Фабий намеревался тотчас после ужина объясниться с Муцием; но странный гость не возвратился к ужину. Тогда Фабий решил отсрочить разговор с Муцием до следующего дня - и оба супруга удалились в свою опочивальню.
9
Валерия скоро заснула; но Фабий заснуть не мог. В ночной тишине ему живее представлялось все виденное, все прочувствованное им; он еще настойчивее задавал себе вопросы, на которые по-прежнему не находил ответа. Точно ли Муций стал чернокнижником - и уж не отравил ли он Валерию? Она больна... но какою болезнью? Пока он, положив голову на руку и сдерживая горячее дыхание, предавался тяжелому раздумью - луна опять взошла на безоблачное небо; и вместе с ее лучами, сквозь полупрозрачные стекла окон, со стороны павильона - или это почудилось Фабию? - стало вливаться дуновение, подобное легкой, пахучей струе... вот слышится назойливое, страстное шептание... и в тот же миг он заметил, что Валерия начинает слабо шевелиться. Он встрепенулся, смотрит: она приподнимается, опускает сперва одну ногу, потом другую с постели - и, как лунатик, безжизненно устремив прямо перед собою потускневшие глаза, протянув вперед руки, направляется к двери сада! Фабий - мгновенно выскочил в другую дверь спальни - и, проворно обежав угол дома, припер ту, что вела в сад... Едва он успел ухватиться за замок, как уже почувствовал, что кто-то силится отворить дверь изнутри, налегает на нее... еще и еще... потом раздались трепетные стенанья...
"Но ведь Муций не вернулся из города?" - мелькнуло в голове Фабия - и он бросился к павильону...
Что же он видит?
Навстречу ему, по дороге, ярко залитой блеском месячных лучей, идет, тоже как лунатик, тоже протянув руки вперед и безжизненно раскрыв глаза, идет Муций... Фабий подбегает к нему - но тот, не замечая его, идет, мерно выступая шаг за шагом - и недвижное лицо его смеется при свете луны, как у малайца. Фабий хочет кликнуть его по имени... но в это мгновение он слышит: сзади его, в доме, стукнуло окно... он оглядывается...
Действительно: окно спальни распахнулось сверху донизу - и, занеся ногу через порог, стоит в окне Валерия... руки ее как будто ищут Муция... она вся тянется к нему.
Несказанное бешенство залило грудь Фабия внезапно нахлынувшей волной. "Проклятый колдун!" - возопил он неистово - и, схватив Муция одной рукой за горло, он нащупал другою кинжал в его поясе - и по самую рукоятку воткнул лезвие ему в бок.
Пронзительно закричал Муций - и, притиснув ладонью рану, побежал, спотыкаясь, назад в павильон... Но в самый тот миг, когда его ударил Фабий, так же пронзительно закричала Валерия и, как подкошенная, упала на землю.
Фабий бросился к ней, поднял ее, понес на кровать, заговорил с нею...
Она долго лежала неподвижно; но открыла, наконец, глаза, вздохнула глубоко, прерывисто и радостно, как человек, только что спасенный от неминучей смерти, - увидала мужа - и, обвив его шею руками, прижалась к его груди. "Ты, ты, это ты", - лепетала она. Понемногу руки ее разжались, голова откинулась назад и, прошептав с блаженной улыбкой: "Слава богу, все кончено... Но как я устала!" - она заснула крепким, но не тяжелым сном.
10
Фабий опустился возле ее ложа - и, не спуская глаз с ее бледного и похудевшего, но уже успокоенного лица, начал размышлять о том, что произошло... а также о том, как поступить ему теперь? Что предпринять? Если он убил Муция, - а вспомнив о том, как глубоко вошло лезвие кинжала, он в этом сомневаться не мог, - если он убил Муция - то нельзя же это скрыть! Следовало довести это до сведения герцога, судей... но как объяснить, как рассказать такое непонятное дело? Он, Фабий, убил, у себя в доме, своего родственника, своего лучшего друга! Станут спрашивать: за что? по какому поводу?.. Но если Муций не убит? Фабий не в силах был оставаться долее в неведении - и, удостоверившись, что Валерия спит, он осторожно встал с кресла, вышел из дому - и направился к павильону. Все в нем было тихо; только в одном окне виднелся свет. С замиравшим сердцем раскрыл он наружную дверь (на ней остался след окровавленных пальцев, и по песку дороги чернели капли крови) - перешел первую темную комнату... и остановился на пороге, пораженный изумлением.
Посередине комнаты, на персидском ковре, с парчовой подушкой под головою, покрытый широкой красной шалью с черными разводами, лежал, прямо вытянув все члены, Муций. Лицо его, желтое, как воск, с закрытыми глазами, с посинелыми веками было обращено к потолку, не было заметно дыхания: он казался мертвецом. У ног его тоже закутанный в красную шаль стоял на коленях малаец. Он держал в левой руке ветку неведомого растения, похожего на папоротник, - и, наклонившись слегка вперед, неотвратно глядел на своего господина. Небольшой факел, воткнутый в пол, горел зеленоватым огнем и один освещал комнату. Пламя не колебалось и не дымилось. Малаец не шевельнулся при входе Фабия, только вскинул на него глазами - и опять устремил их на Муция. От времени до времени он приподнимал и опускал ветку, потрясал ею в воздухе - и немые его губы медленно раскрывались и двигались, как бы произнося беззвучные слова. Между малайцем и Муцием лежал на полу кинжал, которым Фабий поразил своего друга; малаец раз ударил той веткой по окровавленному лезвию. Прошла минута... другая. Фабий приблизился к малайцу и, нагнувшись к нему, промолвил вполголоса: "Умер?" - Малаец наклонил голову сверху вниз и, высвободив из-под шали свою правую руку, указал повелительно на дверь. Фабий хотел было повторить свой вопрос - но повелевающая рука возобновила свое движение - и Фабий вышел вон, негодуя и дивясь, но повинуясь.
