И Василий Никандрович принялся развлекать себя этим "правовым" вопросом.
Тореадор, смелее в бой!
Он проснулся в два часа пополудни, легкий, отдохнувший, выспавшийся за все это время, охнул, зевнул, попрыгал по комнате, взглянул в окно: солнце светило, был морозец, молодежь косячком шла на лыжах, новенький сияющий грузовичок бежал по дороге.
"Сколько же я проспал?" - удивился Жмакин.
И, подсчитав, сердито сдвинул брови. Две полных ночи и кусок дня, потому что вчера он только поел колбасы в полдень и опять завалился. Надо же! Наверное, смеются все над ним, вот так жилец!
Сразу же явился Женька с шахматами и, смешной, на тонких ногах, обутых в отцовские валенки, стоял посредине комнаты, щурился на солнце и ждал, пока Жмакин мылся, причесывался, готовил чай.
- Будешь со мной пить? - спросил Жмакин.
- Спасибо, - сказал Женька.
Он пил и рассказывал о модели шаропоезда, которую строит Илька Зайдельберг.
- А Клавдя где? - спросил Алексей.
- Пошла с ребенком гулять, - ответил Женька и опять стал рассказывать о шаропоезде. Они играли в шахматы, и Жмакин прислушивался к тому, что делалось внизу. Хлопала дверь - Корчмаренко таскал в кухню наколотые дрова и переругивался со старухой. Потом стало потише, и сразу во всю мощь заговорил приемник, - Корчмаренко сам говорил громко и слушать любил громкое.
"Ллойд-Джордж подчеркнул, - грохотало снизу, - что Советский Союз заявил о своей готовности прийти на помощь западным демократиям. Так почему же, - спросил Ллойд-Джордж, - английское правительство не шло на сближение с Советским Союзом?"
- Он не знает! - гаркнул снизу Корчмаренко. - Объясни ему, жилец!
- Шах королю! - сказал Женька.
- А где нынче Клавдин муж? - спросил Жмакин.
По радио говорили о падении Барселоны. Корчмаренко приглушил звук, про грустное он не очень умел слушать.
- Так где же нынче муж Клавдин? - опять спросил Жмакин.
- Шах королю! - повторил Женька.
- Сдаюсь! - сказал Алексей. - Где Клавдин муж, Женька?
- По-нарочному сдались, - сказал Женька, - вы ж могли во как пойти. Он показал, как мог бы пойти Жмакин. - Верно?
- Верно, - согласился Жмакин, - она что, с мужем не живет?
- Кто она?
- Да Клавдя.
- Ах, Клавдя? Нет, не живет, - рассеянно сказал Женька, - у нее муж пьяница, она его выгнала вон.
- Здорово пил?
- Ну, говорю, пьяница, - сказал Женька, - орал тут всегда. Босяк! - Он кончил расставлять фигуры, помотал над доскою пальцами, сложенными щепотью, и сделал первый ход. Глаза у него стали бессмысленными, как у настоящего шахматиста во время игры. - Босяк, - повторил он уже с иным, сокровенно шахматным смыслом, - босяк...
Всю игру он повторял это слово на разные лады, то задумчиво-протяжно, то коротко-весело, то вопросительно.
- И что ж она, не работает? - спросил Жмакин. - Так и живет?
- И живет, - сказал Женька, - и живет. - Его глаза блуждали. - И живет, - без всякого смысла говорил он, - и живет!
Жмакин с трудом удержался от желания шлепнуть Женьку ладонью по круглой голове. Наконец доиграли.
Солнце светило прямо в лицо. Женька сидел, вопросительно склонив белобрысую голову набок.
- Еще? - подлизывающимся голосом спросил он.
- Будет, - сказал Алексей и лег на кровать, подложив руки под голову.
Тогда Женька стал играть сам с собою. Он сопел и хмурился. Его волосы золотились на солнце.
- Женя, - спросил Жмакин, - а где Клавдя работает?
- На "Красной заре", - сказал Женька, - на заре. И на заре, и на... Он помолчал. - На "Красной заре", и на "Красной заре", и на "Красной заре", - лихорадочно быстро забормотал он, - на "Красной заре"...
- А как же ребенок?
- Что?
- Я спрашиваю - ребенок как?
- Какой ребенок?
Жмакин отвернулся к стене. Женька ничего не понимал. Он все еще бормотал про "Красную зарю". Потом пришла Клавдия. Жмакин спустился вниз. Корчмаренко, старуха и Клавдия - все втроем раздевали девочку. Корчмаренко держал ее под мышками, Клавдия снимала малиновые рейтузы, а старуха возилась с туфлями. Девочка не двигалась - красная, большеглазая, строгая, только зрачки ее напряженно и смешно оглядывали всю эту суету.
- Какова невеста, - крикнул Корчмаренко, завидев Жмакина, - видал таких? Буся, буся, бабуся! - бессмысленно и нежно заворковал он, прижимаясь к внучке бородатым лицом. - У-ту-ту, у-ту-тушеньки...
- Папаша, не орите ей в ухо. Барабанные же перепонки лопнут! - строго сказала Клавдия. - Или опять напугаете.
Девочку раздели, и, переваливаясь с боку на бок, она мелкими аккуратными шажками пошла вон из комнаты.
