- Я сегодня полдня землю таскал в ведре на восьмой этаж, лифт пока не пустили,- говорю.
- Это еще зачем?
- Наполнял ящики на балконе, цветы буду сажать.
- Так много земли нужно было?
- Большой балкон достался, много ящиков.
- Между прочим, в скандинавских странах проектируются такие балконы и строятся, и цветы тоже там сажают... кто сажает, кто не сажает, как у нас, в общем.
- Тоже, значит, землю таскают?
- Таскают, а как же, не будешь таскать - не будет цветов. Кстати, уже зима, какой смысл было вам в это время землю таскать, весной уж...
- Случайно получилось, на девятом этаже у меня товарищ живет, прибегает чуть свет, орет: "Земля! Земля!" Как на корабле точь-в-точь после долгого плаванья. Ну, я вскочил с постели: что за земля, где земля, ничего понять не могу. А он: "Быстрей! Хватай ведро! Землю привезли! Потом поздно будет!"
- Чего это он?
- Бежим, говорит, скорей, а то потом за тридевять земель землю придется таскать; может, верно... Ну я не помылся, не побрился, схватил ведро и вниз по лестнице, как бы вроде зарядки...
- Ну и натаскали?
- Натаскал.
- А цветы, значит, весной?
- Цветы весной.
- М-да...
- Да-а... вот теперь сижу с вами. Зайду, думаю, стаканчик выпью после трудов.
- А как вы относитесь к Бакташеву? - спрашивает он ни с того ни с сего.
- К кому?
- Как вам Бакташев?
- Кто это такой?
- Поэт, господи! Бакташева не читали?
- Не читал.
- Ну, знаете...
- А что он написал?
- Он написал уйму! Массу стихов! Выпьем за него.
Мы взяли выпили.
- Вы еще съели бы? Быстренько, и уйдем, пить больше не будем,- сказал я.
- Почему не будем?
- Так возьмем?
- Возьмем, возьмем, все возьмем...
- Все будет в порядке!
- Вы что-то сказали? Вы сказали: все будет в порядке? А что может быть не в порядке?
- Пожалуй, вам пить больше не надо.
- Нет, буду! Все время буду! И никто меня не остановит! Вам можно, а мне нельзя? Я не люблю спиртное, терпеть не могу! А моей жене, видите ли, не нравится, что я не пью, скучно, го-ворит, со мной в компании, все напиваются, как нормальные люди, а ты один, как балбес, сидишь, глазами зыркаешь, никуда от тебя не скроешься, никуда не отлучишься... поганая, говорит, при-вычка, не может напиться... А зачем?! На меня, говорит, смотреть противно, а сейчас на меня не противно смотреть? Идиотство, форменное идиотство!!! Я теперь каждый день буду напиваться, я ей покажу!..
- Не стоит вам расстраиваться... выпейте стаканчик, и айда, хватит, достаточно тут с вами прохлаждаемся...
- Вы скажите мне: ваша жена хвалит вас, когда вы пьете, неужели хвалит?
- Напротив... Если переберешь, а поскольку частенько перебираешь... за что же, собственно, хвалить...
- Тогда за что меня ругает? Ума не приложу. Хемингуэй, говорит, пил это правда? Мо-жет, он и не так уж пил, а? Все больше на него ссылается, портрет его приколотила на стенку...
- Действительно, он выпивал... шампанское, красную икру и "позвоним Капусте", помните?
- Читал, читал, жена вслух читала... О Марлен Дитрих идет речь, красивая женщина, актриса и позволяет себя Капустой называть, парадокс!
- Так это же по-дружески, любя.
- Как то есть по-дружески? Что значит по-дружески? Она же женщина!
- Ну и что?
- Вы считаете, ничего?
- А что?
- Нет, вы серьезно?
- Вполне.
- Тогда, значит, меня плохо воспитывали... Почему меня так плохо воспитывали, вы мне не ответите, а? Не выпить ли нам по этой причине?
Он чуть не плакал. Ругал свою жену. И тут же хвалил. Но больше всего он себя ругал. Немно-жечко неприятно было на него смотреть. Но, в общем-то, он не самое плохое впечатление произ-водил. Просто, видно, маленько запутался.
- Бросьте,- говорю,- свою жену в таком случае, раз такое дело, детей у вас нет, не так страшно... ничего я больше вам посоветовать не могу.
- Как не страшно? По-вашему, не страшно? Бросить ее? Да вы что? Как же так?!
- Уходят же другие, если невмоготу, как вам, к примеру...
- Знаете что... Проводите меня домой... Я вас прошу... при вас она не посмеет, сделайте такую любезность... я боюсь... произойдет землетрясение...
- Вы же говорили, она вас ругала за то, что вы не пьете. Сейчас вы выпили. Выходит, жена вас будет только хвалить.
- Вы думаете?
- Вы же сами говорили.
- Да, да... но я же не с ней выпил... если бы я с ней выпил, нет, я боюсь...
- Первый раз вижу человека, чтобы так своей жены боялся.
