Я взял его за руку. Он был похож на раскаленный свинец с серебристым отливом металла, и чем дольше я держал его в руке, тем тяжелее он становился. Тепло все еще излучалось и вибрировало на моей холодной, серой Нью-Йоркской ладони под проливным дождем. Он увеличивался, когда достигал пика, и ослабевал, когда падал. Скорость и частота этих удивительных вибраций оставались неизменными, но постепенно сдавливали меня, и после этого я уже не чувствовал своей руки до локтя. Как будто Марсель пытался забрать мою жизнь через наши прикосновения. Я был взволнован его упорством и он добавил масла в огонь моего начинающегося кошмара и очарования последующих дней. Мое сердце билось все быстрее и быстрее, а шестеренки крутились и жужжали от адреналина. Я изнывал от жары, и дым поднимался от меня, как от паровоза Чарли Чу-Чу, к сырому потолку.
Страшное лицо Марселя было покрыто нетронутой массой невообразимых мазков кривым ножом. Он вселит в вас ужас, как только вы взглянете на него. Думаете, то, что находится в комнате это Марсель? Милый маленький Марсель с большой душой, апельсиновым смехом, разбрызганным цитрусовым соком, и вьющимися волосами? Определенно нет. Это не может быть Марселем. Все, что делало Марселя им, больше не существует. Как не существует и самого Марселя. Его лицо, совсем не человеческое лицо. Теперь это безжизненный горный слой. И пластмассовая голова раскрашенной куклы, единственное, что она может сделать, это имитировать жизнь. Но не для того, чтобы быть жизнью, полной препятствий и Великих Побед. Есть только ее разновидность, смутно похожая, но все же Арктическая. Его тело и голова такие забавные. Как будто они из разных наборов. Поэтому они несопоставимы по пропорциям и материалу. Верхняя часть представляет собой застывший жидкий воск, а нижняя-очень правдоподобную ангельскую статую. Марсель непреклонен. Все тело находится в самом жестком тонусе. Кажется, он высечен из камня и скоро будет покрыт мелом. Он похож на одну из статуй, которые стоят в колонне во Дворце. Может быть, его выбрали в качестве сотрудника и дали одну из должностей в колонне, которую он так хотел и срочно принял эту должность, забыв сообщить об этом своей семье?
Ясно, что все, что когда-то было живым, покинуло Марселя. Он поднялся в воздух. Вперемешку с картиной Парижа. Теперь он был Парижем, счастливой Аравией, цветущими полями Прованса и всеми птицами мира. Должно быть, он мне где-то улыбается. Приготовления к похоронам и убитые лица матери и сестер казались мне странными, но не менее интригующими. Все вокруг упрекали меня в бесчувственности и неуважении к общему горю. Все были обеспокоены, но не я. Я единственный, кто не оплакивал Марселя ни на девятый день, ни на сороковой, ни на первый. Такое пристальное внимание со стороны пришедших на поминальный пир, к моей игривости, еще больше заставляло меня двигаться и крушить все вокруг, не успокаиваясь ни на минуту. Ситуация менялась ежечасно благодаря моим хаотическим содроганиям. На площади Корделье по-прежнему шумно. Она вяло двигалась в вихре времени. Ни площадь, ни мир не изменились после смерти Марселя, но продолжали набирать скорость, устремляясь в супер новые технологии, которые догоняла наша глупая колыбель. Наступила ночь. Луна катилась к облачному горизонту. Огни в домах погасли, как пламя, и река потекла прочь от них.
