- Как только не стыдно людям.
Зорин молча утирает у Ляльки нос, застегивает кофточку.
- Прилично одетый! - слышится в коридоре.
О, женщины! Однажды ему вспомнилось, как в деревне какой-то бродячий корреспондент сфотографировал бригаду доярок. Через полгода, ко всеобщему изумлению, почтальонка прямо на ферму принесла конверт со снимками. На них ничего нельзя было разобрать. Зорин возил тогда молоко, он слышал, как одна из доярок, приговаривала: "Девки, девки, до чего добро вышли-то, а которая я-то?" Теперь с каждым узором причудливой женской логики ему вспоминается почему-то именно эта фраза.
Они выходят из садика на крыльцо, и он берет Ляльку за руки. Вздохнув долгим судорожным вздохом, девочка успокаивается, а Зорин, скрипнув зубами, крепко прижимается щекой к ее ручонке: "Ничего, Лялька, ничего. Сейчас мы придем домой. Снимем валенки и поставим чайник. Что? Хочешь писать? Сейчас, Лялька, сейчас. Вот, мы уже дома. Хочешь идти ножками? Что ж, давай пойдем ножками..."
В квартире тот же утренний кавардак.
- А где мама Тоня? - Лялька прыгает, примеряет у зеркала мамину шляпу.
- Папа, смотри.
- Да?
- Я уже до шляпы выросла.
"Да, Лялька, ты уже выросла. Ты уж совсем большая. Если б ты знала, с каким трудом устраивали тебя в это детское заведение, ты бы никогда не плакала, ты бы только и делала, что плясала и пела. Лялька, а где же у нас мама Тоня? Если б ты мне не стала мешать, я бы закрыл сегодня наряды. Слышь, Лялька? Мы не будем ждать маму Тоню. Ты сейчас поешь немножко и будешь спать. Ну, вот, умница. Ты будешь спать, а папа будет делать наряды. Что? Конечно, красивые. Как у мамы. Впрочем, нет, это совсем другие наряды".
Но Лялька не засыпает, она дожидается маму Тоню.
Мама Тоня является в двадцать два ноль-ноль.
- Тоня, я тебе никогда этого не прощу, - говорит Зорин, бледнея и сидя в кресле.
- Что не прощу, что не прощу! - Она не забыла, уходя из библиотеки, подмазать губы.
- Ты еще и доносы на меня пишешь...
- Тебя посадить мало!
- Да?
Он встает, открывает форточку, закуривает.
"Накрасить губы она не забыла... - думает он. - Но строительный справочник снова не принесла. Хотя сама работает на абонементе". Этот дурацкий справочник она обещает ему уже второй месяц...
Внутри у него все кипит, но он вновь вспоминает второй зарок. С усилием переводит дыха-ние, гасит в себе злобное раздражение и говорит:
- Надеюсь, собрание было активным?
Жена - библиотечный профорг - не замечает язвительности вопроса. Она энергично оруду-ет в квартире: развешивает разбросанную одежду, подбирает игрушки. Затем начинает греметь на кухне посудой. Зорин загадывает: "Если ее фантазия пойдет дальше пельменей... все в порядке. Мир в семье восстановлен. Черт с ним, с этим ее письмом! Пройдет и это... Вызовут на местком, зачитают конспект лекции на моральную тему... Переживем".
Зорин сам себе, мысленно, произносит этот монолог. Но он чувствует, что где-то под левой лопаткой вновь копится боль, обида и горечь. Почему она всю жизнь борется с ним? Когда это началось? Она всегда, всегда противопоставляет его себе. В каждом его действии она видит угрозу своей независимости. Он все время стремится к близости, к откровенности. Но она словно избега-ет этой близости и всегда держит его на расстоянии.
Его размышления прерывает Лялька. Она капризничает, хныкает. Зорин кладет ладонь на родимую светлую головенку и вдруг ужасается: голова девочки горячая, словно нагретый каме-шек. По городу вновь ходит жуткий грипп, то ли гонконгский, то ли иранский. Хотя б одну зиму прожить без этой мерзости!
- Тоня, где у нас градусник?
- Собирай девочку, идем гулять, - слышно из кухни. - Ешь пельмени без нас, пей чай.
"Ясно, - думает Зорин. - Ты опять поужинала в библиотечном буфете. Обедают они всем гамузом в ресторане, ужинают в буфете. Кухня закрепощает женщину..."
- У Ляльки температура.
- Собирайся, надень валеночки.
- Тоня!
- А где у тебя варежки? Дрянь такая, ты почему не слушаешь?
Жена как бы не замечает Зорина. Она одевает ревущую Ляльку, которую нужно ежедневно водить гулять перед сном. Она воспитывает ее по доктору Споку. "Спок, будь Спок,- мысленно острит Зорин.- От Спока тут ничего уже не осталось".
- Тоня, гулять вы не пойдете!
- Да? - она научилась этому "да?" у него же. - Пожалуйста, не мешай. Девочка вполне здорова. Не забудь выключить газ, мы вернемся через двадцать минут.