- У-ту-ту, у-ту-тушеньки! - вдруг крикнул Корчмаренко и сделал такой вид, что сейчас прыгнет.
- Папаша! - строго сказала Клавдия. Она, с улыбкой глядя на семенящую дочь, шла за ней - несла ее верхнее платье.
- Большая, - сказал Алексей.
- А чего ж, - ответила Клавдия.
- На вас сильнее похожа?
- Вся в отца, - сказал Корчмаренко, - такой же бандит будет. И пьяница. Уже сейчас от лимонада не оторвать.
Они вышли в переднюю за девочкой.
- Долго ж вы спите, - сказала Клавдия, по-прежнему следя за дочерью, я думала, до вечера не проснетесь.
- А чего ж, - передразнивая Клавдию, усмехнулся Жмакин.
Она коротко взглянула да него и тотчас покраснела.
- Может, в шахматы сыграем? - предложил Корчмаренко.
Алексей отказался. Он немного поболтал со старухой в кухне, дожидаясь, когда выйдет Клавдия. Но она, как нарочно, долго не выходила; было слышно тоненькое пение - она пела дочке и не выходила ни в переднюю, ни в кухню. Он постоял в передней, потом сразу вошел к ней в маленькую, тепло натопленную комнату. Клавдия с дочкой сидели на полу, на коврике, возле избы, выстроенной из кубиков. В избе был слон, голова его с блестящими бусинками-глазами торчала в окошке, у хобота был насыпан овес.
- Заходите, заходите, - сказала Клавдия, опять краснея и стараясь закрыть юбкой ноги, - мы здесь дом построили.
- Клавдя, - сказал Жмакин, - поедем сегодня в город, в театр.
Она помолчала, потом осторожно отвернулась.
- Не хочешь? - спросил он.
- Почему? - неожиданно согласилась она. - Поедем. Только в какой театр?
- В любой.
- У вас билетов нет еще?
- Купим, - сказал он, - в чем дело? Пара пустяков!
Он стоял, не зная, что делать в этой маленькой, ярко освещенной и тепло натопленной комнатке. Даже руки ему было некуда девать. Девочка смотрела на него серьезными круглыми глазами.
- Как тебя зовут? - спросил он, садясь на корточки и разглядывая ребенка так же, как разглядывал бы мышь или ящерицу.
- Мусей ее зовут, - сказала мать.
Жмакину показалось, что он уже достаточно поговорил с девочкой. Он поднялся и спросил, не пора ли собираться. Сговорились, что он будет ждать Клавдию на станции, вместе выходить не стоило, - Корчмаренко задразнил бы потом.
- Он привяжется, так не спасешься, - сказала Клавдия, не глядя на Жмакина, - засмеет до смерти!
Она погладила дочку по голове, потом спросила:
- Вас звать Лешей, а в паспорте написано - Николай. Почему это?
- С детства Лешей звали, - помолчав и задохнувшись, но спокойно сказал он, - сам не знаю почему.
Она все гладила дочку по голове.
- Ну ладно, идите, - наконец сказала она, - уже время собираться.
- Да, время.
Он побрился у себя в комнате, пригладил волосы перед зеркалом и ушел на станцию. Уже звезды проступали, все было тихо вокруг, все присмирело, только снег сердито поскрипывал под ногами.
Жмакин, шел, потряхивая головою, чтобы не думать ни о чем. А вдруг он встретит Лапшина в театре? Или Окошкина? И, усмехаясь, он представлял себе, как все это будет выглядеть в глазах Клавдии. Но ему совсем не хотелось усмехаться. Он вздохнул, сплюнул. В калитке показалась кошка, видимо, хотела перебежать дорогу. Он крикнул на нее, хлопнул в ладоши и побежал вперед сам, чтобы она не успела, потом оглянулся и обругал ее, стыдясь своего позорного поведения. К тому же кошка была с белыми пятнами, так что и беспокоиться не стоило. "Чем кончится вся эта волынка, - думал он, покуривая на станции, когда она кончится?" Уже зажглись в домах огни. Тихо, мерно, уютно гудели в морозном воздухе провода. Он приложился ухом к телеграфному столбу, как делывал в детстве, - гудение усилилось, стало мощным, вибрирующим. "Эх ты, Жмакин, Жмакин, - с тоской и злобой думал он, - пропала к черту твоя жизнь, расстреляют, отправят пастись на луну. Сегодня еще переночую, а завтра уже надо уходить, иначе возьмут. А может, не возьмут? Нет, возьмут, обязательно возьмут. И Лапшин спросит: "Ну что, брат, почудил?"
Он сжал кулаки в карманах пальто и оглянулся - на мгновение показалось, что они приближаются, что они сейчас возьмут, сию секунду! Но их не было, по перрону шла Клавдия в белом беретике, в шубе с маленьким воротничком, в постукивающих ботах. От растерянности он пожал ее руку. Поезд, лязгая замерзшими буферами, остановился. Они влезли в вагон, набитый до отказа. Клавдию прижали к Алексею. Он обнял ее одной рукою, она робко взглянула на него, но ничего не сказала. Их слегка покачивало, свечи едва мерцали в грязных фонарях, пахло военными шинелями, духами, пивом, вагоном. Жмакин поглядел на нее сверху - она точно бы дремала.
