кое-какие мысли и образы, пока они не испарились, не улетучились в кухонно-прачечной атмосфере коммунальной квартиры. У него руки чесались написал что-нибудь эдакое об Агамемноне. Эпическое.
В ванной щелкнула щеколда, и из нее вышла распаренная баба Зина.
– Ой, не смотрите на меня так! – воскликнула она, столкнувшись с Мурловым. – Какой вы холодный! Мария Ивановна, вы опять в прихожей не выключили свет!
Через полчаса на кухне у кого-то что-то сгорело, и дом долго сотрясали двенадцатибальные (по шкале Рихтера, не Святослава) эмоции соседей. Хор пел: «Вот так всегда! Вот так всегда!» А бас с меццо-сопрано, сцепившись, восклицали вместе и врозь: «Чтоб вы сгорели! Чтоб вы сгорели!» И над ними, выше и громче, тенор надтреснуто дребезжал: «Бачок, кто будет смывать бачок?!» И дико орал рыжий годуновский кот Хрыч, истязаемый будущим Агамемноном – Гришкой Горевым.
Говорят, МЧС зародилось как раз на этой кухне…
***
По поводу сна есть древнее поверье, что глаза человека по ночам вылезают из орбит и блуждают по земле. И что увидят они, то и приснится человеку. Годунову приснилось, что его выдают замуж. А чуть позже ему пропели петухи – и это в разгар холодов!
Спал Егор Борисович беспокойно, как на вокзале. Утром он очнулся от полуяви-полусна и долго смотрел на Машину кровать, где никого не было, а только что сидела балерина. Балерина сидела, закинув вытянутую ногу за голову, как кошка, и глядела на него круглыми желтыми немигающими глазами. Она еще лизнула себе голяшку – раз, другой – острым красным язычком. Годунов расправил простынь, смятую в гармошку, зевая, сел на кровати. Кровать отреагировала на него новыми незнакомыми звуками. Гнусное было самочувствие: тошнит, тело разбито, поясница задеревенела.
В приемнике началось «Доброе утро». В воскресенье оно всегда доброе. Не то, что в понедельник. На кухне монотонно журчала молотилка Федры Агафоновны, перебиваемая изредка густым баритоном. Кто же это такой? Знакомые интонации… Егор Борисович, не найдя своих тапок, прошлепал босиком до дверей, приоткрыл их, чтобы лучше слышать кухонный треп вперемешку с последними известиями, прикрутил приемник и снова лег в постель.
Обсуждали вчерашний скандал на кухне. Да-да, что-то сгорело там… Вот он откуда горьковатый осадок в горле и на душе. Федра Агафоновна говорила, что всё суета сует, и это было не лишено разумности.
Чей же это баритон? Не наш кто-то. Но тембр вроде знаком, и манера выделять каждое слово… Манера вести разговор Машина. Воскресный детектив.
– Да нет же, нет, Федра Агафоновна. Во всем виноват сам Архип Кузьмич. «Кашляет»! Кто его заставляет курить? Я вот не курю и – не кашляю. В семье у нас никто никогда не курил!
Кто же это такой? Приезжих вроде нет. Хм…
– А Мария Ивановна, скажу вам по секрету, как-то призналась Зинаиде Ильиничне, что баловалась понемногу, еще до замужества.
Минутная заминка.
Чего же Маша-то молчит? Или ее нет там? Ушла что ли куда?
Снова баритон:
– Мария Ивановна? Нет, она никогда не баловалась этой гадостью.
Интересно, он-то откуда это знает? А Маша, где Маша?
– Ну, не знаю, не знаю! Вам, конечно, лучше знать!
Вот те раз! Вам, конечно (подумать только – “конечно”) лучше знать!
– А что это вы с утра на кухне? – не унимался голос Федра Агафоновны. – Ваша половина…
– Отдыхает. Воскресенье все-таки…
Ничего не понимаю. Ни-че-го.
Годунов снова сел на кровати. Кровать натужно простонала под ним. И кровать по-другому реагировала на него. Как на чужого.
– О! Егор Борисович! – послышался с кухни возбужденно-фальшивый голос Поля. – Доброе утро!..
Чего это он, сдурел? Он бы еще с первого этажа заорал.
– … Приветствую вас! Решили сами приготовить воскресный завтрак? Это замечательно!
– Да, Егор Борисович любит начинать воскресный день оладушками с маслом и медом, – ответил мужской голос.
Очень верно ответил, кстати.
– Скажите, пожалуйста! А Мария Ивановна, что же в таком случае любит?
– Мария Ивановна? Мария Ивановна любит всё то, что любит Егор Борисович.
Егору Борисовичу радоваться бы этим словам, но не до радости ему было. Ему показалось вдруг, что он в партизанском отряде, а партизанский отряд во вражеском кольце.
Получается, баритон – Маша? Если не Маша – ничего не получается. Она простыла! Господи! Ну, конечно же, она простыла! А ведь я предупреждал! Голос сел, осип, охрип. Всё ясно. Так и есть – простыла! Вчера растворили все окна и двери настежь, жарко им, а у Маши такое слабое горло.
Годунову нехорошо стало от собственной версии, так как она сулила ему много беспокойства, связанного с уходом за больной Машей. Годунов любую, самую пустяковую чужую болезнь воспринимал как смертельную свою.
Мед! Оладья с медом – лучшее средство! Да, но где же я все-таки слышал этот голос? Мед, мед поможет.
Годунов ощутил во рту вкус оладушков в масле и меде. Десять-пятнадцать оладушков – так прогревают организм! А к ним бокал какао с каймаком. Егор Борисович проглотил слюну и погладил себя по животу. Какое-то смутное волнение охватило его, но тут закричала баба Зина:
– Егор Борисович! Егор Борисович! Помогите! – кричала она из ванной.
Ну, что ей понадобилось с утра? Ведь я могу еще спать. Беспардонная бесцеремонность!
Годунов стал шарить ногами в поисках тапок, но их нигде не было. В комнате был полумрак. Еще толком не рассвело. Тапки оказались почему-то с Машиной стороны. А трико и рубашки вовсе не было. Через сиденье стула был переброшен Машин халат, а спинку с двух сторон прикрывал ее розовый бюстгальтер.
– Егор Борисович!
– Ч-чер-рт! – выхватив из шкафа свой плащ, Годунов накинул его на себя и поспешил в ванную. В ванной было темно. Возле табуретки копошилась баба Зина.
– Здравствуйте, Зинаида Ильинична, – сказал он высоким голосом и стал откашливаться.
– Здравствуйте, Мария Ивановна.
Егор Борисович оглянулся. За его спиной Маши не было. Вообще никого не было.
– А-а-а, – произнес он не своим голосом и прислушался к нему – странно, вроде знакомый.
– Где там Егор Борисович? Куда вы его дели, Мария Ивановна? И что это вы, плащ надели?
– Егор Борисович?.. Я сейчас, – отступил в суеверном ужасе Годунов и пошел в комнату, бормоча про себя: «Дели – надели, дели – надели…»
За его спиной раздался голос бабы Зины:
– Егор Борисович, могли бы пожалеть пожилую женщину – вкрутить лампочку!
Годунов в замешательстве прикрыл за собой дверь.
– Зинаида Ильинична, он сейчас придет, – уверенно произнес баритон.
– Нет, ваша помощь мне теперь не нужна! – воскликнула баба Зина.
В ванной загремело. Вскрикнула и захныкала баба Зина.
– Ну, что же вы, Зинаида Ильинична! Надо