Зорин, в отчаянии сжав кулаки, начинает метаться по комнате. Лялькин плач выворачивает ему всю душу, а спокойствие жены приводит его в бешенство. Второй раз за вечер он усилием воли переламывает себя и глядит на часы.
Двадцать минут одиннадцатого. В соседней квартире все еще слышатся магнитофонные вопли. Чайник парит на конфорке, пельмени остывают в кастрюле. Писать наряды в таком состо-янии все равно что плясать босиком. Но он раскладывает на кухне бумаги, достает логарифмиче-скую линейку и затрепанную книжку со строительными расценками.
Жена и дочка приходят с улицы и вскоре затихают в маленькой комнате.
Зорин ложится в четвертом часу, и снова на раскладушке. Едва поставив будильник, он словно проваливается в какую-то багровую бездну.
Рабочий день кончен.
3
Крановщик Козлов, крича что-то насчет квартиры, пришел на объект пьяный. Зорин не мог допустить его к работе. Козлов с шумом исчез. Зорину надо было открывать третий объект: экскаватор уже тарахтел на месте будущего котлована фундамента. Пустой деревянный дом на стройплощадке необходимо было сносить своими силами. Зорин отправил плотников ломать дом, вызвал бульдозер. Когда плотники полезли выставлять рамы, из средней комнаты послышался голос:
- Только попробуйте!
Плотники по очереди посмотрели в комнату. Посреди пола, свернув калачом ноги, сидел Козлов и разбирал старый будильник. С одного боку у него стоял чемодан, с другого лежал свернутый полосатый матрас.
- Вылезай, Козлов! - предложил бригадир. - Чего ты тут уселся как турецкий султан?
Козлов заявил, что будет тут ночевать. Он не выйдет из дома, пока не выпишут ордер на жилье. Он, мол, ждет квартиру восьмой год и законы знает: никто не посмеет выгнать из этой развалюхи.
Зорину доложили обо всем этом.
- Он что, чокнулся?
Черт знает что! Этого в его практике еще не было. Это что-то новое. Зорину смешно. Почему-то вспомнился Авинер Козонков с его пенсионной документацией, с необъяснимой манерой гово-рить серьезные слова. Директив-ка, процедурка, дисциплинка. Какую директивку должен дать в этом случае он, Зорин? Лицедействующий Козлов закрыл дверь изнутри, а плотники не знают, что делать. И ждут зоринских указаний.
"Нет уж, хватит - твердо решает Зорин.- Пусть занимается Козловым сам Воробьев, мили-ция, горисполком, папа римский. Кто угодно. Он инженер, прораб. Почему он должен заниматься такой ерундой?"
Телефон звонит, предупреждая зоринское желание позвонить.
- Да. Прораб Зорин слушает. Что? Из детского садика? - На лбу Зорина сразу выступает испарина.- Температура, але, девушка, сколько температура?
Но "девушка" повесила трубку. Подспудный страх, все утро точивший Зорина, сжимает горло, картины, одна другой хуже, всплывают перед глазами. Он ясно представляет сейчас, что там творится: больная, в жару, дочка сидит где-нибудь в уголке и плачет. Может быть, она даже мокрая. На нее никто не смотрит. Да, он знает тамошние порядки. Дрожащей рукой он набирает телефон библиотеки: "Але? Позовите Зорину Антонину, Зорину, я сказал! Что, не грубить? Кто из нас грубит, не понимаю".
Телефон пищит короткими раздражающими гудками. Зорин, выругавшись, выбегает из тепля-ка. Автобус, идущий через городской центр, почти пустой, он, кажется Зорину, не едет, а крадется по черным мартовским улицам. Пятака, как обычно, нет. Зорин опускает в кассу двугривенный, отрывает билет и с горечью вспоминает вчерашнее. Он выбросил бы этого Спока к чертовой мате-ри! Впрочем, при чем тут Спок? Она слушает всех, кроме собственного мужа. Даже безграмотных бабок. Каждое его слово встречается в штыки. Она готова поступиться даже здоровьем ребенка, лишь бы сделать по-своему. То есть вопреки ему, Зорину...
Большое, красивое здание библиотеки вызывает в нем отголосок волнующего забытого чувства: когда-то он мечтал защитить диссертацию. Люди, сидящие в тишине громадного зала, - счастливые люди. Он завидует им. Сразу после института он провел здесь с десяток изумительных вечеров. Так же, как они, он вбегал когда-то по этим широким ступеням, а поздним вечером, не торопясь и смакуя движения, возвращался домой. Куда все это исчезло? Теперь у него нет време-ни читать даже периодику.
Он заходит на абонемент не раздеваясь, ищет взглядом жену, но ее нет за стойкой. Вместо нее там стоит ее напарница. Зорин видит, как она кокетничает и строит глазки молодому читателю с черной бородкой шкипера: "Вы знаете, мне не нравится Фолкнер,- "шкипер" задумчиво распи-сывается в формуляре. Старомодность, простите". - "Да?" - "И потом, эта заумь и длинней-шие периоды..."
