- Пойдем куда-нибудь посидим, - предложил Андрей.
- А вот лавочка, - и Таня села на ближайшую лавочку.
Он сказал, чтобы она кончала валять дурака. Она сказала, что вышла замуж.
- За Витьку? - догадался он, потому что оба они одинаково понимали в законах симметрии.
- Да.
- Ну хорошо, тогда поедем к нему и заберем твои вещи, чтобы не оставалось никаких двусмысленностей, - предложил он так уверенно, что Таня на миг допустила, что именно это и сделает сейчас.
- Я беременна, Андрей.
- Это неважно. Сделаешь еще один аборт. Последний раз, - пожал плечами Андрей. Это было уже на пределе.
- Нет, - мягко сказала Таня. - Больше не могу.
Он вытащил сигарету и закурил.
- И все это из-за говенной аспирантуры? - спросил он, как ударил.
Но Таня слишком много и сама об этом думала. И более того, она уже знала, что скоро уйдет из этого института, что кристаллы ей были интересны, только пока рядом был Андрей, а теперь все это треснуло и обвалилось, и ей совершенно безразлично, по какой это причине в одной друзе кристаллы рождаются правовращающими, а в другой лево... Она еще не знала, что из двух мальчиков, которых она родит, один будет левшой... Странно, странно, восхитительно...
Там был какой-то сбой и случайность: если бы Андрей сказал ей: "Аспирантура твоя, а я иду в стажеры" - что, кристаллы остались бы живы?
Был в судьбе какой-то сбой, непорядок, но все уже произошло. И что теперь говорить!
И она встала, поставила палец ему на макушку и повела вниз, через лоб, к подбородку. Поставила там точку:
- Нет, Андрей, нет. Амур пердю...
В следующий раз они встретились через одиннадцать лет, на крымском берегу, в том же месте, куда приезжали в юности.
Это были остатки их прежней компании, хотя физик уехал в Америку, идеальной супружеской пары уже не было, так как он погиб в автомобильной катастрофе, а у нее была другая, еще более идеальная семья. Зато были другие, вполне симпатичные люди. Через общих знакомых они знали заранее, что увидят друг друга в этот сезон.
Андрей был с женой и пятилетней дочкой, Таня - с двумя десятилетними близнецами, тощими очкариками, уже ее переросшими. Муж ее остался в Москве писать роман из жизни рыб. Про всех остальных животных он уже написал такой у него был способ борьбы с действительностью, впрочем, весьма далекий от "Скотской фермы".
Таня меньше изменилась, чем Андрей. Он растолстел, что при его росте было непозволительно, стал доктором наук. Таня больше не носила бикини, а, напротив, носила закрытые купальники, потому что ее когда-то очаровательный живот был располосован грубыми советскими швами, оставшимися после кесарева сечения. В остальном она была все та же: ходила по пляжу на руках, носила экстравагантные наряды и в туфли по-прежнему набивала комочки ваты.
Все были с детьми. Ходили в ближние и дальние бухты, учили детей плавать и играть в преферанс. Общались Андрей с Таней исключительно на людях, при большом стечении народа и не сказали друг другу ни одного человеческого слова. Таня время от времени ловила на себе тревожный взгляд Ольги, Андреевой жены, но это ее только забавляло. Ольга была высокая, с заметной фигурой, почти красавица, из породы милых дур. Он на нее время от времени цыкал, а она хлопала тяжелыми от туши ресницами и надувала губы. Девочка у них была прехорошенькая...
За несколько дней до отъезда все решили пойти с ночевкой в Чаечью бухту. Дети обожали такого рода развлечения. Таня заранее объявила, что не пойдет, но сыновья ее так просились, что идеальная семья взяла их с собой, на свою ответственность. Их сын, сверстник Таниных, очень убивался, что лучшие друзья не пойдут. Таня, уставшая от людей, решила провести сутки в одиночестве, отдохнуть от беспрерывного трепа. Сговора никакого у них с Андреем не было, и она даже не знала, что он тоже остался, не пошел со всеми.
