"Я переживаю? Дивные дела".
- Тетка Фросина спрашивала...
- Совесть у меня чистая, сынок... В жизнь чужого не возьму, тут полный порядок. Ты можешь быть уверен.
- А мне что... Не батюшка я, папа, исповедовать не умею.
- Ну вот. Дождешься от сына доброго слова... Боюсь я за тебя. Понимаешь, какой-то ты, ну, не готовый к жизни... растеряна в тебе мысль... вот что меня тревожит. Жизнь - она коварна. Иногда козырь даст в руки, а иногда такую свинью подсунет... Иногда одно мгновение, и в нем - твоя судьба. Одно мгновение. К нему надо готовить себя. Ты меня понимаешь, Дмитрий?
Митька поднял на отца улыбающиеся глаза.
- Я думаю сейчас: зачем ты стрелял в Деркача? Это мгновение для тебя было решающим?
Отец ничего не ответил. Однако что-то изменилось во всей его фигуре. Он медленно отвел взгляд от Митькиного розового лица, потер зачем-то ладони о штаны, взял пустые ведра, присел на корточки - и затарахтела белая картошка о серебристую, словно седую жесть.
МАЙСТРЕНКО
Учитель истории вошел в класс так, словно не портфель держал в руке, а ведро с водой, которую боялся расплескать: вначале в прямоугольнике дверей появился сам Иван Иванович, а уж потом портфель, на который хозяин смотрел, не сводя глаз.
Выставив портфель на стол, словно на смотрины, поздоровался (класс сегодня притих подозрительно быстро), предложил раскрыть учебники на тридцать третьей странице и еще раз внимательно перечитать заданное на дом. Но дружного шелеста страниц, к великому своему удивлению, он не услышал.
Иван Иванович насторожился. Ему никак не хотелось осложнений после вчерашнего педсовета. А осложнение назревало, учитель видел это по лицу Дмитрия Важко, который сидел какой-то взъерошенный весь, взволнованный. Да, что-то случилось. Наверняка что-то случилось. Сейчас он выяснит. Сейчас...
Иван Иванович грустно покачал головой: опять придется сегодня торчать здесь до сумерек, а жена еще от матери не приехала, картошка не выкопана, свинья с голоду подохнет... Пропади все пропадом!..
- Так что случилось? - спросил он.
Ученики опустили глаза, молчат. Наверное, произошло что-то необычное: до сих пор еще не бывало, чтобы так дружно молчали.
Но вот Женя Иванцова подняла на Ивана Ивановича глаза, и он прочитал в них: "Как же вы не видите?" Роман Любарец тоже взглянул на него, затем перевел взгляд на доску. Иван Иванович оглянулся и увидел на классной доске объявление. Смятое, пожелтевшее, - не один день оно висело на витрине напротив Дома культуры.
21.IX.19... года
заседание ТОВАРИЩЕСКОГО СУДА
по делу
Важко Степана Степановича
Нач. в 19 час.
- Важко, немедленно снимите!
Митька и не пошевелился. Только лицо его дернулось и побледнело. Вдруг он встал из-за парты, прошел молча мимо объявления и вышел из класса, тихонько прикрыв за собой дверь.
И тут неожиданно Иван Иванович почувствовал, что поступает не так, говорит не так, дышит не так, смотрит не так, даже молчит не так. Подобное чувство он ощущал уже не раз и раньше, особенно по вечерам, когда гасил свет и ложился в теплую мягкую постель. Тогда изредка к нему и приходило прозрение и он вдруг осознавал, понимал, образно видел свое педагогическое "я". Но к утру все проходило, и он, как обычно, поднимался, завтракал, кормил скот и осторожно нес в школу свой большой портфель.
Прозрение в школе - такого еще не случалось. Иван Иванович стоял перед десятиклассниками растерянный и смущенный. Ясно, читать мораль сейчас лишнее. Стыдить комсомольскую организацию класса и ее секретаря Женю Иванцову - тоже лишнее. Даже старосте он ничего не скажет, хотя раньше не преминул бы воспользоваться таким случаем... Что же делать? Да, надо немедленно снять со стола этот большой портфель. Вот так... Теперь легче, совсем легко стало, словно этот портфель не на столе стоял, а у него на груди... Дальше - объявление...
Иван Иванович нашел среди онемевших ученических лиц самое решительное и едва заметно кивнул. Никогда раньше не позволил бы себе учитель истории обратиться таким образом к Роману Любарцу, потому что Роман был парнем дерзким, взгляд у него всегда какой-то насмешливый. Словом, взаимопонимание между ними вряд ли можно было обнаружить. Но после скоропостижного прозрения...
Роман подхватился, словно ему не кивнули, а огрели кнутом, подбежал к доске и сорвал объявление. Не спеша свернул его и направился к Хоме Деркачу. Молча положил его перед ним и вернулся на свое место.
