есть время. Если Мышь смогла забеременеть сейчас, сможет и потом. Ей всего 24.
Когда я подошел к кровати, она спала, на лице от слез была размазана тушь. Мое сердце сжалось от любви к этой хрупкой девчонке. Я стал целовать ее и Мышь проснулась.
– Ты не уехал? – сквозь сон спросила она.
– Прости, – прошептал я. – Я никуда не поеду. Я написал им отказ. Ты выйдешь за меня?
Мышь удивленно на меня посмотрела, а потом радостно закивала. Я сомневался, но ее счастливые глаза говорили, что я все сделал верно.
Я не мог уснуть до утра. В голову лезли дурацкие мысли, но больше всего меня беспокоили ноги. Их бесконечно сводило судорогами. Это началось, когда я попал в детдом. Врачи говорили, что на нервной почве.
Утром Мышь щебетала о будущей свадьбе, а я едва мог встать с кровати. Она переживала за меня, но мы оба знали, что это психосоматика и скоро пройдет. Я был счастлив видеть ее такой восторженной, но в моей душе поселилось чувство безнадежности. Сегодня я должен был забрать заявление об уходе, которое накануне оставил в ДК. К вечеру Мышь ждала меня на праздничный ужин и просила не задерживаться.
Ноги почти не слушались. Я ковылял по парку по пути домой. Мышь сказала, что приготовила мое любимое мясо по-французски, а я не знал, как взглянуть ей в глаза и начать разговор. Она не останавливалась ни на минуту, и даже задавая вопрос мне, сама на него отвечала. Я лишь кивал. Но она говорила о свадьбе, а я думал о Питере. Она ждала, когда я заговорю первый, но я боялся. Я знал, что Мышь все замечает.
– Никит, в чем дело? – сказала она, наконец.
Я весь день пытался найти нужные слова, но все было не то. Мелко. Не убедительно. Подло. Но я врал не только ей, я врал себе, что смогу быть счастливым, зная, что даже не попробовал исполнить мечту. Мышь ждала ответа.
– Да не молчи ты! – вспылила она.
И я начал говорить. Я говорил и говорил, а она лишь молча слушала. Я говорил о мечте, о последнем шансе, о деле всей жизни, о ее эгоизме. Некоторые слова звучали страшно, но я уже не мог остановиться. Я признался, что не забрал заявление об уходе из ДК и не писал отказ в «Симфонию». Это стало последней каплей. Мышь накинулась на меня с кулаками и криками «Уходи!». Это было то, чего я так хотел, но радости я не испытал.
Я собрал вещи и ушел. Летом поезд на Питер ходит из Симферополя ежедневно в 3:55.
Спустя пять дней я ехал из Питера обратно. Вагон был полон счастливыми туристами. Они с восторгом тыкали пальцами в окна, когда поезд проходил по Крымскому мосту. Я думал о Маше. Я не говорил с ней с тех пор, как ушел в тот «праздничный» вечер. Через несколько часов мы увидимся. Она обязательно простит меня, ведь моя Мышь не умеет обижаться.
В поезде мне приснился сон – отрывок из моего детдомовского прошлого. Маленькая Маша тайком танцевала в классе под воображаемую музыку, а я любовался ей. Я думал, она меня не видит, но вдруг она обернулась и повела меня в класс. Так мы и познакомились. Ей тогда было шесть. Мышь стала учить меня танцевать, не смотря на сильную хромоту, и постепенно я смог нормально ходить. Мышь танцевала лучше меня, и мне тяжело было с этим смириться, не смотря на то, что я искренне ее любил.
В «Симфонии» удивились, почему я приехал один. Им нужна была наша пара. Я уговорил худрука посмотреть меня, но он прервал танец на первой минуте холодным «спасибо». Я оказался не нужен без Машки. Я пытался успокоить себя тем, что я все же попробовал исполнить мечту, а не отказался от нее. Я верил, Мышь поймет меня, и у нас будет семья, о которой мы тоже мечтали. Я улыбался нашему будущему и сам придумывал имя нашему ребенку.
Мы встретились на улице, у подъезда. Я бросился обнимать ее, но Мышь не ответила тем же. Она теперь стала какой-то чужой и холодной, и смотрела на меня пустым взглядом. Мышь слегка оттолкнула меня и сказала, что сделала аборт. Я не поверил своим ушам, но она повторила, а потом ушла.
Спустя два месяца Мышь уехала из поселка с моим именем, и я ее никогда не видел. С тех пор я больше не танцую.
Самый счастливый день
– Зачем он тебе? – спросила Наташа, лениво печатающая договор как бы между делом. – Ну, в самом деле. Ты не такая старая, не уродина в принципе. Найдешь себе мужика еще, родите своего.
Ей было уверенно за тридцать, но она до сих пор ощущала себя вчерашней выпускницей института. Наташа говорила это Ане, своей коллеге и единственной соседке по офису. Их компания занималась поставкой материалов для рекламных производств и девушки принимали заказы каждый будний день с 9 до 18, о чем свидетельствовала табличка на стеклянной двери их кабинета. Наташа была красавицей. Нежные черты лица, светлые волосы с легкой волной, удивленные голубые глаза. Одевалась она тоже со вкусом, да и подать себя умела.
Девушки работали вместе уже пару лет и сдружились по необходимости. Аня стала той самой «страшной подружкой» в их тесном коллективе. Слишком высокого роста, с чересчур грубыми чертами лица и довольно низким голосом. Ей бы с ее показателями быть мужчиной, даже мужиком. Но Аня каждый день упорно носила на работу классическую юбку-карандаш, не смотря на то, что выглядела в ней нелепо и даже как-то карикатурно. Женское Ане не шло. Аня была на два года старше Наташи, но порой ощущала себя ее мамой.
– Решила, значит, решила. Не от мужчины счастье зависит, – коротко ответила Аня.
– Слууушай, – протянула Наташа, – а я вот читала, что генетика многое решает, родители то есть. А вдруг они у этого твоего Лешки какими-нибудь алкашами были? И он таким же вырастет? Намучаешься. Нет, лучше уж совсем без детей, как я, чем с приемными.
Наташа махнула рукой, а Аня только поджала губы и ничего не ответила.
В конце рабочего дня она так же молча собрала вещи и, не прощаясь, первая вышла из офиса.
Апрель в этом году был какой-то особенно хмурый. Вроде бы весна, а по настроению – сущая осень. Аня шла до остановки под мелким дождем без зонта (забыла). Следом шла Наташа под ярким красным зонтом. Она видела Аню, но догонять не стала.
К остановке подъехал автобус номер 58, и Аня, слившись с толпой пассажиров, уехала в непривычном для Наташи направлении.
Аня вышла на конечной,