- О! Вы ее не знаете! Нет, вы ее не знаете!
Мне любопытно стало, что у него за жена. Зверски он ее боялся. Буквально дрожал от страха.
- Не волнуйтесь,- говорю,- не выпить ли нам еще, я вас провожу, вы не волнуйтесь.
- Давайте, давайте пить, а потом вы увидите настоящее землетрясение...
Мы выпили. Я расплатился.
Мороз был крепкий, но мы не замечали. Выпили по кружке подогретого пива в новом крас-ном ларьке на углу. "Мороз и пиво - день чудесный..." вертелось у меня в голове такое дурац-кое сочетание слов. Я взял его под руку. Путаным жестом руки показывал он мне свой дом. Снег скрипел под ногами. Дом его был где-то рядом.
- Вот мои окна,- сказал он наконец, когда мы не совсем прямым путем подошли к его дому.
Окна светились божественно. Одно окно синевато-голубое, другое сиреневое.
Мы поднялись по лестнице. Его шаги становились все более неуверенными, по мере того как мы подходили к его квартире.
Он стоял шатаясь, кивая все время на звонок, чтобы звонил я. Я позвонил.
Она появилась в дверях, как богиня.
Он, как вошел, тут же свалился на диван,- скучновато с его стороны.
- До свидания,- сказал я.
- Погодите,- сказала она,- вы любите стрелять?
- Как то есть? - спросил я.
- Из винтовки, из револьвера?
- Как вас понять?
- Вы стреляете из лука? Мне подарили настоящий индейский лук. Вы видите его? - Она кивнула на мужа.- Недавно он отсутствовал пятнадцать суток...
- О да, он мне рассказывал, он всюду побывал, он дипломат...
- Вот его дипломатическое положение! На тахте! Нигде он не был, никуда не ездил! Играет дипломата, конструктора, черта лешего, а люди верят. Если бы ему не верили...
- А кем он работает? - спросил я.
- Артист.
Я так и не понял, артист ли он театра или в жизни артист.
- Вы не хотите пострелять из лука? - спросила она.- Не хотите ли вы выстрелить из лука в его зад? - Она засмеялась, мотнув головой, и волосы закачались...- Я могу вам принести лук, могу доставить вам такое удовольствие...
- Благодарю вас,- сказал я,- у меня такого желания нету.
- Как жаль! А у меня есть! - Она снова мотнула головой.- Мне вас жаль! Вы получили бы громадное удовольствие!
- Так, значит, он артист...- сказал я.- До свидания!
Я хлопнул новой дверью с силой, на какую был только способен. Сошел по новой лестнице. Вышел на новый проспект Космонавтов.
Дома-то меня жена ждет, дети, а я болтаюсь...
ХУДОЖНИК
Зачем я ему был нужен, я не мог понять.
- Я был бы очень признателен вам,- говорил он мне по телефону,- если бы вы посетили мою выставку офортов и монотипий в зале для игры в мяч во Дворце культуры.
Мы с ним когда-то учились в художественном училище - не то он был старше, не то я был старше, я его не очень-то хорошо помнил: мы с ним на разных курсах учились.
Зачем я ему все-таки был нужен? Но, видно, я был ему просто необходим, раз он мне по нескольку раз в день звонил, когда меня дома не было.
Потом он поймал меня; не очень-то хотелось мне ехать на его выставку, дел у меня по горло было, но я все-таки поехал - он бы от меня не отстал, я это сразу понял.
Он встретил меня у двери.
- Я всех своих старых приятелей приглашаю на свою выставку,- сказал он.
Я никогда не был его приятелем. Мало того, я понял, что никогда не видел его и никогда не учился с ним в одном училище. Он совсем другой человек, не тот, за которого я его принял по телефону.
- Почему вы считаете меня своим приятелем? - спросил я его мягко.
Он молча и торжественно раскрыл передо мною книгу отзывов. Попросил подумать, перед тем как написать отзыв о его картинах. Он, разумеется, хотел, чтобы я написал ему туда слова лестные и приятные. Но я не смотрел еще выставку. А это, видимо, его не интересовало. Его главным образом положительный отзыв интересовал. Он протягивал книгу с улыбкой, и опять-таки я не мог понять, зачем ему мой отзыв. Я не представитель Министерства культуры или Академии художеств, не имею влияния в художественных кругах, не имею приятелей в этих сферах, не имею влиятельных родственников и ни в коей мере не мог бы способствовать успеху его творчества или, в крайнем случае, устроить выставку его работ вторично. Я сам, в конце концов, рисую этикетки на различные коробки для нашей пищевой промышленности, ни разу в жизни не выставлял своих произведений, которых, кстати, у меня и нет.
Я прошелся по залу. Работ было много. Все стены были завешаны работами. Если это только можно работами назвать. По моему мнению, здесь была бессмысленная трата времени. Глупова-тый модерн, рассчитанный на количество. Я подивился энергии, направленной не в ту сторону таким молодым человеком. Он в люди выбивался любым способом; странное все-таки занятие - в люди выбиваться любым способом.