Он нашел Валерию спавшею по-прежнему, с еще более успокоенным лицом. Он не разделся, присел под окном, подперся рукою - и снова погрузился в думу. Поднявшееся солнце застало его на том же самом месте. Валерия не просыпалась.
11
Фабий хотел дождаться ее пробуждения и уехать в Феррару - как вдруг кто-то легонько постучался в дверь спальни. Фабий вышел и увидел перед собою своего старого дворецкого Антонио.
- Синьор, - начал старик, - малаец нам сейчас объявил, что синьор Муций занемог и желает перебраться со всеми своими пожитками в город; а потому просит вас, чтобы вы дали ему в помощь людей для укладки вещей, - а к обеду прислали бы вьючных и верховых лошадей да несколько провожатых. Вы позволяете?
- Малаец тебе объявил это? - спросил Фабий. - Каким образом? Ведь он немой.
- Вот, синьор, бумага, на которой он это все написал на нашем языке очень правильно.
- И Муций, ты говоришь, болен?
- Да, очень болен - и видеть его нельзя.
- За врачом не посылали?
- Нет. Малаец не позволил.
- И это написал тебе малаец?
- Да, он.
Фабий помолчал.
- Ну, что ж - распорядись, - промолвил он, наконец.
Антонио удалился.
Фабий с недоуменьем посмотрел вслед своему слуге. "Стало быть, не убит?" - подумалось ему... и он не знал, радоваться ли - или сожалеть. Болен? Но несколько часов тому назад - ведь мертвеца же он видел!
Фабий вернулся к Валерии. Она проснулась и приподняла голову. Супруги обменялись долгим, значительным взглядом. "Его уже нет?" - промолвила вдруг Валерия. Фабий вздрогнул. "Как... нет? Ты разве... Он уехал?" продолжала она. Фабию отлегло от сердца. "Нет еще; но он уезжает сегодня". - "И я его больше никогда, никогда не увижу?" - "Никогда". - "И те сны не повторятся?" - "Нет". Валерия опять радостно вздохнула; блаженная улыбка появилась опять на ее губах. Она протянула обе руки мужу. "И мы не будем никогда говорить о нем, никогда, слышишь, мой милый? И я из комнаты не выйду - пока он не уедет. А ты теперь пришли мне моих служанок... да постой: возьми ты эту вещь! - она указала на жемчужное ожерелье, лежавшее на ночном столике, ожерелье, данное ей Муцием, - и брось его тотчас в самый наш глубокий колодезь. Обними меня - я твоя Валерия - и не приходи ко мне, пока... тот не уедет". Фабий взял ожерелье - жемчужины показались ему потускневшими - и исполнил приказание своей жены. Потом он стал скитаться по саду, издали поглядывая на павильон, около которого уже началась возня укладки. Люди выносили сундуки, вьючили лошадей... но малайца не было между ними. Неотразимое чувство влекло Фабия посмотреть еще раз на то, что происходило в павильоне. Он вспомнил, что на заднем его фасе находилась потаенная дверь, через которую можно было проникнуть во внутренность комнаты, где утром лежал Муций. Он подкрался к той двери, нашел ее незапертою и, раздвинув полости тяжелого занавеса, бросил нерешительный взгляд.
12
Муций уже не лежал на ковре. Одетый в дорожное платье, он сидел в кресле, но казался трупом, так же как в первое посещение Фабия. Окаменелая голова завалилась на спинку кресла, и протянутые, плашмя положенные, руки недвижно желтели на коленях. Грудь не поднималась. Около кресла, на полу, усеянном засохшими травами, стояло несколько плоских чашек с темной жидкостью, издававшей сильный, почти удушливый запах, запах мускуса. Вокруг каждой чашки свернулась, изредка сверкая золотыми глазками, небольшая змейка медного цвета; а прямо перед Муцием, в двух шагах от него, возвышалась длинная фигура малайца, облеченного в парчовую пеструю хламиду, подпоясанную хвостом тигра, с высокой шляпой в виде рогатой тиары на голове. Но он не был неподвижен; он то благоговейно кланялся и словно молился, то опять выпрямлялся во весь рост, становился даже на цыпочки; то мерно и широко разводил руками, то настойчиво двигал ими в направлении Муция и, казалось, грозил или повелевал, хмурил брови и топал ногою. Все эти движения, видимо, стоили ему большого труда, причиняли даже страдания: он дышал тяжело, пот лил с его лица. Вдруг он замер на месте и, набрав в грудь воздуха, наморщивши лоб, напряг и потянул к себе свои сжатые руки, точно он вожжи в них держал... и, к неописанному ужасу Фабия, голова Муция медленно отделилась от спинки кресла и потянулась вслед за руками малайца... Малаец отпустил их - и Муциева голова опять тяжело откинулась назад: малаец повторил свои движения - и послушная голова повторила их за ними. Темная жидкость в чашках закипела; самые чашки зазвенели тонким звоном, и медные змейки волнообразно зашевелились вокруг каждой из них. Тогда малаец ступил шаг вперед и, высоко подняв брови и расширив до огромности глаза, качнул головою на Муция... и веки мертвеца затрепетали, неровно расклеились, и из-под них показались тусклые, как свинец, зеницы. Гордым торжеством и радостью, радостью почти злобной, просияло лицо малайца; он широко раскрыл свои губы, и из самой глубины его гортани с усилием вырвался протяжный вой... Губы Муция раскрылись тоже, и слабый стон задрожал на них в ответ тому нечеловеческому звуку...
