- Прочитай,- сказал, улыбаясь, отец.
Я взглянул на отца, потом на мать, на лице которой виднелось несколько тревожное участие, и механически произнес следующую фразу:
- "Человек создан для счастья, как птица для полета"...
Я не сразу понял значение афоризма и только по благодарному взгляду, который мать кинула на феномена, понял, что все кончилось для нас благополучно. И тотчас же опять раздался еще более прежнего резкий голос феномена:
- Обойди!
Долгоусый грациозно кланялся и подставлял шляпу. На этот раз, я уверен, больше всех дала моя мать. Уляницкий эмансипировался и только величественно повел рукой, показывая, что он и без того был слишком великодушен. Последним кинул монету в шляпу мой отец.
- Хорошо сказано,- засмеялся он при этом,- только, кажется, это скорее парадокс, чем поучительный афоризм, который вы нам обещали.
- Счастливая мысль,- насмешливо подхватил феномен.- Это афоризм, но и парадокс вместе. Афоризм сам по себе, парадокс в устах феномена... Ха-ха! Это правда... Феномен тоже человек, и он менее всего создан для полета...
Он остановился, в глазах его мелькнуло что-то странное,- они как будто затуманились...
- И для счастья тоже...- прибавил он тише, как будто про себя. Но тотчас же взгляд его сверкнул опять холодным открытым цинизмом.-Га!-сказал он громко, обращаясь к долгоусому.- Делать нечего, Матвей, обойди почтенную публику еще раз.
Долгоусый, успевший надеть свою шляпу и считавший, повидимому, представление законченным, опять замялся. Повидимому, несмотря на сильно помятую фигуру и физиономию, не внушавшую ни симпатии, ни уважения, в этом человеке сохранялась доля застенчивости. Он нерешительно смотрел на феномена.
- Ты глуп! - сказал тот жестко.- Мы получили с уважаемых господ за афоризм, а тут оказался еще парадокс... Надо получить и за парадокс... За парадокс, почтенные господа!.. За парадокс бедному шляхтичу-феномену, который кормит ногами многочисленное семейство...
Шляпа обошла еще раз по крыльцу и по двору, который к тому времени наполнился публикой чуть не со всего переулка.
IV
После обеда я стоял на крыльце, когда ко мне подошел брат.
- Знаешь что,- сказал он,- этот... феномен... еще здесь.
- Где?
- В людской. Мама позвала их обоих обедать... И долгоусый тоже. Он его кормит с ложки...
В эту самую минуту из-за угла нашего дома показалась худощавая и длинная фигура долгоусого. Он шел, наклонясь, с руками назади, и тащил за собою тележку, в которой сидел феномен, подобравши ноги. Проезжая мимо флигелька, где жил военный доктор, он серьезно поклонился по направлению к окну, из которого попыхивал по временам синий дымок докторской трубки, и сказал долгоусому: "Ну, ну, скорее!" Около низких окон Уляницкого, занавешенных и уставленных геранью, он вдруг зашевелился и крикнул:
- До свиданья, благодетель... Я знаю прошедшее, настоящее и будущее, как пять пальцев моей правой руки... которой у меня, впрочем, нет... ха-ха! Которой у меня нет, милостивый мой благодетель... Но это не мешает мне знать прошедшее, настоящее и будущее!
Затем тележка выкатилась за ворота...
Как будто сговорившись, мы с братом бегом обогнули флигель и вышли на небольшой задний дворик за дом.ами. Переулок, обогнув большой дом, подходил к этому месту, и мы могли здесь еще раз увидеть феномена. Действительно, через полминуты в переулке показалась долговязая фигура, тащившая тележку. Феномен сидел, опустившись. Лицо у него казалось усталым, но было теперь проще, будничнее и приятнее.
С другой стороны, навстречу, в переулок вошел старый нищий с девочкой лет восьми. Долгоусый кинул на нищего взгляд, в котором на мгновение отразилось беспокойство, но тотчас же он принял беззаботный вид, стал беспечно глядеть по верхам и даже как-то некстати и фальшиво затянул вполголоса песню. Феномен наблюдал все эти наивные эволюции товарища, и глаза его искрились саркастической усмешкой.
- Матвей! - окликнул он, но так тихо, что долгоусый только прибавил шагу.
- Матвей!
Долгоусый остановился, посмотрел на феномена и как-то просительно произнес:
- А! Ей-богу, глупство!..
- Доставай,- кратко сказал феномен.
- Ну!
- Доставай.
- Ну-у? - совсем жалобно протянул долгоусый, однако полез в карман.
- Не там,-сказал холодно феномен.- Сороковец доктора у тебя в правом кармане... Дедушка, постой на минуту.
Нищий остановился, снял шляпу и уставился в него своими выцветшими глазами. Долгоусый, с видом человека, смертельно оскорбленного, достал серебряную монету и кинул в шляпу старика.