Иван Иванович вошел в учительскую. Сестры Липинские о чем-то шептались; возле книжного шкафа сидел Никита Яковлевич, и, как всегда, по его лицу блуждала пренебрежительная улыбка; еще несколько учителей проверяли тетради. Иван Иванович сел возле окна и засмотрелся на сад. Он любил смотреть на школьный сад. Отсюда, со второго этажа, яблони были как зеленые облака.
"Полезно было бы и вам, Никита Яковлевич, посидеть возле окна, вы же, кажется, что-то там рисуете... Посмотрите же, какая красота".
О том, что Боровой "что-то там рисует", Майстренко сказала жена. Где-то она прослышала, что у Никиты Яковлевича есть специальная комната, там он и держит картины. В комнату еще никому не удалось проникнуть - так он ее оберегал. Когда-то Никита Яковлевич будто бы посылал свои работы в Киев, но их отклонили как идейно незрелые произведения...
А впрочем, что только не придумают в маленьком поселке. Тут любой слух имеет длинные крылья...
Кто-то сел рядом. Дмитрий Павлович. Майстренко с интересом смотрел на еще неопытного, а поэтому нерасчетливого учителя и припоминал подробности вчерашнего педсовета.
...Выступал директор школы Василий Михайлович Тулько. Говорил об особой ответственности учителей за учебный процесс, говорил долго и сердито, а затем повел разговор более конкретный: подчеркнул, что его критика касается прежде всего молодого коллеги - Дмитрия Павловича.
Преподаватель английского языка Дмитрий Павлович Скопик покраснел, опустил глаза. Педагоги, воспользовавшись паузой, начали поудобней устраиваться на своих местах. "Если бы не это проклятое солнце!" - подумала математик Ирина Николаевна, пытаясь как можно внимательнее разглядеть "молодого коллегу", который так необдуманно начинает свое учительство. Когда идет разговор об успеваемости, директор школы всегда ставит Ирину Николаевну в пример. Он и сейчас, наверное, назовет ее фамилию.
Василий Михайлович, выждав паузу (это его манера - выждать какую-нибудь минуту после замечания), едва заметным движением правой руки поправил седую реденькую полоску волос, прикрывавшую лысину, и продолжал:
- Кому-кому, а вам известно, что процент успеваемости в Малопобеянской школе по сравнению с таким же периодом прошлого года снизился, я бы даже сказал, резко снизился. Дошло до того, что под угрозой оказались итоговые оценки! - Он снова переждал минуту. - Это безобразие! Только за последние дни один английский язык дал школе, - заглянул в бумаги, - шесть двоек. Шесть двоек! За три дня... Если пойдет так дальше, то до конца четверти молодой наш коллега исчерпает лимит всех учителей... Должно быть, Дмитрий Павлович не знаком с современными требованиями... Наверно, Дмитрий Павлович забыл, что педагогические способности учителя, его возможности характеризует прежде всего успеваемость...
- А не оценка в журнале, - несколько стыдливо и одновременно с вызовом прервал директора Скопик.
Директор пожал плечами. Выдержав едва ли не самую продолжительную из всех своих пауз, он громко высморкался в беленький, старательно обметанный голубой ниточкой платочек и пронзительно взглянул на Скопика. Директору больше всего не хотелось сейчас дискуссии, потому что знал, сколько времени, нервов и сердца надо истратить - как они этого не понимают! - на пустопорожнюю говорильню. А время у него на вес золота.
Дмитрий Павлович даже посерел под директорским взглядом. Только уши горели, словно предзакатное солнце. Вздохнул тяжко и еще ниже опустил голову. Увял, сник. А за его широкими плечами сидела беленькая, нежная Нина Кетлинова, и он до мороза под кожей почувствовал на затылке ее подбадривающий и восторженный взгляд. Только вчера Дмитрий Павлович признался ей в любви, Нина ответила ему взаимностью, они до рассвета бродили темными малопобеянскими улицами, взявшись за руки. Говорили обо всем на свете и очень придирчиво - о Василии Михайловиче и его "методах".
- Скажите, Дмитрий Павлович, - услышал Скопик директорский голос, - до института вы учительствовали?
- Нет.
- Нет. Значит, второй год...
- Еще имел практику.
- Еще имел практику! - повторил Василий Михайлович. - Он еще имел практику! А я практики не имею... Никита Яковлевич практики не имеет... Ирина Николаевна практики не имеет... - Он помолчал, подчеркивая тем самым значимость своих слов. - Вы, молодые, очень самовлюбленные!
- Но я ничего подобного не говорил...
- Я еще раз повторяю, что педагогические возможности учителя характеризует прежде всего успеваемость его учеников, которая выражается в оценках, Дмитрий Павлович! Простое дело - оценить школьника. Но здесь надо уметь найти правильный подход к ребенку, уметь, - директор взглянул на потолок, - уметь лелеять в его душе огонек жажды познания! В своей педагогической практике я имею бесчисленное количество красноречивых примеров... Скажем, когда-то в течение четырех лет в начальных классах я не ставил неудовлетворительных отметок. Я оценивал умственную работу ребенка только тогда, когда она давала ему позитивные результаты...
