Одно дело - вычитывать такие мысли в книге, а другое - когда после дня попыток подладить и подстроить советские законы хоть под какое-то подобие справедливости ты идешь по запыленной площади, обходя хаотично пятнистые коровьи тела, к приземистому зданию гимназии и видишь там человека с клинообразной бородкой и светящимися неестественным светом глазами, который вещает о том, что со временем в ходе космической эволюции пальцы ног человека примут такую же длину, как и пальцы рук, ибо ходить в космосе не по чему, а четыре хватательные конечности гораздо удобней двух. Большой первоначальный соблазн признать собеседника идиотом как-то пропадает, когда слышишь стройную логику его необычных речей, видишь твердость в поступках и чувствуешь в самом тоне голоса какое-то странное спокойствие внутреннего аристократизма, которое никогда не встречается в речах оригинальничающих дураков.
Ощущая во мне сочувствие к своим жизненным интересам, учитель как-то пригласил меня на испытание своего нового изобретения - синусоидной лодки.
- То есть это как, Павел Андреевич?
- Это такая лодка, у которой дно не обычное, а по форме напоминающее кривую синуса. Проще говоря, дно как будто волнистое.
Говоря это, учитель подвел меня к сарайчику возле реки, и мы вдвоем вынесли оттуда странное суденышко, длинное и узкое, с каким-то действительно ступенчатым дном - так что лодка Свешницкого походила на крокодила, ввиду жизненных коллизий перевернувшегося вверх брюхом. Только что прошел дождь, и над рекой ярко светила радуга.
- На ней же невозможно плавать! - изумился я, когда мы спустили лодку в воду и я только начал забираться в нее. - Она ужасно кренится от самых невинных движений, и ноги оказываются вровень с сиденьем. Так и выпасть недолго! Павел Андреевич, зачем нужна такая неудобная конструкция?
Задавая эти вопросы, я тем не менее покорно садился за весла.
- Эта лодка, - провозгласил Свешницкий с берега своим поставленным лекторским голосом, - имеет гораздо больше скорости на единицу приложенной силы, чем обычная. А что касается несовершенства ее нынешней конструкции... Если нам удастся доказать преимущества этой конфигурации на практике, мы построим другую, гораздо более удачную модель. Все новое сперва кажется крайне неудобным... Гребите, Александр Федорович!
- Как... а разве вы со мной не сядете?!
- Я должен видеть ее движение со стороны. Будьте настолько любезны сперва плыть, будучи кормой ко мне, потом боком, потом носом. Мне нужно понять форму водных струй и завихрений, создающих сопротивление, со всех сторон.
Пришлось со вздохом подчиниться. Радуга оказалась у меня за спиной, зато каждый взмах весел все больше приоткрывал передо мной город: сперва я видел только стирающую на мостках бабу, потом бывший архиерейский дом прямо над рекою, потом двоих пьяных, по-женски визгливо ругающихся мужиков, потом церковный купол, молодого бычка, с подозрением смотрящего на красный транспарант и, возможно, собирающегося совершить антисоветские действия, наконец отца Арсения, подбирающего полы рясы перед изрядной лужей. Я уже собирался поприветствовать его, несмотря на немалое разделяющее нас пространство, как вдруг мир, столь часто переворачивавшийся в последнее время вниз головой, на этот раз перевернулся в буквальном смысле, и я очутился в водах реки, а лодка, сделав оверкиль и вернувшись в свое изначальное крокодилье состояние, гордо и неспешно поплыла от меня по течению, прямо к радуге.
Негодяй учитель стоял на берегу и хохотал во все горло. Отец Арсений решительно скатывался с горы, поспешая мне на помощь.
Есть люди, на которых почему-то при всем желании невозможно обидеться. Свешницкий был из таковых - хотя он порядочно рисковал, не зная меня толком. Ведь не всякий из людей, оказавшихся при власти, так спокойно простит какого-то учителя, посмевшего выставить его перед всем городом в нелепом виде. Ведь милость новой власти ко всякому интеллигентному человеку очень хрупка! Или уже тот факт, что я согласился участвовать в нелепых испытаниях его невообразимой лодки, говорил наблюдательному Свешницкому, что я не тот, кто будет изображать из себя рассерженного гусака?
Учитель смеялся совершенно по-детски, беззлобно, так же, как смеялся бы над самим собой, попади он в курьезную ситуацию. Наверно, именно в этом и была тайна его недосягаемости для обид.