- Дьявол вас тут носит, дармоедов,- пробормотал он, принимаясь опять за дышло. Нищий кланялся, держа шляпу в обеих руках. Феномен захохотал, откинув голову назад... Тележка двинулась по переулку, приближаясь к нам.
- А ты сегодня в добром гумбре,-угрюмо и язвительно сказал долгоусый.
- А что? - с любопытством сказал феномен.
- Так... пишешь приятные афоризмы и раздаешь голодранцам по сороковцу... Какой, подумают люди, счастливец!
Феномен захохотал своим резким смехом, от которого у меня что-то прошло по спине, и потом сказал:
- Ха! Надо себе позволить иногда... притом же ничего не потеряли... Ты видишь, и приятные афоризмы иногда делают сбор. У тебя две руки, но твоя голова ничего не стоит, бедный Матвей!.. Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него. Понял? У людей бывают и головы, и руки. Только мне забыли приклеить руки, а тебе по ошибке поставили на плечи пустую тыкву... Ха! Это неприятно для нас, однако не изменяет общего правила...
Под конец этой речи неприятные ноты в голосе феномена исчезли, и в лице появилось то самое выражение, с каким он писал для меня афоризм. Но в эту минуту тележка поровнялась с тем местом, где мы стояли с братом, держась руками за балясины палисадника и уткнув лица в просветы. Заметив нас, феномен опять захохотал неприятным смехом.
- А! лоботрясы! Пришли еще раз взглянуть на феномена бесплатно? Вот я вас тут! У меня есть такие же племянники, я кормлю и секу их ногами... Не хотите ли попробовать?.. Это очень интересно. Ха-ха-ха! Ну, бог с вами, не трону... Человек создан для счастья. Афоризм и парадокс вместе, за двойную плату... Кланяйтесь доктору от феномена и скажите, что человеку надо кормиться не тем, так другим, а это трудно, когда природа забыла приклеить руки к плечам... А у меня есть племянники, настоящие, с руками... Ну, прощайте и помните: человек создан для счастья...
Тележка покатилась, но уже в конце переулка феномен еще раз повернулся к нам, кивнул головой кверху, на птицу, кружившуюся высоко в небе, и крикнул еще раз:
- Создан для счастья. Да, создан для счастья, как птица для полета.
Затем он исчез за углом, а мы с братом долго еще стояли, с лицами между балясин, и смотрели то на пустой переулок, то на небо, где, широко раскинув крылья, в высокой синеве, в небесном просторе, вся залитая солнцем, продолжала кружиться и парить большая птица...
А потом мы пошли опять в свой угол, добыли удочки и принялись было в молчании поджидать серебристую рыбу в загнившей бадье...
Но теперь это почему-то не доставляло нам прежнего удовольствия. От бадьи несло вонью, ее глубина потеряла свою заманчивую таинственность, куча мусора, как-то скучно освещенная солнцем, как бы распалась на свои составные части, а кузов казался дрянной старой рухлядью-Ночью оба мы спали плохо, вскрикивали и плакали без . причины. Впрочем, причина была: в дремоте обоим нам являлось лицо феномена и его глаза, то холодные и циничные, то подернутые внутренней болью...
Мать вставала и крестила нас, стараясь этим защитить своих детей от первого противоречия жизни, острой занозой вонзившегося в детские сердца и умы...
1894
ПРИМЕЧАНИЯ
Рассказ написан в 1894 году, повидимому в течение одного дня. В записной книжке Короленко под 11 апреля этого года записано:
"Написал рассказ". Та же дата поставлена в конце черновой рукописи рассказа. Рукопись написана почти без помарок. "Парадокс" впервые появился в печати в том же году в майской книжке журнала "Русское богатство".
В сентябре 1894 года Короленко писал сестре своей жены, П. С. Ивановской: "Вы меня немного пожурили за знак вопроса в "Парадоксе". В отдельном издании - выскажу свою мысль яснее, а пока Вам лично скажу, что этот рассказ явился для меня самого неожиданным результатом всего, что пришлось пережить в последнее время. Я вообще человек не унылый и не пессимист. Но смерть моей Лели (маленькой дочери Короленко, умершей во время его путешествия в Америку, в 1893 году.-Ред.) так меня пришибла, что я никогда, в самые тяжелые минуты моей жизни, не чувствовал себя до такой степени изломанным, разбитым и ничтожным. Жизнь вообще, в самых мелких и самых крупных своих явлениях, кажется мне проявлением общего великого закона, главные основные черты которого - добро и счастье. А если нет счастия? Ну что ж, исключение не опровергает правила. Нет своего - есть чужое, а все-таки общий закон жизни есть стремление к счастию и все более широкое его осуществление. Только это я и пытался сказать своим парадоксом, но собственная моя душа в это время была еще так же изломана, как мой несчастный философ. И потому эта, сама по себе простая и не пессимистическая мысль оказалась как-то непроизвольно с такими пессимистическими придатками, что в общем выводе рождает недоумение и вопрос. Повторяю,- впоследствии я скажу все это яснее, и впечатление, думаю, выйдет более цельным".