Отправив ранним утром детей, Таня весь день провалялась с Томасом Манном в душной комнате, засыпая, просыпаясь и снова засыпая. Только под вечер встала, вымылась под душем нагревшейся за день водой, побрила подмышки, сделала маску из переросшего хозяйского огурца, сварила себе кофе и села за садовым столом с чашкой. Тут и пришел Андрей:
- Танька, что делаешь?
- Утренний кофе пью. Налить чашечку? - непринужденно ему ответила и поняла, что весь месяц ждала этой минуты.
- Я кофе не пью. У меня от него в ушах шевелится, - была у них такая фразочка раньше. - Давай примем местных напитков...
И они пошли к бочке. Таня, болтая расстегнутыми рукавами белой мужской рубашки, была легкой и веселой. Они выпили алиготе, потом портвейна, потом липкого кокура, все оттягивая минуту, которая уже стояла за спиной.
Все снимали комнаты у хозяев, один Андрей жил по-генеральски, в маленьком отдельном домике на территории военного санатория, у главврача, уступившего ему служебное помещение за большие деньги.
Они шли по набережной на расстоянии тонкого волоса друг от друга, разговаривая приблизительно о погоде, и тоненькая корочка над бездной еще держала их тела, но сильно прогибалась. Они уже обошли все бочки и шли к санаторию, а вовсе не к Таниному жилью. Вошли в служебный вход, по шуршащему гравию прямо к маленькому домику в розовых кустах. Дверь не заперта, свет не зажигается.
- Только умоляю: ни одного слова...
"О-о, как я забыла... за передними зубами металлическая скобка, зубы-то выбиты... нет, не забыла, язык сюда, под скобку..."
Бедный мой любимый дом, брошенный, отданный в чужие руки... крыльцо... и ступени, и двери... Стены твои, твой очаг... Что ты наделала... что ты наделал... Вместо теперешних трех мог быть один, совсем другой. Или не один... что мы наделали...
Это не какие-то две глупые клетки рвутся навстречу друг другу для бездумного продолжения рода, это каждая клетка, каждый волосок, все существо жаждет войти друг в друга и замереть, соединившись. Это единая плоть вопит о себе, горько плачет...
Горько и бессловесно плакала плоть до утра. Потом опомнилась. У них еще был целый день до вечера. Они поели и легли под мятую простыню. Таня провела пальцем от макушки до подбородка.
Андрей очень явственно видел, как это происходит: все возвращаются из бухты, собирают вещи, едут в Москву. Он отвозит своих домой, а сам съезжает на дачу с Танькой и ее мальчишками... Зимой холодно. Машина увязает в сугробах. Деревянной лопатой прочищает дорожку к воротам... Отвозит мальчиков в школу... Ольга с дочкой...совершенно непонятно, как... Тащит Верку в детский сад...
...Витька, конечно, съедет. И даже рад будет. Уйдет к какой-нибудь Регине. Трудно представить себе Андрея в нашем доме... Свой красный махровый халат он, наверное, уже износил... По утрам кофе не пьет, чай... Кристаллы, да еще и кристаллы... Вот это, может, самое главное, с ними-то как быть...
И Танька этого хочет больше всего на свете, он это точно знал. Потому и молчал. И она молчала. И опять не выдержала она:
- Ну что?
Это можно было понять как угодно, например, пора сматываться...
Плоть уже закончила свои последние стоны. Какая у Ольги дивная фигура, грудь, талия, ноги... Нет, это не работает... Провел пальцем по Таниному лицу:
- Амур пердю, вставай...
Она легко вскочила, засмеялась, закрутила головой. Прежние короткие волосы шли ей больше.
- Нет, не обманешь. Не пердю.
- А хули толку, Таня?
Она надела белую рубашку, вскочила на высоченные каблуки и ушла.
Ольга наутро мела дом. Выбила веником откуда-то из угла ватный треугольничек:
- Что за гадость...
Андрей взглянул мельком: о, дура недогадливая... да и откуда ей знать, когда у нее тридцать девятый...
- Что-то отдых мне надоел... Может, отвалим пораньше, а? Скажем, завтра?
Ольга была сговорчива:
- Как хочешь, Андрюша...