А вот Медякин мимоходом сказал смеющемуся Свешницкому что-то гневное и устремился меня спасать, замочив уже рясу, когда я успел остановить его, заверив, что стою на твердом дне. Река была неглубока, и очень скоро я выбрался на берег. Перевернутую синусоидную лодку тем временем взяли на буксир рыбаки, проплывавшие мимо, и волокли ее к нам.
Я упросил отца Арсения идти на службу, чтобы не опоздать, но священник только тогда удалился, осуждающе качая головой, когда Павел Андреевич заверил его, что немедленно поведет меня в свой дом, где обогреет и обсушит, напоив чаем с коньяком.
Дом этот находился тут же, возле самой реки. Обитель ученого я посещал во второй раз, однако прежний визит был гораздо более официален. Тогда Свешницкий сразу провел меня на второй этаж, который он почти полностью отнял у семьи и занял кабинетом, мастерскими и лабораторией. Теперь, после переодевания, меня принимали в гостиной, где я имел удовольствие познакомиться с домашними учителя.
Мадам Свешницкая по моим наблюдением не представляла ничего особенного. И после многих лет супружества она восторженно-испуганно смотрела на мужа, причем второе качество, кажется, преобладало. Она хлопотала по хозяйству и не промолвила почти ни слова, так что в прежние времена я вполне бы мог принять ее за прислугу.
Зато дочь учителя не отличалась особенной робостью, вслушивалась в нашу беседу, а потом и вступила в нее. Описать человека словами вообще сложно, а молодую девушку - в особенности: почему-то прозаическая речь для этого мало приспособлена, оставляя, видимо, нишу для живописи и поэзии. Поэтому скажу, что внешне мадмуазель Свешницкая была довольно обычная барышня. Она была красива, но красивы большинство девушек ее возраста. Она была стройной, среднего роста - в этом тоже совершенно нет ничего выдающегося. Скажу лишь, что при первом взгляде казалось, что лицо ее чересчур вытянуто, но я скоро нашел в этой мелочи свою прелесть. Волосы у Елизаветы Павловны были волнистые, чуть рыжеватые - тоже примечательная деталь. В тот день она вышла к нам в розовом платье, а по улице чаще прогуливалась в красном. Она любила сочетать этот цвет эпохи со старомодным фасоном одежды.
Как и все мы, она служила советской власти. Тогда в стране существовал "Центральный детский стол", ныне упраздненный, который занимался розыском детей, ставших в годы разрухи беспризорными, и возвращением их родителям. У нас в уезде существовало его отделение, где и работала дочь учителя.
Однако вернемся к самому Свешницкому. Я всегда с уважением выслушивал его странные идеи, но на этот раз не преминул вступить с ним в спор и сказать, что все же вижу смысл человеческой жизни в духовных поисках, а не в том, чтобы в набитой порохом железной бочке устремиться в бездонную черноту и там производить химические опыты, пусть и весьма ценные для науки. Павел Андреевич начал рьяно отстаивать свои идеи, показав себя опытным спорщиком. Например, сложно отрицать силу такого аргумента:
- Прошли тысячелетия этих ваших духовных поисков... И эти тысячелетия вам практически ничего не принесли! Не только человечество в массах не поумнело и не улучшилось, но даже сами мыслители вряд ли стали мудрее со времен Сократа. Вы остановились - и это лишний раз показывает, что только возвращение в первичную колыбель, в космос, поднимет человека и на духовную высоту!
Когда я посетовал на принятое в нашем мировоззрении разделение наук на естественные и те, что изучают человека и общество, Свешницкий поднял палец и изрек:
- Совершенно верно рассуждаете, Александр Федорович, о страшной гибельности этого разделения! Космический путь развития решит и эту проблему. Да, человек, каждодневно сталкивающейся с неисчерпаемыми тайнами Вселенной и постигающий эти тайны, настолько приобретет привычку к чуду... привычку в благом смысле, а не в смысле притупления ощущений... что вот он-то вольно или невольно и создаст философию, объединяющую загадки собственной души и чудеса материи.
- Милый Павел Андреевич! - ответил я с улыбкой. - Ваша ошибка в том, что вы в глубине души считаете, что большинство людей так же бескорыстны и способны быть преданными своему делу, как и вы. Это естественное, невинное заблуждение любого человека: полагать, что другие подобны ему, а все, что в них есть не подобное, - это наносное. Но это совершенно не так... Люди гораздо проще и грубее.
- Но со временем...
- Нет, Павел Андреевич. Прошу прощения, что перебил вас, но не могу не заметить категорически: "со временем" ничего не будет. Вы отрицаете религию, но здесь у вас рецидив религиозного христианского мировоззрения - считать, что по мере приближения Страшного суда человек будет хоть потихоньку, но исправляться.
