Ну, он того… не очень тяжел… однако ж, вещица изрядная… можно под нее дать рубликов сто, если золото настоящее,-- сказал ростовщик, взвешивая медальон на руке…
– - Посмотрим,-- повторил он и поднес медальон к свече… Несколько минут он внимательно рассматривал его и вдруг в изумлении спросил:
– - Где взяли вы этот медальон, сударыня?
– - У моего мужа.
– - Где взял его ваш муж?
– - Он его собственность, он его драгоценность, с которой он но расставался во всю жизнь… Вы, вы довели нас до того, что я решилась похитить у него его сокровище; разлучить его на смертном одре с портретами его отца и матери…
Старик снова пристально взглянул на медальон.
– - Точно ли вы знаете, что это портреты его родителей? -- спросил он.
– - О да. Все знают, что он не сын Гинде… Но, ради бога, господин Корчинский, скорее; пока мы здесь, он может умереть: я оставила его почти при смерти…
– - Пойдем, пойдем! Я всё для него сделаю! -- отрывисто вскричал ростовщик и побежал к двери… Амалия последовала за ним…
Корчинский был в сильном волнении. На лице его можно было прочесть такие чувства, каких оно, может быть, никогда еще не выражало. Быстро, ночти бегом, шел он к квартире переплетчика. Амалия едва успевала за ним следовать…
– - Мама, мама! что ж ты оставила папу, он всё звал тебя… стонал, а теперь он такой страшный: ничего не говорит, не двигается, даже не дышит, такой бледный, страшный,-- в испуге сказал сын Франца, когда Амалия с Корчинский пришла домой…
– - Он умер, умер! -- произнесла Амалия с ужасом.
– - Умер! -- повторил Корчинский отчаянно.
Они кинулись в спальню Франца. Франц был мертв. Старик схватил стоявшую на столе свечу, поднес ее к лицу покойника и стал вглядываться в его черты…
– - Он, он! -- дико вскричал старик…
– - Ты -- его убийца! -- произнесла Амалия и без чувств упала на труп мужа…
Старик взял себя за голову, страшно покачал ею и с буйным, безумным криком выбежал из дома.
IV
Через несколько дней в одном из пятиэтажных домов Васильевского острова в верхнем этаже происходила следующая сцена. Квартальный осматривал вещи и мебель, а писец по его диктовке записывал их. Опись начиналась так: "После скоропостижно случившегося сумасшествия чиновника 9 класса ("Оставьте место,-- заметил тут квартальный,-- надо справиться об имени и отчестве рехнувшегося") остались пожитки следующего содержания…" Квартальный, осматривая вещи, беспрестанно приходил в удивление. Он, например, распорол подушку ветхого стула, для того чтоб удостовериться, чем она набита, а оттуда посыпалось золото. Далее, он расшил истасканный тюфяк, по той же причине, и увидел, что в нем с угла пучками положены были ассигнации. Он толкнул ногой старые медвежьи галоши,-- они издали металлический звук: оказалось, что и в них под кожей деньги.
– - Что за оказия! -- говорил Семен Семенович.-- Этакого удивления на моем веку еще не было! Ба! да тут дверь… заперта… надо ее осмотреть… рехнувшийся-то всё нанимал,-- раздался из-за ширмы голос квартального.
– - Видно, нежилая комната,-- сказал писарь.
– - Однако и ее надо обозреть для порядка; сбегайте-ка за слесарем.
Дверь была отперта, и тут представилось еще более пищи удивлению Семена Семеновича. У стены стояло огромное зеркало в богатой раме; на одном столе большие бронзовые часы и подле них десятка два карманных. На другом столе в углу до самого потолка были наставлены одна на другую разные вещи. У левой стены рядом стояли шкаф и комод. В шкафе квартальный увидел несколько енотовых, собольих и куньих шуб, лисьих салопов, шинелей с бобровыми воротниками и множество других богатых одежд. В комоде -- несколько дюжин ложек, столовых и чайных, несколько серебряных сервизов и, наконец, множество колец, цепочек, перстней, алмазных и бриллиантовых.
– - Оказия за оказией! -- сказал квартальный.
– - Ведь рехнувшийся-то, говорят, был ростовщик,--сказал писец.
– - Та-та-та! Вот что… пишите всё.
Когда все вещи были описаны, квартальный выдвинул ящик и нашел там бумаги…
